Страница 1 из 43
ИСКАТЕЛЬ № 2 1966
Андрей ДОНАТОВ, Владимир ГОРИККЕР
КУРЬЕР КРЕМЛЯ
Киносценарий
Стояла осень тысяча девятьсот восемнадцатого. Приближалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Буржуазные газеты всех мастей и оттенков, не переставая, твердили:
— Советы падут через несколько дней!
— Спасите Россию!
Что же происходит там? Весь мир задавал этот вопрос.
«Там» — это в далекой, непонятной стране, в стране, одетой в лохмотья, стиснувшей зубы, затянувшей пояс.
Газеты, газеты, газеты… Залы, кабинеты, трибуны…
В руках респектабельного оратора газетный лист превращается в бумажный ком:
— Задушить большевистского ублюдка в его колыбели!
Выползает телеграфная лента. Черточки, точки.
Морзянка отстукивает тревогу.
Темнеет громада эскадры.
Подтянутый офицер в английском хаки поднимает руку…
— Советы обречены!
…Разворачиваются стволы. Зловещие тени в предрассветном небе. Залп, другой… Горит деревня. Бегут люди.
Кричат газетчики:
— Большевики — грабители и убийцы!
…Раскрыты площадки бронепоезда. У орудий — иностранцы во френчах.
Черные дымы на поле ржи. Залп. Еще…
Газетчики вопят:
— Большевики — это хладнокровные убийцы! Профессиональные палачи!
…Из Хамовнической казармы тощие лошаденки вывозят походные кухни. Их окружают голодные дети. С кастрюлями, котелками, банками тянутся они к красноармейцам, получая горячее варево.
Сухой стрекот пишущей машинки.
«…Англо-французская и американская буржуазная пресса распространяет в миллионах и миллионах экземпляров ложь и клевету про Россию, лицемерно оправдывая свой грабительский поход против нее…» — диктует секретарь.
У окна стоит Михаил Маркович Бородин. Он поглядывает на пильщиков дров во дворе Кремля. — Брови сомкнуты. Губы сжаты. Бородин ставит на подоконник стакан с чаем, блюдце с ломтиком хлеба. Пристальный, сосредоточенный взгляд возвращается к машинистке.
В руках секретаря — листы, испещренные быстрым ленинским почерком. Секретарь продолжает диктовать:
— «…Негодяи, которые клевещут на рабочее правительство, дрожа от страха перед тем сочувствием, с которым относятся к нам рабочие «их» собственных стран!..»
В памяти Бородина возникают слова недавнего разговора с Владимиром Ильичем.
Бородин говорил:
— Там, в Америке… все о нас чудовищно извращено.
Голос Ильича, обычно энергичный, задорный, потускнел, интонации стали жесткими.
— Что же вы предлагаете?
— Я думаю так… письмо американским рабочим.
— А как доставить? Все пути перерезаны… Блокада… Подлый заговор…
— Я поеду. Попытаюсь прорваться.
— Так… — Ленинский голос умолк. Ильич задумался…
Секретарь кладет на стол рукопись. Машинистка вынимает из каретки последнюю страницу, раскладывает экземпляры.
— …Желаю вам, дорогой Михаил Маркович, успешно добраться. — Голос Ильича зазвенел, как обычно, стал озорным. — А там — нет сомнения — рабочие нам сочувствуют. Наше рукопожатие будет покрепче объятий буржуазии с господином Керенским!..
Секретарь подходит к Бородину, отдает ему законченную работу.
По брусчатке кремлевского двора, уверенно отбрасывая руки, проходит батальон красноармейцев.
Одно за другим мелькают за окном сосредоточенные усталые лица. Винтовки. Шинели. Обмотки.
По сходням вверх движутся крепкие, толстокожие, начищенные армейские ботинки, гладкие краги. Их много. Они идут деловито, бодро, пружинно. Новенькая, подтянутая форма.
Звуки и команды вырываются из плотного утреннего тумана, закутавшего, словно дымовая завеса, порт, огромный город. Звенят и грохочут, убираясь в клюзы, якорные цепи. Сипло и деловито гудит пароход. Через низкие черные дымы и клубящуюся завесь тумана медленно поворачивается силуэт Нью-Йорка.
Человек, прячущийся в угольной яме корабля, пытается сохранить самообладание. Шляпа, толстый свитер, лицо — в черной едкой пыли…
Соседний отсек — огнедышащая кочегарка. Стучат машины.
С лязгом раскрывается дверца. На миг в угольную яму врывается свет и немного воздуха. Человек отступает в дальний угол, в темноту. Кочегары быстро набирают уголь. И опять захлопнута дверца…
Море. Шторм. Корабль словно падает в пропасть меж волнами.
Спрятавшийся человек будто проваливается в преисподнюю.
Сколько длится эта пытка?
Глоток воды из бутыли… Но вода — теплая и прогорклая — не утоляет жажду. Не хватает воздуха. Человек подползает к дверце машинного отделения.
Кочегары лопатами двигают по желобу уголь. Теперь человек почти не прячется. Он обессилел.
На кренящейся палубе скрипят и стонут грузы. Матросы и военные закрепляют зачехленные орудия, ящики, грузовики, аэропланы.
У дверцы угольной ямы ждет человек… Должны же открыть! Человек стучит. Но стук его тонет в гуле машин.
Человек подбирается к люку, ведущему в верхний отсек. Задыхаясь, пытается приоткрыть крышку. Еще попытка… Пролезает.
Перед ним крутая лестница. В отсеке тоже душно. Качка. Человек хватается за перекладины… Ему удается подползти к иллюминатору в коридоре. Поток света ударяет в глаза. Человек дотягивается до иллюминатора, откручивает винт. Струя ветра обдает его. Сильный крен. Под тяжестью тела распахивается дверь каюты. Человек теряет равновесие. Оседает на пол.
— Что такое?! — С дивана испуганно поднимается женщина.
— Воды…
— Боже мой!.. — Женщина подбегает с графином, пытается приподнять его голову. Но ей трудно подойти к лежащему в дверях.
— Где я? Кто вы?.. — Он жадно пьет.
— Вы русский?
Он всматривается в ее черты. Оглядывается.
— Что было? — Силится вспомнить.
— Вы говорили по-русски… — Пытается помочь ему подняться.
— Не надо… Я сам… — Он приподнялся, силы снова изменяют ему. Она подхватывает его, втаскивает в каюту, закрывает дверь. Внимательно смотрит на «гостя». Обтирает пот и угольную пыль с лица.
— Русский? — переспрашивает она. — На «Джорджии»? Из Америки? Каким образом?
— А вы? — Он уходит от ответа, выигрывая время.
— Пассажирка. А вы… из команды?
— Нет. На корабле, мадам, я «заяц».
— Любопытно.
Хозяйка каюты ловит взгляд его воспаленных глаз. На столе еда.
— «Заяц» хочет есть?.. — Она пытается помочь гостю. — Но у меня нет морковки… Вот… Есть бекон…
— Благодарю…
Принимается за еду.
— …Итак, должен отвечать… — Он собрался с мыслями. Разглядел свою спасительницу. Перед ним миловидная женщина. Движения ее ладны и ловки.
— Извольте. Возвращаюсь на родину, в Россию.
— Давно не были?
— Двадцать лет… Ну, что еще?.. Да!.. — Он пытается встать. — Инженер Леднев, Петр Иванович.
— Инженер? Сочувствуете революции, — полуутвердительно сказала она.
— А вы? — говорит он с усмешкой.
Она протянула руку. Леднев пожал ее. Ее ладонь становится черной от угольной пыли. Смеются. Идут к умывальнику.