Тропа паучьих гнезд

— Дурень! — кричит женщина. — Не слышишь, что ли, это «Красное знамя».

— «Красное знамя»? — Человечек поворачивается на пятках и хлопает в ладоши; сокол отваживается полетать над его головой на своих подрезанных крыльях. — Да, это «Красное знамя».

Левша бежит вниз по склону, напевая: «Красное знамя, ты победишь…», добегает до края обрыва и прислушивается.

— Да. Это — «Красное знамя».

Он возвращается бегом, радостно крича, а сокол парит над ним на цепочке, словно бумажный змей. Левша целует жену, дает подзатыльник Пину, и все трое, взявшись за руки, поют: «Красное знамя, ты победишь».

— Послушай, — говорит Левша Пину, — не думай, пожалуйста, что мы ссорились всерьез: мы просто шутили.

— Ну конечно же, шутили, — подтверждает Джилья. — Мой муженек малость глуповат, но он самый лучший муж в мире.

Говоря это, она откидывает с его головы меховой капюшон и целует Левшу в лысину. Пин не знает, верить им или нет, взрослые такие двуличные и лживые, но ему все равно весело.

— Скорее чистить картошку, — командует Левша. — Часа через два они вернутся, а обед еще не готов!

Они высыпают из мешка картошку и, усевшись рядышком, чистят ее и бросают очищенные картофелины в котел. Картофелины ледяные, у Пина коченеют пальцы, но все равно так хорошо чистить картошку вместе с этим странным гномом, не поймешь, злой он или добрый, и его женой, еще более непонятной. Джилья вместо того, чтобы чистить картошку, принялась причесываться. Это раздражает Пина: он не любит работать, когда рядом кто-нибудь бездельничает. Но Левша преспокойно продолжает чистить. Может, у них всегда так заведено и он уже привык?

— Что сегодня на обед? — спрашивает Пин.

— Козлятина с картошкой, — отвечает Левша. — Ты любишь козлятину с картошкой?

Пин хочет есть и говорит, что любит.

— А ты, Левша, хорошо умеешь стряпать? — спрашивает он.

— Еще бы! — восклицает Левша. — Это же мое ремесло. Я двадцать лет проплавал коком. Плавал на кораблях всех видов и всех наций.

— И на пиратских кораблях? — спрашивает Пин.

— И на пиратских.

— И на китайских кораблях?

— И на китайских.

— А ты знаешь китайский?

— Я знаю все языки на свете. Я умею готовить кушанья всех народов мира. Китайская кухня, мексиканская кухня, турецкая кухня.

— А как ты приготовишь сегодня козлятину с картошкой?

— По-эскимосски. Ты любишь эскимосскую кухню?

— Разрази меня гром, Левша! По-эскимосски!

Когда возвращаются первые партизаны, картошка уже кипит.

Пину всегда до смерти хотелось посмотреть на партизан. Поэтому он стоит разинув рот на лужайке перед сараем и не успевает присмотреться к одному, как появляются двое-трое других. Все они обвешаны оружием и пулеметными лентами.

Их можно принять за давно не стриженных и обросших бородами солдат, за армейскую роту, которая потерялась во времена давнишней войны и до сих пор блуждает по лесам в рваных шинелях, в разбитых сапогах, с ружьями, которыми пользуются теперь только для охоты на лесного зверя.

Они устали, вспотели и покрылись густым слоем пыли. Пин ждал, что они придут с песней, но они серьезны и молчаливы. Партизаны подходят к сараю и, не говоря ни слова, бросаются на солому.

Левша радуется, как собачонка, бьет кулаком о ладонь и хохочет.

— На этот раз мы их расколошматили! Как все было? Расскажите же!

Партизаны отмахиваются от него; они разлеглись на соломе и молчат. Чем они недовольны? Кажется, будто они вернулись, потерпев поражение.

— Так, значит, наши дела плохи? У нас большие потери? — Левша поворачивается от одного к другому и ни от кого не получает ответа.

Подошел Ферт, командир отряда. Это худой юноша, с нервно подрагивающими ноздрями, глаза его спрятаны под густыми черными ресницами. Он ходит, ругается со своими людьми, ворчит, что до сих пор не готов обед.

— Так что же все-таки произошло? — не унимается повар. — Победили мы или нет? Если вы мне сейчас же не объясните, что к чему, я не дам вам есть.

— Ну да, да, да, мы победили, — говорит Ферт. — Два грузовика выведены из строя, убито около двадцати немцев, недурные трофеи.

Он говорит обо всем этом пренебрежительно, словно не рад победе.

— Так что же — у нас большие потери?

— Двое ранены, но в других отрядах. Мы-то целехоньки. Понятно?

Левша пристально смотрит на командира: кажется, он начинает о чем-то догадываться.

— Не знаешь, что ли, что нас поставили по ту сторону долины? — кричит Ферт. — Мы не сделали ни единого выстрела! Надо, чтобы в бригаде наконец решили: либо нашему отряду нет доверия и тогда пусть отряд распускают, либо нас считают такими же партизанами, как и всех остальных, и посылают в дело. Если нас в следующий раз опять поставят в арьергард, мы не двинемся с места. А я подаю в отставку. Я болен.

Он сплевывает и уходит в сарай.

Появляется Кузен и окликает Пина:

— Пин, хочешь посмотреть, как проходит батальон? Спустись на край обрыва, оттуда хорошо видно дорогу.

Пин сбегает вниз и раздвигает кусты. Под ним — узкая дорога, и по ней вверх поднимается цепочка людей. Таких людей он еще никогда не видывал: все они яркие, блистательные, бородатые и вооружены до зубов. На них немыслимые шинели, сомбреро, каски, красные шарфы, меховые куртки, одни по пояс обнажены, на других фашистские мундиры, и у всех — драные сапоги; оружие у них разное и Пину совсем неизвестное. Вместе с ними идут пленные, бледные и подавленные. Пин не верит своим глазам, ему кажется, что это мираж, возникший на пыльной дороге.

Вдруг он вздрагивает: вон знакомое лицо. Ну, конечно же, это Красный Волк. Пин окликает его, и через минуту они стоят друг против друга. У Красного Волка через плечо немецкий автомат, нога у него распухла, и он прихрамывает. На нем неизменная русская кепка, но теперь она со звездой, с красной звездой, в центре которой белый и зеленый круг.

— Браво! — приветствует он Пина. — Сам добрался. Ты молодчина.

— Разрази меня гром! — восклицает Пин. — Каким образом ты очутился здесь? Я тебя столько прождал.

— Понимаешь, я пошел вниз взглянуть на стоянку немецких грузовиков. Забрался в соседний сад и с ограды увидел, как у грузовиков строятся вооруженные солдаты. Я сказал себе: тут готовится налет на наших. Если немцы собрались уже сейчас, то к утру они будут на месте. Тогда что было мочи я пустился бежать, чтобы предупредить наших, и поспел как раз вовремя. Но вот растянул ногу, она распухла, и теперь еле ковыляю.

— Ты чудо, Красный Волк, черт тебя побери! — говорит Пин. — Но все-таки подло было бросить меня одного. Ведь ты же дал мне честное слово.

Красный Волк сдвигает русскую кепку на затылок.

— Высшая честь, — говорит он, — это наше дело.

Между тем прибывают новые партизаны из отряда Ферта. Красный Волк поглядывает на них сверху вниз и холодно отвечает на приветствия.

— Ты угодил в хорошенькую компанию, — замечает он.

— А что? — спрашивает Пин с некоторой тоской. Он здесь уже пообвыкся, и ему не хочется, чтобы Красный Волк опять его куда-нибудь утащил.

Красный Волк наклоняется к его уху.

— Только никому не проговорись. Я это точно выяснил: в отряд к Ферту направляют падло, отбросы бригады. Ты, видимо, попал сюда, потому что ты еще мальчик. Но если хочешь, я попытаюсь вызволить тебя отсюда.

Пину не по душе, что его взяли оттого, что он мальчик. Однако люди, с которыми он познакомился, вовсе не падло.

— Скажи мне, Красный Волк, а Кузен — тоже падло?

— Кузен из тех, кому надо предоставить делать, что ему вздумается. Он всегда бродит один, он молодец и мужик будь здоров. Он подчиняется здесь Ферту, но когда хочет — уходит, когда хочет — приходит, и никто его не держит.

— А Левша? Скажи, правда, что он троцкист?

«Может, он объяснит сейчас, что это значит», — думает Пин.

— Он — экстремист. Мне сказал об этом комиссар бригады. Ты что, разделяешь его убеждения?

— Нет, нет! — пугается Пин.