Страница 13 из 25
33
В. А. ГОЛЬЦЕВУ
30 апреля 1890 г. Екатеринбург
Многоуважаемый Виктор Александрович.
Ваше желание уничтожить роман Мухина с Катрей — мое собственное, хотя я и не успел его оговорить, посылая рукопись. Действительно, совершенно лишний эпизод, особенно рядом с такими же случаями других действующих лиц. Не забывайте, пожалуйста, одного, именно, что действие происходит в самой развращенной среде, как заводская, и я во всех случаях смягчил щекотливые факты, насколько это было возможно. Другое Ваше желание относительно сокращений я понимаю, как нежелание с Вашей стороны понять всей сжатости моей летописи. Ведь это не тэма, а целая тэмища, и я бегу бегом мимо действующих лиц, выпуская даже описания природы, деятельности фабрики и т. д. Я думал, что Вы мне скажете другое, именно, что написано слишком сжато офортом, а не «в несколько красок». Право же, пугающий Вас объем не погоня за лишним печатным листом, а только предел необходимости: выгораживаешь каждую страничку, как место где-нибудь на маленьком пароходе. Я знаю сам, что большие вещи мне удаются меньше, чем маленькие, но пишу протяженно сложенные летописи только потому, чтобы не разбивать на осколки целую тэму. Жаль ломать то, что в жизни связано органически. С точки зрения пятачков нет ничего выгоднее фельетонной газетной работы, а большие вещи пишешь буквально самому себе в убыток.
Во всяком случае, постараюсь сделать все, что от меня будет зависеть. Кстати, нельзя ли будет выпустить «Три конца» тем же набором, каким он печатается в «Русской мысли» — отдельным изданием, как Вы издали «Гардениных»? Что это будет стоить и какие Ваши условия?
Жму Вашу руку.
Д. Мамин.
Не может ли редакция «Русской мысли» выслать мне некоторую часть мзды за роман авансом, — сильно прохарчился я на этой работе и по уши сижу в долгах.
Отчего до сих пор нет рецензий на «Горное гнездо»? Господа рецензенты совсем позабыли меня: послано для отзыва всего три экземпляра: в «Русскую мысль», в «Русские ведомости» и еще не помню куда — в «Северный вестник» или в «Вестник Европы», и нигде ни строчки. Что сей сон означает?
34
А. С. МАМИНОЙ
2 июля 1891 г. Лесной
Милая дорогая мама,
Посылаю тебе пока 30 р. на твои расходы по домашности, а раньше не высылал потому, что у самого не было. Мои дела, благодаря бога, понемногу налаживаются, — полугодовое молчание разрешилось июльской книжкой «Северного вестника», в которой запечатано начало повести «Верный раб», написанной уже в Петербурге. Другие статьи в других журналах будут напечатаны осенью. О газете «Русская жизнь» я уже тебе писал, что устроился в ней. Сначала я взял в ней один фельетон в среду, а теперь пишу и воскресный, следовательно, два фельетона в неделю, а в месяц восемь. Это порядочно, а по моей арифметике, в переводе на «язык простых копеек», значит следующее: в месяц у меня занято 8 дней обязательной фельетонной работой, за каковую получу от 120 р. до 200 р. Гонорар, вернее прогоны — 5 коп. со строчки. «Новости» платят 6 к., а «Русские ведомости» 10 к. за строчку, но печататься у них приходится редко, а в «Русской жизни» я буду иметь определенный заработок, что особенно ценно. В месяц у меня остается для журнальной работы целых 22 дня — ничего лучшего никогда не желал. «Русскую жизнь» буду тебе высылать. Итак, я устроился, милая моя мама, и теперь буду аккуратен[20] своей стипендией тебе, а то на одних журналах трудненько: то вскачь, то хоть плачь.
Вчера получил твое письмо с приложением костромского письма. Кстати, о карточках — ты ничего не пишешь, получили вы от Терехова или нет мои 4 карточки, за которые деньги мной были заплачены и квитанция передана тебе? Вот письмо из «Вестника Европы» я не получал, — оно потерялось, должно быть, на почте, а между тем для меня самое важное из всех, какие без меня на мое имя получались в Екатеринбурге. Другие письма получил, а это, как на грех, потерялось.
Живу я по-прежнему и не вижу, как летит время. Наше лето серенькое, так что настоящего тепла, пожалуй, еще и не видели.
Мой привет братанам, — Володе посылал письмо по своим делам, а ответа не имею. Зятю и сестрице кланяюсь, а крестника Бориса целую.
Твой Дмитрий.
35
А. С. МАМИНОЙ
15 сентября[21]91 г. Петербург, Саперный пер., дом № 8, кв. 14
Милая мама,
Пишу тебе по заведенному порядку, нарушенному поездкой в Москву, в воскресенье. Прошлая неделя для меня ознаменовалась тем, что я «сел» за большую работу, именно, начал большой роман «Золото». Описываю в нем Березовский завод, конечно с некоторыми изменениями и дополнениями против действительности. Роман будет печататься в «Северном вестнике» с январской книжки. Все это для меня имеет особенную важность, потому что этим «золотом» я рассчитываю заплатить свои долги. Дело помаленьку идет вперед.
Недавно был у Никольских. Они тебе кланяются. У Анны Ивановны родился весной второй сын, и она была очень больна, так что и сейчас еще не поправилась. Худая такая, желтая и лицо осунулось. Скромнейший Дмитрий Петрович все такой же, как всегда и везде.
Погода у нас стоит прескверная: холод, дождь, ветер. Одного только нет — невылазной грязи, и даже как-то странно видеть эту глубокую осень и ходить без галош. В Петербурге сейчас самый бойкий сезон, потому что все съехались, а между прочим, собралась и литература. Мне приходится мало где бывать и то по делу, потому что решительно некогда: каждый месяц должен написать восемь фельетонов, да еще столько, да полстолько, да четверть столько в виде журнальных статей. Мечтаю познакомиться с Стасовым, имя которого тебе должно быть известно по литературе, — он художественный критик и заведывает художественным отделом Императорской публичной библиотеки. Через него я могу добывать книги и издания, которых нигде нет, а таких мне нужно немало, чтобы дополнить лохмотья своего образования.
Мое здоровье в удовлетворительном состоянии. В Москве, нашли, что я заметно даже пополнел.
Мои поцелуи родственникам и поклоны знакомым.
Твой Дмитрий.
36
А. С. МАМИНОЙ
22 сентября[22]91 г. Петербург, Саперный пер., д. 8, кв. 14
Милая мама,
Получил твое письмо, адресованное на «Северный вестник». Ты описываешь надвигающуюся голодовку, — что только и будет… Пермская губерния даже не попала в число голодающих, губернатор не пожелал, и благодаря этому нельзя делать публичные сборы в пользу голодающих, открывать подписки и вообще открыто вызывать помощь голодающим. Мерзавец губернатор о своей шкуре заботится больше всего, чтобы в его губернии было все благополучно… Нет горше глупости, яко глупость, — сказал Кузьма Прутков, точно он писал о Лукошкове.
Прошлая неделя у нас могла назваться «гончаровской», — и газеты и люди были заняты только им одним. Похоронили старичка очень пышно, хотя в сущности никому его и не жаль, — очень уж стар был, да и публика его забыла. Все-таки пресса голосила на все лады целую неделю. Самое замечательное, что я слышал о нем, это то, что он прожил в одной квартире безвыездно тридцать лет. На похоронах и я был. Его хоронили не на Волковом, где покоится русская литература: Добролюбов, Писарев, Салтыков, Шелгунов, Помяловский, Решетников, а в Александро-Невской лавре, где хоронят только генералов и купцов первой гильдии. Публика на похороны набралась тоже аристократическая, даже был великий князь Константин Константинович, которого я не заметил по своей рассеянности, а узнал о сем уже из газет. Вот и все новости, мама, других не имею.
Note20
со
Note21
18
Note22
18