Страница 167 из 209
ИЗВЕСТИЯ ВОЕННЫЕ
Письмо 67-е
Любезный приятежь! Между тем, как в Бранденбургии, Померании, Шлезии и Саксонии война вышеупомянутым образом горела, и многие тысячи людей погибали понапрасно, мы продолжали жить в Кёнигсберге наиспокойнейшим образом, и так, как бы находились в дружеской земле или в своем отечестве. Ничто не нарушало нашего спокойствия и не мешало нам упражняться в разных увеселениях. Одни только получаемые неприятные слухи о военных наших происшествиях нас несколько смущали; но и то не слишком много, ибо как мы самоличного участия в бедствиях и нуждах, претерпеваемых армейскими, сами не имели, то и не чувствовали оных, а занимались только одними любопытными распроведываниями от приезжих из армии обо всем там происходившем и в читании того, что тогда обо всем том было писано в газетах.
Никогда и ни о какой баталии так много писано не было, как о помянутой цорндорфской или, как некоторые называли, кюстринской. Ибо как обеим сторонам хотелось победу себе присвоить, то обе сначала многое лгали и либо что-нибудь утаевали, либо лишнее себе приписывали, то сие и подало повод к разным и многократным с обеих сторон возражениям, изъяснениям и доказательствам, а оттого и были газеты тогдашнего времени очень любопытны.
Но как много ни старались наши сокрыть свой стыд и защитить честь нашего оружия, однако самую истину трудно было утаить от глаз света. Самим нам, находившимся тогда в Кёнигсберге, сколько ни хотелось сперва того, чтоб то была правда, что мы победили и что наши говорили, и все то неправда, что писали пруссаки; но полученные наконец именные списки всем побитым и раненым офицерам открыли нам глаза и заставили судить инако о сей мнимой нашей победе, ибо число одних офицеров побитых, раненых и в полон взятых, было так велико, что хотя б и действительно была то правда, что мы победили, но и в сем случае победа б была слишком дорого куплена, ибо по собственным нашим напечатанным и во всем государстве обнародованным ведомостям, число одних побитых штаб и обер-офицеров простиралось до 211, да тяжело раненых, коих столь же хорошо можно почитать как и побитыми, до 415, да легко раненных 238, да в полон пруссаками взятых 75,- так, что число всех простиралось без малого до 1000 человек. Количество, какого нам никогда еще терять не случалось, и которое погрузило все наше отечество в слезы, рыдания и вздохи; ибо как все сии офицеры были на большую часть наши дворяне и действительные владельцы своих деревень и имений, поелику тогда все дворянство служило, то не остался почти ни один дворянский дом в России без огорчения, и который бы не оплакивал несчастную судьбу какого-нибудь своего ближнего или родственника. Словом, кампания сего лета была для России весьма бедственна и такая, какой она еще никогда не имела и которая ей долга будет памятна.
При таковых обстоятельствах легко можете заключить, что мы особливую причину имели благодарить Бога, что нам не случилось быть в оной вместе с прочими полками; но мы прожили все сие лето в Кёнигсберге и провеселились. Из помянутых ведомостей усмотрели мы, что не было ни одного полку, который бы не потерял в сие лето множества своих офицеров; итак, сколь легко бы могло случиться то и с нашим, если б он был вместе с прочими в армии. Но никто, я думаю, столь много не был тем доволен, как я. Несколько раз приходило мне то на ум, что в случае если б находился я в армии, то весьма легко мог бы и я находиться в числе помянутых несчастных и лежать на Цорндорфских полях под трупами мертвых; и потому при всяком случае и разе благодарил судьбу свою, что она меня от того отвела и избавила. А таковые размышления подействовали во мне весьма много и при том крайне критическом для меня случае, о котором теперь я вам рассказывать стану.
Было то пред наступлением осени и вскоре после вышеупомянутой баталии. Армия, потеряв, как на цорндорфском сражении, так и при других мелких сражениях, множество людей, требовала себе подкрепления. Для сего другого не оставалось, как собрать и все последние, в Пруссии в разных местах остававшиеся войска и присовокупить их к армии. Итак, тотчас разосланы были от главнокомандующего во все места повеления и велено всем оставшимся полкам иттить к оной и поспешать наивозможнейшим образом. Сему жребию подвержены были и оба наши полка, содержавшие до сего караул в Кёнигсберге, ибо как опытность доказала, что большие караулы были тут не слишком нужны, то велено было, для содержания оных оставить только третьи батальоны, с слабейшими и к походу неспособными людьми, а прочим всем, с лучшими людьми, иттить с поспешностью к армии.
Повеление сие было для нас, власно, как громовым ударом. Все наши офицеры встужились и взгоревались, услышав оное. Они так уже привыкли к тутошней распутной и для них веселой жизни, что никому не хотелось расстаться с оною. Я сам смутился, услышав о том. Обстоятельство, что я хотя и находился тогда при Корфе, но из полку не был выключен, да и взят был к нему только приватно и на время, приводило меня в смущение. К вящему несчастию, прежний наш старичок-полковник около самого сего времени из полку нашего выбыл в отставку, и на место его приехал новый полковник князь Долгоруков, о котором хотя и уверяли нас, что он человек добрый, однако, по новости своей, был он никому еще незнаком. Его первое дело было узнать всех полку своего офицеров. Я должен был также к нему явиться; и как обо мне насказано ему было от прочих уж, довольно, то приласкал он меня отменным образом, и хотя сожалел, что я нахожусь от полку в отлучке, однако приказал ходить к нему чаще.
В сих обстоятельствах было сие, как получено было в полк вышеупомянутое повеление. До сего времени не видал я от сего нового полковника себе никакого худа и никакого добра. Но тогда, как начал он перебирать всех в полку нашем офицеров, для оставления с батальоном самых негоднейших, прислано было от него и за мною. По приходе моем, говорил он мне: что как он наслышался так много о ревности моей к службе и об особливых моих способностях, то нимало не сомневается в том, чтоб не хотел и я вместе с ними отправиться к армии. — "Конечно так"! отвечал я, ибо в скорости не мог ничего иного ему сказать. Вопрос сей был для меня совсем неожидаем, ибо сказать, что "не хочу", казалось мне не только дурно, но и совсем неприлично. "Когда так, сказал мне он далее, так извольте собираться в поход, а я уже постараюсь о том, чтобы вас в полк отпустили". — "Очень хорошо, ответствовала. Сборы наши не велики и мы к походу всегда готовы".
Сказав сие, пошел я от него с беспокойным духом, ибо признаться надобно, что, несмотря на всю выхваляемую им мою ревность и усердие к службе, приказание его было для меня не весьма увеселительно, и я далеко не имел такой охоты к сопутствованию им, как он думал, но гораздо охотнее хотел бы остаться в Кенигсберге. К тогдашней моей жизни в сем городе я так уже привык, и она мне уже так полюбилась, что я между ею и многотрудною и опасною военною жизнью не находил уже никакого сравнения, и первой давал безконечное преимущество пред последнею. Мне пришли тогда на память все выгоды и приятности тогдашней моей жизни, и все то хорошее, чем я тогда пользовался, и мысль, что я всего того лишусь делала мне оные еще приятнейшими. Говорится в пословице: что мы тогда только узнаем прямую цену вещам, когда их лишаемся, и это очень справедливо.
Тогдашний случай доказал мне то наияснейшим образом. Мне никогда еще тогдашняя жизнь, столь приятною и драгоценною неказалась, как в сии минуты. Я начинал уже тужить, что поспешил ответом своим полковнику; и чем более я о том размышлял, тем досада на самого себя становилась больше, что я так неосторожен был и нимало не подумав, но тотчас объявил согласие свое к отъезду с полком. "Не нелегкая ли меня за язык дернула? говорил я сам себе, и в своем ли я был уме и разуме? Что за усердие и что за ретивость такая. Ни кот, ни кошка о сем усердии и ревности твоей не узнают! Никто тебе право за то не скажет спасибо и никого ты тем ни мало не удивишь, а ни дай, ни вынеси, лишишься покоя, безопасности и тысячи выгод, которыми до сего времени ты пользовался и без всякой нужды подвергнешь себя опять не только всем прежним трудам, нуждам, волокитам, но и самым опасностям. Не все так может удаваться как в прошлом году; тогда нам было хорошо воевать, а ныне не слышишь ли каково жарко бывает. Не в сей, а в другой год, и не в тот, так в другой случай дойдет и до тебя очередь. Таким же образом хорошохонько и тебя калекою сделают и изуродуют, как других-многих, и тогда храбрись себе пожалуй и величайся ранами, а что в бок попадет, того не вынешь. Об усердии и ревности твоей никто и не узнает, а ты изволь влачить на век жизнь горестную и несчастную; но хорошо когда бы еще притом одном осталось и не случилось чего худшего. Как укокошат молодца по примеру других, так и все беси в воду. Пуля глупа и не разборчива, таково ж хорошо и в меня попадет как в других, и тогда славься себе пожалуй и утешайся тем, что умер на одре чести"!..