Страница 128 из 209
По всем сим обстоятельствам принужден я был жить один и, власно, как взаперти; и уединение сие конечно б мне скоро прискучило, если б не имел я охоты к наукам и не сделал издавна привычки упражняться в читании книг и писании, а самая сия привычка и помогла мне в сем случае очень много; ибо не успел я совсем обострожиться, как тотчас и нашел себе работу. Я упоминал уже прежде, что во время похода, в праздное время, переводил я новокупленную в Риге книгу Клевеланда; и как сей книги переведено было у меня уже довольно, то вознамерился я тогда перевод сей переписать набело, как можно лучшим и красивейшим письмом, почему, сделав тетрадки из лучшей почтовой бумаги, и начал я перевод свой переписывать, натирая всегда для писания тушь, и употребляя при переписывании все свое искусство к приданию книжке моей наилучшей красы; а занимаясь сим, и не видал как протекало глубокое и самое скучное осеннее время.
Кроме сего, случай доставил мне и некоторого рода собеседника. У хозяина моего проживал один рукомесленный старичок, упражняющийся в шитье деревенского мужичьего платья, для которого собственно и была сделана у него самая та каморочка, в которой я тогда жил. Сперва не знал я, что эта была за особа; ибо как его для меня выгнали из каморки то жил он в избе у хозяина, и мне был он не в примету; но как ход из моей комнаты был всегда через избу, то видая его всякий день, полюбопытствовал я однажды о нем, и, к превеликому удовольствию, узнал, что он был родом немец. Я тотчас с ним начал говорить, и нашел, что он был старичок самый добренькой, живал многие годы в самом Кёнигсберге и имел довольно смысла, так что я мог с ним иногда с целый час времени, я более, разговаривать без скуки. Я расспрашивал его о Кёнигсберге и он мне рассказывал все, что ему было известно. Словом, я старичка сего скоро полюбил и не редко заставливал его работать у себя в комнатке, дабы мне с ним можно было кой о чем разговаривать. Кроме того, сделался он мне и учителем латышскому языку; ибо как он язык сей совершению разумел, то, из любопытства, расспрашивал я у него, как что по-латышски называется и записывал в тетрадку.
В сих-то невинных и уединенных упражнениях препровождал я свое время. Но как недостаток в нужнейших съестных припасах, или так называемом запасе, который во время похода весь уже изошел, напоминал мне, что нужно помышлять о запасении себя вновь оным; а сверх того, не было у меня ни большой шубы, ни носильного порядочного тулупа и многих других вещей: то для всего того рассудил я отправить одного из людей моих в свою деревню, как для привоза мне сего запаса, так и для закупки в Москве всех нужных вещей, которых мне не доставало, а равно как и денег, в которых также была мне великая нужда — и Яков мой на лошадке принужден был в сей дальний путь отправиться.
Вскоре после того произошла в роте у нас некоторая перемена. Поручика моего произвели в капитаны, и на место его получил я себе другого командира, а именно: поручика Михаила Емельяновича г. Непейцина. И как сей человек был разумнее и несравненно лучших свойств и характера, нежели каков был г. Коржавн, то возстановилось у нас с ним очень скоро отменное дружество. Он полюбил меня чрезвычайно, и как он приехал тогда прямо из Польши, где находился для заготовления провианта и имел чрез то случай понажиться и вывезть с собою и денежек и всего прочего довольно, то стал он меня уговаривать, чтоб я переехал жить с ним вместе, на подмызок, и не дал мне до тех пор покою, покуда я на то не согласился. Привыкнувши к своей хижине, мне сперва было и не весьма хотелось расстаться с моим милым уединением; но просьбы его, а сверх того, и недостаток провизии и неудобность доставать оную в курляндских деревнях, убедили меня наконец оное оставить и переехать к нему жить; и я могу сказать, что я и не имел причины в том раскаиваться. Ласки его, ко мне оказываемые, и дружба простиралась так далеко, что он никак не хотел допустить до того, чтоб я купил от себя что-нибудь из провизии, но довольствовал меня своим коштом, и мы жили с ним как родные братья и могу сказать, что довольно весело. Квартира была у нас довольно хорошая; пить и есть было что, а в разговорах с ним время препровождать было не скучно; а сверх того, имел я свободу заниматься сколько хотел и своими упражнениями. Словом, сотоварищем сим был я совершенно доволен и, живя с ним, не видал как протекли оба остальные месяца сего года.
Совсем тем, не удалось мне долго пожить с сим любезным человеком. Пред окончанием года произошла со мною и еще одна перемена. Господину полковнику нашему вздумалось что-то перевести меня из прежней в гренадерскую роту, и я принужден был, против желания моего, оставить прежнего компаньона и переехать жить в новую роту и на третью квартиру. Однако, счастие послужило мне и в сем случае. Капитан в сей роте случился быть человек весьма хороший и разумный, воспитанный в кадетском корпусе и знавший по-французски и по-немецки, и почитаемый во всем полку нашел наилучшим и разумнейшим капитаном. Его звали Иваном Никитичем, а по фамили был он Гневушев. Сей человек служил еще при полку нашем во время покойного моего родителя и был им за достоинства свои любим. А потому знал он и меня еще с малолетства, и могу сказать, что и любил с того времени. После узнал я, что, по его домогательству и сделано было то, что я переведен был в его роту; ибо, как опросталась в его роте подпоручицкая вакансия, то он, зная мои способности, и выпросил меня у полковника. Поелику же учинено то против моей воли и хотения, то и не хотел он допустить меня, чтоб я стоял в латышской избе и терпел нужду и беспокойство, но таким же образом убедил меня, чтоб я стал с ним вместе на одной квартире, на что я охотно и согласился, и могу сказать, что и его сообществом и дружбою я был не менее доволен, как и господином Непейциным.
Теперь, остановясь на несколько времени на сем месте, обратимся на часок к другим предметам и посмотрим, что в других местах в сие время происходило.
Между тем, как мы помянутым образом из Пруссии возвращались и потом спокойно в Самогитии и Курляндии стояли по квартирам, в Европе, напротив того, война продолжала гореть во всем своем пламени. Королю прусскому, остальная часть сего лета, а особливо осень, посчастливилась в особливости. Непростительная погрешность, учиненная наши, и в самое почти то же время французским маршалом Ришелье, служила власно как сигналом к тому, чтоб всем смутным его обстоятельствам перемениться в наилучшие. Обоими сими весьма выгодными для него происшествиями, он власно как ободрился и стал помышлять о том, как бы ему управиться с прочими неприятелями, а особливо с так называемою имперскою армиею или собранною с разных мелких имперских княжений. Сей собралось при Нюренберге, вначале весны, из разных мест до 20,000 человек, пока, соединившись в августе с французскою армиею под командою принца Субиза, вступила в Саксонию и шла атаковать короля прусского. С другой стороны утесняли его цесарцы. Искусный предводитель их граф Даун, следуя вслед за прусскими войсками, преполагал им всюду и всюду столь великие препоны в их предначинаниях и наводил им столько беспокойств, что они растеряли великое множество войска, обозов, понтонов и самых магазинов, и не знали наконец что делать. С третьей стороны вошли уже шведы в границы прусские со стороны Померании, а с четвертой, как было упомниаемо, вступили мы в Пруссию. В сей крайности и будучи со всех сторон утесняем, решился было король почти из отчаяния схватиться и подраться еще с цесарцами, да и действительно пошел было их атаковать, но как нашел фельдмаршала их, стоящего с армиею в столь выгодном и неприступном месте, что без явной опасности учинить того было не можно, то препроводив целый почти день в одной перестрелке с ним из пушек, и испытав тщетно все способы до него добраться, принужден был, ничего не сделав, отойтить прочь и податься назад к Саксонии.
Тут, отправив знатный корпус в Шлезию для прикрытия границ и города Швейдница, стал сам помышлять о том, как бы ему укрыться от прозорливаго графа Дауна и уйтить для встречи и разбития имперской армии. Сия наводила ему тогда больше всех заботы и беспокойства; ибо единым вступлением своим могла у него отнять всю Саксонию и пройтить до Магдебурга, и в такую же сей город привесть опасность, в какой находился Берлин от шведов. К произведению помянутого предприятия, надлежало употребить королю всю свою хитрость и искусство, и ему удалось сие сделать наивожделеннейшим образом. Он, отделив знатную часть войска от главной армии, ушел так скрытно, что Даун не мог долго о том проведать.