Вторая мировая война

Настоящий союз с Западом, как показало лето 1939 гола, не получился. Германия же указывала: мир на границах России может обеспечить — как и в прежние времена — только она. Но Сталина, несомненно, страшила перспектива остаться с Германией — почти победившей своих многочисленных противников в 1918 году — один на один.

И все же, если бы летом 1939 года Сталин и его окружение ощущали отличие фашизма от буржуазной демократии, надежность англо-французов и заведомую агрессивность нацизма, события развернулись бы по-иному. Невозможно оправдать шаг, который отводил войну в соседние пределы, давал передышку на время, но в конечном счете гарантировал возвращение зверя на давно намеченную тропу.

Каким бы гигантским ни был конечный просчет Сталина, он сопоставим с просчетом англичан и французов, политическое мышление которых было парализовано страхом перед новой мировой войной. Еще 15 августа, когда Гендерсон и Кулондр посетили Вайцзеккера и тот сказал им, что Советский Союз «в конечном счете присоединится к разделу Польши», ситуацию можно было изменить. Но, как все яснее становится с годами, для Чемберлена Гитлер все же был человеком западных традиций, а Сталин — непримиримым азиатом. То, что главной целью Гитлера была замена британской имперской монополии на германскую, не проникало в сознание премьера. Он как бы «перепутал» своего первого и второго противника.

Печальная роль польской дипломатии дорого оплачена горькой участью самой Польши. В этом смысле западные и восточные славяне прошли один трагический путь. Несомненно, эти народы заслуживали лучшего представительства и лучшей судьбы.

Если Чемберлен и Даладье оправдывали Мюнхен как способ выиграть время для вооружения против агрессора за счет третьей стороны, то ту же логику без особого труда можно приложить к Сталину августа 1939 года. Во всем этом видно общеевропейское смятение трагической первой половины века. Цинизм европейских правителей, их высокомерие, внутренняя сумятица, страх и самомнение позволили «герою» этой истории — Гитлеру — расколоть смертельно опасный для него фронт.

Запад после Московского договора

Подписание советско-германского договора не ослабило решимости Лондона. Во второй половине дня 22 августа британский кабинет подтвердил свои обещания Польше. Были предприняты предмобилизационные меры. На этот раз Чемберлен желал, чтобы не было никакой двусмысленности. С этой целью он написал личное письмо Гитлеру: «Провозглашение германо-советского соглашения воспринято в некоторых кругах в Берлине таким образом, будто не следует рассматривать возможности вмешательства Великобритании на стороне Польши. Большей ошибки сделать просто невозможно. Какой бы ни оказалась сущность германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательств Великобритании в отношении Польши. Имеется мнение, что если бы правительство Его Величества сделало свою позицию в 1914 году более ясной, то мировая катастрофа была бы предотвращена. Справедливо это утверждение или нет, но правительство Его Величества на этот раз полно решимости избежать такого трагического взаимонепонимания. Если возникнут соответствующие обстоятельства, оно готово использовать без задержки все силы, находящиеся в его распоряжении».

Получив письмо, Гитлер впал в характерную для него истерику. Фольксдойче в Польше подвергаются преследованиям, шесть из них кастрировано. Посол Гендерсон передавал в Лондон слова фюрера: «Мне пятьдесят лет; я предпочитаю начать войну сейчас, а не тогда, когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят». В германском архиве хранится протокол немецкой стороны: «Англия должна твердо осознать, что, бывший солдат-фронтовик Гитлер знает, что такое война, и использует все имеющиеся в его распоряжении средства. Для каждого ясно, что мировая война (1914–1918 годов) не была бы проиграна, если бы он был канцлером в то время… Если Британия нападет на Германию, она найдет ее в состоянии готовности и полной решимости».

Через два дня, 25 августа, Гитлер пообещал Гендерсону дать «гарантии существования Британской империи» и даже предоставить ей необходимую помощь — но только после германо-польского конфликта. В качестве официального ответа Чемберлену он заявил, что германский рейх готов решить проблему Данцига и польского коридора «с беспрецедентным великодушием». Безоговорочные же гарантии Англии Польше Гитлер оценил как «поощрение волны ужасающего терроризма против миллиона с половиной немцев, живущих в Польше».

Германия уже отмобилизовала свою армию, но поляки, боясь спровоцировать рейх и следуя совету англичан, откладывали час своей мобилизации. Немцы сосредоточили непосредственно на польских границах пятьдесят шесть дивизий, в том числе девять танковых. Против них стояли лишь тридцать польских дивизий. Полякам дали несколько дополнительных дней мира итальянцы. Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши «немедленно». Гитлер был уверен в своем союзнике, подписавшем «Стальной пакт» лишь три месяца назад. Однако Муссолини на этом этапе не желал выступать. Им владело не миролюбие, а страх перед войной, к которой Италия не была готова. Вечером этого же дня Гитлер читал ответ своего итальянского союзника: «Италия не сможет противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас». Разъяренный Гитлер приказал вызванному Кейтелю: «Остановить все». Была намечена новая дата — 1 сентября 1939 года. Мир еще не знал, сколько дней отделяет его от войны.

Гитлер попытался в последний раз нащупать слабое место англичан. Он обратился к Лондону с шокирующим предложением «заключить союз с Германией»». Одно лишь рассмотрение подобного предложения разрушило бы доверие к Британии во Франции, Польше, Румынии, Турции, Греции и — что становилось все более важным — в Соединенных Штатах. Но посол Гендерсон ответил Гитлеру: «Лично я не исключаю такой возможности». Только грубость фюрера оттолкнула этого крайнего сторонника умиротворения: когда Гитлер 29 августа потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров, посол ответил, что это диктат. При этом Гендерсон все же порекомендовал Парижу оказать давление на польское правительство, «чтобы реализовать визит Бека, который представляет собой единственный шанс предотвращения войны». Посредником попытался выступить и римский папа. Но в Лондоне наконец-то возобладало мнение, что ультиматум Гитлера «полностью лишен смысла».

Даладье также постарался поколебать решимость Гитлера. Он писал 26 августа: «Если кровь Франции и Германии польется снова, как это было двадцать пять лет назад, в еще более длительной и человекоубийственной войне, каждый из наших народов будет сражаться в полной уверенности в своей победе, но наиболее вероятными победителями будут силы разрушения и варварства». Отвечая, Гитлер постарался сыграть на нежелании французов «сражаться за Данциг». Германия не имеет территориальных претензий к Франции, нет никакой нужды обращаться к оружию. Если это все же случится, «ему будет очень больно».

В последний час Гитлер еще раз попытался удержать Британию от вхождения в конфликт. На помощь был призван шведский промышленник Далерус, который вершил свою челночную дипломатию между Лондоном и Берлином. Гитлер принял его с письмом от Галифакса. Далерус говорил о решимости англичан вступить в конфликт глобального масштаба. «Гитлер, — вспоминает Далерус, — слушал меня, не прерывая, но затем внезапно вскочил, разволновался и стал нервно шагать взад и вперед, говоря как бы себе, что Германия неудержима… Его голос сбивался, это было поведение абсолютно ненормального человека. Он говорил прерывающимся голосом: «Если начнется война, я буду строить подводные лодки, строить подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки». Затем он спросил: «Господин Далерус, вы знаете Англию так хорошо, можете ли вы объяснить мне мои постоянные неудачи договориться с ней?». Далерус признается, что вначале он колебался, а затем сказал: «Англичане не имеют доверия к вам и вашему правительству, в этом причина». — «Идиоты! — вскричал Гитлер, ударив себя рукой в грудь, — лгал ли я когда-нибудь в жизни?». Этот вопрос остался без ответа.