Страница 178 из 349
Магнитом всеобщего внимания продолжал оставаться Сталинград. При этом немцам не хватило критического чутья в отношении трясины, в которую они опускались все глубже. Как справедливо указывает британский историк Б. Лиддел Гарт, «оказаться втянутыми в уличные бои — всегда не в пользу наступающего, но особенно пагубно это было для армии, основное преимущество которой в маневренности. В то же время обороняющаяся сторона мобилизовала отряды рабочих, которые сражались с яростью людей, домам которых угрожала непосредственная опасность.… Войдя в пределы города, наступление немцев раскололось на множество частных атак, и это тоже уменьшило мощь их удара».
В критической обстановке следовало беречь резервы, ведь подлинной развязки не видно даже на горизонте. Между 1 сентября и 1 ноября — в критическое время битвы бессмертная 62-я армия получила в качестве подкреплений только пять стрелковых дивизий. А в далеких городах и весях Жуков набрал за этот период 27 новых стрелковых дивизий и девятнадцать бронетанковых бригад, оснащенных новым оружием и имеющих в качестве командного состава достаточно опытных офицеров. Постепенно их приближали к зоне подготовки — в район между Саратовым и Поворино. И когда резерв Германии стал иссякать, резерв Советского Союза начал постепенно увеличиваться — ведь Жуков обязан был думать о будущем. И во многом поэтому он был скуп даже в отношении Чуйкова.
17 сентября Чуйков запросил дополнительных подкреплений — у немцев они прибывают постоянно. «Мы истекаем кровью». Вечером этого дня через Волгу переправилась морская пехота Балтийского и Северного флотов, а затем 137-я танковая бригада. Они блокировали продвижение немцев к устью Царицы, часть войск уцепилась за железнодорожные пути к востоку от Мамаева кургана.
Потомкам издалека не понять самого страшного в окопной войне. В полночь на 18 сентября Чуйков с помощниками потеряли терпение и отправились (что можно было сделать лишь по воде) в Красную слободу, где, по сведениям, была баня. Пар, усталость и наркомовские граммы сделали свое дело, и удерживающие вермахт командиры едва не проспали рассвет. Бег к Волге завершился гигантским прыжком командарма на последний уходящий паром. Паромщик был нимало удивлен, рассматривая документы генерала, но вынужден был возвратиться и подобрать всю компанию. Через несколько часов посвежевший Чуйков перенес свой штаб на довольно открытое пространство на берегу Волги между «Красным Октябрем» и «Баррикадами». На его беду рядом находился резервуар с нефтью, по поводу которого все легкомысленно утверждали, что он пуст.
День 18 сентября начался с наступления безуспешно пробивающихся с севера армий. В полшестого утра две наши дивизии выступили в качестве авангарда наступления. Но танки со слабой броней, Т-70 и Т-60, «горели как свечки». Когда во второй половине дня штурмовики и бомбардировщики возвратились в небо 62-й дивизии, для Чуйкова это был ясный признак плохих дел у северных армий. Жизнь пошла как прежде. Ударные роты среди вокзальных путей встречали германские контратаки, на Мамаевом кургане шел неизменный смертный бой.
Напомним, что морские пехотинцы взяли штурмом огромное здание хлебного элеватора. (Парадоксально германское командование на специальном знаке участнику сталинградской эпопеи изобразило именно этот элеватор, который по праву можно назвать символом советской стойкости в битве). Дальнейшее в отчете советской морской пехоты: «Танки и пехота противника, примерно в десять раз превосходящие нас по численности, начали атаку с юга и запада. Первая атака была отбита, но началась вторая, затем третья, а координирующая огонь рама висела над нами. Она корректировала огонь и вела наблюдение за нами. В целом на протяжении 18 сентября были отбиты десять атак.… Имевшееся на элеваторе зерно загорелось, вода в пулеметах испарилась, раненые мучались от жажды, но поблизости воды не было. Мы защищались в течение трех дней. Жара, дым, жажда — наши губы потрескались. В течение дня многие из нас залезали на высокие точки элеватора и оттуда стреляли по немцам; ночью мы спускались вниз и образовывали кольцо обороны вокруг здания. Наше радио было выведено из строя в первый же день, и у нас не было связи в нашими частями».
Моряки шутками встречали очередной снаряд, они демонстрировали безумную лихость. Враг признал их бравое презрение к смерти. К территории элеватора подошел танк с белым флагом. Защитникам элеватора предложили сдаться «героической германской армии». Но на дворе был не 1941 год, размышления о сдаче не входили в круг мыслей героев в матросских тельняшках. В ответ немцев послали к черту, а когда они решили удалиться на танке, то подорвали танк. Матросы военно-морской пехоты не были глупы, и они знали, как ответят уязвленные немцы. Но о сдаче не могло быть и речи. В течение трех дней германская артиллерия нещадно била по огромному бетонному зданию. Зерно они зажгли зажигательными бомбами, стены пробили динамитом. Но когда их пехота начала громоздиться на металлические лестницы, моряки пустили в ход кинжалы. Не страх и не смерть мучили морских пехотинцев, а лютая жажда. В отчаянии они пробрались по полю к германской батарее и натиск их был столь стремителен и ужасен, что немцы бежали стремглав. Бидоны с водой — вот к чему бросились измученные храбрецы. Вода сморила их быстрее любого хмеля, и часть из них очнулась в германских подвалах. Немцы же быстро оприходовали оставшееся зерно, оно им понадобится позже.
А вот как та сторона воспринимала битву в городе, особенно упорную у элеватора.
«16 сентября. Наш батальон вместе с танками атакует элеватор, из которого вьется дым — горит находящееся в нем зерно, русские, кажется, сами его зажгли. Варварство. Батальон несет тяжелые потери. В каждой из рот осталось не более шестидесяти человек. Элеватор защищают не люди, а дьяволы, которых не может уничтожить ни пламя, ни пули.
18 сентября. Борьба продолжается внутри элеватора. Русские, которые находятся внутри, обречены; командир батальона говорит: «Комиссары приказали этим людям умереть в элеваторе». Если все здания в Сталинграде будут защищаться, как это, тогда никто из наших солдат не вернется в Германию.
20 сентября. Битва за элеватор продолжается. Русские стреляют со всех сторон. Мы продолжаем сидеть в нашем подвале; на улицу выйти просто невозможно. Старший сержант Нушке был убит сегодня, когда перебегал улицу. Бедняга, у него осталось трое детей.
23 сентября. Сопротивление русских в элеваторе преодолено. Наши войска движутся в сторону Волги. Мы нашли в элеваторе около сорока мертвых русских. Половина из них в морской форме — морские дьяволы. Тяжело раненый русский, который не может даже говорить, взят в плен».
Этот тяжелораненый — Андрей Хозяинов — выжил. Вот выдержка из его описания тех же событий, но с другой, нашей стороны.
«Пришло 20 сентября. В полдень двенадцать вражеских танков пошли на нас с юга и запада. У нас заканчивается боезапас для противотанковых ружей, и не осталось больше гранат. Танки приблизились к элеватору с двух сторон и начали стрелять по нашему гарнизону прямой наводкой. Но никто не дрогнул. Наши пулеметы и автоматы продолжали стрелять по пехоте противника, не давая ей войти в элеватор. Снаряд попал в пулемет «Максим» и его пулеметчика, во второй пулемет попал осколок. У нас остался лишь один легкий пулемет.
Разрывы снарядов повредили бетон и зажгли зерно. Нам не видно друг друга из-за пыли и дыма. За танками немцев появились автоматчики, их около двухсот. Они ведут себя очень осторожно, бросая гранаты прямо перед собой. Это позволяет нам схватить несколько гранат и швырнуть их назад. Немцам удалось войти в элеватор с широкой его стороны, но мы немедленно направили наши автоматы на то место, куда они ворвались. Стрельба вспыхнула внутри здания. Мы чувствовали и слышали дыхание и звук шагов вражеских солдат, но мы не видели их из-за дыма. Мы стреляли по звуку. Ночью мы пересчитали наши запасы. Оказалось немного: полтора барабана на пулемет, по двадцать патронов на каждый автомат, от восьми до десяти патронов на каждую винтовку. Для защиты этого не хватало. Мы были окружены, но решили пробиваться на юг, в район Бекетовки, поскольку к северу и востоку стояли вражеские танки.
В ночь на двадцать первое, прикрываясь автоматами, мы начали выход. Начало было удачным, немцы этого не ожидали. Мы прошли через овраг и пересекли железнодорожную линию, когда наткнулись на минометную батарею, которая только что, под покровом темноты, заняла новую позицию. Мы захватили три миномета и ящик с минами. Немцы разбежались, оставив не только семерых мертвых, но и хлеб с водой. А мы умирали от жажды. Мы могли думать только о воде. И мы пили в темноте до изнеможения. А затем съели оставленный немцами хлеб и продолжили путь. Что случилось с моими товарищами, я не помню, потому что я открыл глаза только 25 или 26 сентября в мокром и темном подвале…. Открылась дверь, и вошел автоматчик в черной форме. Я попал в руки врага».