Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 29 из 104

- У сына-то бываешь? - поинтересовался Михаил, когда старик замолчал. Он знал, что Артемыч не в ладах со снохой.

- Захожу… частенько, - торопливо и не очень охотно бросил старик.

- А питаешься у них? - допрашивал Михаил, не случайно затеяв этот разговор.

- Зачем у них? Что я, прихлебатель? Дома харчусь. Свой дом, слава богу, имею.

- И сам готовишь?

- А то кто? Сам и стряпаю. А что мне делать: ешь да спи. А в мои годы много ли наспишь?.. Отоспалось в свое время.

- А все-таки не мужское это дело с кастрюлями возиться, - заметил Михаил. - Была б у вас столовая - все лучше, чем самому готовить.

- А где ж ее возьмешь, столовую? У вас в совхозе есть?

- У нас есть… И знаешь - недорого получается.

- Недорого, а все ж деньги. А без денег не накормят.

- Колхоз-то пенсию тебе разве не назначил?

- Поговаривали. Мол, старый партизан, первый основатель колхоза и все такое. Хотели дать, да я отказался. Кабы всем - по закону, тогда другое дело. А мне одному не надо. Люди скажут: председатель батьке своему дал пенсию, а другим - шиш. От сплетен дверь не закроешь. Давать, так всем. Выделяться не хочу меж других.

- В совхозе б ты пенсию получал по закону, как рабочий класс.

Старик на эту реплику заволновался, задвигался, даже лодка закачалась. Видно, задело его, но ответил загадочно:

- В столовку б ходил.

- Конечно. Чем дома самому… Хоть бы старуху себе нашел какую-нибудь!

- Это как же? - проворчал в усы старик с деланным недовольством. - Служанку, что ли? Так ей тоже платить надо. Даром кто станет? Собака и та даром не гавкнет.

- Ну, женился б на какой-нибудь вдовушке. За хозяйством, за ребятишками присматривал бы. Все при деле, - пошутил Михаил.

- Жениться я уже не могу, - серьезно ответил Артемыч.

- Это почему же?

- По техническим причинам.

Михаила душил смех, но он вида не подавал, только продолжал допрашивать, как всегда спокойно и всерьез:

- Ну а если б не "технические причины", тогда как, женился бы?

- А то нет! - ершисто ответил Артемыч, и блеклые, выцветшие глаза его засверкали голубинкой и даже потемнели. - А куды б девался, раз ты человек и тебя бог, стало быть, создал по своему образу и подобию со всеми этими недостатками, будь они неладны.

- Ты никак бога решил критиковать?

- Критиковать всех можно. Дело это немудреное.

- Так бог-то, он ведь тоже вроде начальство. И критиковать его не всегда безопасно: смотри, как бы не пострадать за критику.

- Ой, Михайло, мне теперь уже ни бог, ни черт не страшен. Я свое выстрадал. - Старик вздохнул, но вздох был не тяжкий и глубокий, а так себе, легонький, как праздное воспоминание. - Я, парень, видал начальства всякого от Матвея до Якова. И все с трибуны приглашали разводить критику да самокритику. Без нее, мол, жизни нет. Все равно, что хлеб для мужика. Ну, дурак наслушается этаких речей и пошел костить направо-налево критикой этой, как оглоблей, всех подряд, и начальников и прочих обыкновенных. А тут ему вожжу под ножку бросят, он и хлоп рылом в грязь. Лежит миленький критик такой и зенками лупает: за што, мол, я пострадал? Я ж помочь хотел делу. А хитрый сидит да посмеивается. А про себя думает: так тебе, дураку, и надо - не критикуй себя постарше, пущай они сами себя критикуют. Дескать, рот и кошелек всего лучше держать закрытыми. Потому что хитрый, он так рассуждает: мне хорошо - и ладно. Меня не трожь, и я тебя не трону. А дурак, он сознательный, за других печется, в драку лезет, не боится, что фонарей понаставят.

Гуров лукаво заулыбался.

- Так ведь и сам ты, Артемыч, такой.



- Дурак, хочешь сказать?

- Драчливый и ершистый.

- Стало быть, так, известно говорится: на Руси не одни караси - есть и ерши, - с достоинством ответил Артемыч.

- Только вот в дураки ты этих ершей напрасно зачисляешь. В порядке самокритики, что ли?

- Самокритика, она получше твоей критики, - ответил старик, и Гуров заметил, что глаза Артемыча потухли. - Самокритика все равно что веничек в баньке: польза самому, а вреда никому.

- Самокритика, значит, - резюмировал Гуров.

- Во-во, она самая. Веничек в баньке.

Так они сидели вдвоем в старой, но еще крепкой лодке Артемыча недалеко от берега. С полдюжины жирных, скользких и дьявольски живучих линей барахтались у дедовых ног, стучали о резиновые голенища и беззвучно открывали рты, точно хотели что-то сказать и не могли.

- Все б ничего, рыба как рыба, - рассуждал Артемыч о линях, - да уж больно делов-то с ней куча: никак с нее шкуру не сдерешь, пропади она пропадом; полдня провозишься, покамест очистишь. Вот паскуда… А щуку не мешало б нам поймать. А, Михайло? Как ты насчет щуки?

- Не люблю: болотом воняет. Поймать бы десяток карасиков на ушицу - и хватит, - ответил Гуров.

- А насчет щуки ты зря. Линь, он тоже попахивает илом. Озеро - все одно, что болото. Годов через сто болотом станет.

- Щука фаршированная - вот это да-а! - сказал Гуров. - В райцентре в столовой хорошо делают, вкусно.

- Тамошние понимают толк в еде, - согласился Артемыч. - Про щуку не слыхал, а вот насчет курочки - мастера-а-а! Бывало, на базаре продает баба огромадного петуха, баран целый, а не петух. Подойдет такой покупатель и этак свысока, с капризой: "Сколько, тетка, твой цыпленок стоит?" Пощупает его и прибавит: "Да он у тебя и совсем дохлый". А баба ошалело зенками хлопает и сама уже сумлевается, кто у ней - петух или цыпленок.

Утро было тихое, безветренное, берег курился фиолетовой дымкой, у камышей звонко плескалась рыба. Артемыч блаженно посматривал на солнце и говорил:

- Денек начинается - благодать. К жниву дело идет.

- Завтра начинаем, - сообщил Гуров.

- У вас пески, стало быть, созрело. Тут его и хватай, покуда не осыпалось.

- Нам бы погода, а схватить мы его в четыре дня схватим.

- Ого, шибкий какой! - удивился Артемыч. - Ай мало сеяли?

- Комбайнов много. Сила! Старик задумался, вспомнил:

- Раньше, до войны, в колхозе жниво недели на две, а то и больше растягивали. Не успевали. Бывало, одна жнейка на весь колхоз. А теперь комбайн… - И вдруг оживленно: - А вот ты мне растолкуй, Михайло, такую штуку: вот, скажем, большая техника - везде машины, машины. Возьми колхоз - отсеялись, скажем, за неделю, а то и в четыре дня уложились. Сенокос убрали за неделю, зерновые, как ты говоришь, за четыре дня. А всего самые главные работы меньше чем за месяц успели сделать. Ну, считай, прополка, подкормка и прочее - всего месяц. Так? Остальное - гуляй казак, не горюй, казак, читай газеты, смотри кино, слушай радио. Трудодней заработал совсем и немного, зато трудодень получился увесистый. А что в совхозе? Там зарплата. Нет работы - нет и денег. Так? А без денег желудок пуст. Вот как тут быть?

Михаил знал, что бывают месяцы, когда рабочим совхоза нечего делать. Колхозник в таких случаях не очень горюет. Рабочий совхоза требует работу ежедневно, потому что. заработная плата не настолько уж высока, чтобы позволять себе делать несколько выходных дней в неделю.

- Без работы, Артемыч, у нас в совхозе люди не бывают. Никто такого не допустит, на то есть советская власть. Это у капиталистов, там разговор короток: нет работы - катись, куда хочешь. И весь разговор.

- Вон оно как, - протянул старик. - Работа, значит, выходит, всегда есть. А есть работа - есть и зарплата. - И затем подумал, пощурился на солнце, заключил: - С зарплатой оно, конечно, надежнее, как ни говори. Ты мне, Михайло, вот что растолкуй. Вот, скажем, у вас сторож сколько в месяц получает?

- Сторож?.. Точно не могу сказать, но приблизительно рублей пятьсот.

- Полтыщи. Это сколько ж на день-то получится? Ну-ка прикинь?

- Рублей семнадцать, - подсчитал Михаил.

- Хорошо, семнадцать. Не сказал бы, что жирно, но жить можно. А теперь, Михайло, возьми нашего сторожа. Ну, меня, например. Лет пять тому назад я бывал в сторожах. Пишут ему у нас трудодень, единицу. В позапрошлом году наш трудодень весил: восемь рублей деньгами - чистые, без вычетов, три килограмма зерновых, по пуду картофеля, затем разные овощи, фрукты, мед, сено. Сложи все это вместе. И что получится? Тридцать целковых! Тридцать колхозных против семнадцати совхозных. Резон?.. Резон! И это не считая своего хозяйства - огород в полгектара, корова, два поросенка, десяток кур, десяток гусей, яблоки, груши. Прикинь это - и еще двадцатку наберешь. Выходит - что? Полсотни в день, полторы тысячи в месяц получает наш сторож против пятисот вашего. В три раза - извольте радоваться.