Лесные дали

- В березе огромная сила земли. Возьми сок березовый. Лекарство. Раньше многие хворобы чем лечились? Березовым соком. Опять-таки - чага. Теперь и доктора признают ее как лекарство. А она только на березе пользительная. Скажем, на осине тоже есть такие наросты Но от них никакого толку. Но самая сила - в березовом листе. От каких только хвороб он не помогает! Скажем, зубы - чем лечат? Березовым листом. Ты думаешь, почему люди парятся в бане березовым веником? Потому что лекарство в нем. Чувствуешь, как пахнет? Эти самые фитонциды. Вовнутрь идут, через распаренную кожу прямо в кровь.

Старик сам сочинил эту примитивную теорию и верил в нее. Он действительно никогда ничем не болел, и только на старости лет подкачали ноги. Настиг его ярый ревматизм, не уберегся он от него. И вот теперь, спустившись с верхней полки вниз, он сидел на лавочке и с грустью сообщил Ярославу, что ноги его серьезно беспокоят и что, если дело не пойдет на поправку, придется до октябрьских праздников поехать на всю зиму к Степке, к сыну. И опять Ярослав останется один. А может, и не один. Коль уж порешили - так и быть - пусть женятся.

- А дом я на тебя перепишу. Мне он совсем ни к чему. А ты живи и службу мою продолжай. И женись.

- За дом, Афанасий Васильевич, большое спасибо. И я постараюсь, чтоб не безвозмездно.

- На счет этого и не старайся, - решительно перебил старик. - И слушать не хочу… Капиталист какой нашелся.

- Да ведь дом-то денег стоит. Не даром он вам достался.

- А что такое деньги? Ты думаешь, деньги - это все. А в жизни есть много такого, что цены не имеет и ни за какие деньги не продается. К примеру, уважение к человеку. Может, я хочу память оставить. Может, я делаю это не для тебя, а для леса, потому что верю в тебя и знаю: коль ты тут будешь жить, и лес будет в полном порядке. А что мне твои деньги… Дверь приоткрой маненько, чистого воздуху напусти. А этот, отработанный, пусть выйдет.

Ярослав был окончательно смущен и благодарил старика за доверие и щедрость. Открыл дверь в предбанник.

Старик молча намылил себе голову, взбил пену, фырча, смыл теплой водой, сказал, будто и не было иного разговора:

- Полезем на второй заход. Закрывай дверь и плесни кружки две. Малость остудилось.

На втором заходе пар казался мягче, был не такой жгучий и даже как будто стал ароматней. И дышалось легче. Старик лег на живот, подал Ярославу свой веник, попросил:

- Ну-ка поясницу мне обработай. В пояснице вся хвороба прячется… От так, так, а ну еще, бей - не жалей. Веников много. Еще навяжем. От так, так… Хвати повыше, попарь лопатки… Вот спасибочко тебе - ублажил старика. Давай веник: ноги я сам достану.

А когда спустились вниз, Афанасий Васильевич опять возвратился к старому:

- Оно конечно, любовь - штука серьезная, только ненадежная: приходит, уходит и снова возвращается. Ты вот говоришь, любит тебя. А Валентина, выходит разлюбила. А ну как и тебя разлюбит? Или ты ее. Встретишь другую, получше да помоложе, и про Аллу совсем забудешь.

- Исключено, Афанасий Васильевич. Погорельцева она не любила. А замуж вышла в силу обстоятельств. Судьба у ней тяжелая. Мачеха… Одним словом, у нас первая любовь - самая сильная и самая верная. Она на всю жизнь остается.

- А ты почем знаешь? Ты вот доживи до старости, испробуй и первую, и вторую, и пятую любовь, а потом и толкуй. Это только так говорится - первая любовь. А на деле кто их разберет, где первая, где вторая и какая из них лучше, какая хуже.

После ужина старик лег спать, даже телевизор не стал смотреть. А Ярослав сел за стол и начал писать обращение к солдатам-пограничникам, уходящим в запас.

Осень шла своим чередом неотвратимо, со стужами, моросящими дождями, стылыми туманами над вечерним прудом, рекой и озером. Когда возвращались из бани, Афанасий Васильевич задержался у калитки, посмотрел на небо, прислушался. Ветра не было, и окрестный лес, погруженный в предвечернюю тишину, казалось, дремал. Но чутьем старого наблюдательного природоведа старик угадывал, что там, в небе, что-то происходит, готовится перемена погоды - об этом говорили ему тревожная напряженность в атмосфере и выжидательная настороженность в природе всего живого. Острее чувствовалась боль в суставах. А это - явный признак перемены погоды.

В полночь яростный ветер разбудил лес. Внезапно проснувшийся, он зарычал по-звериному свирепо и устрашающе, зашумел листвой, загудел вершинами сосен. В саду лесника ветер, словно хищник, срывал и швырял наземь антоновские яблоки, тяжелые, как камни, колошматил кудри кедра и клена, затем резко, с остервенением, хлестнул по окнам и железной крыше крупным дождем. И вдруг что-то вспыхнуло ярко, и на какой-то миг в доме стало светло, потом сразу грохнуло гулко и раскатисто. Недалеко, должно быть у Белого пруда, ударил гром.

Только что задремавший Ярослав и давно уснувший Афанасий Васильевич проснулись одновременно. "Никак, гроза? - с изумлением подумал старик, ощущая резкую боль в ногах. - Вот диво, в сентябре - гроза. Хотя что ж, помнится, давно это было: в начале октября прошла сильная гроза". "Что это, дождь? Или град? - подумал Ярослав, прислушиваясь, как звонко барабанят по стеклам капли дождя. - И гроза. Странно. Почему так вдруг испортилась погода? На завтра назначена ревизия у Хмелько. Придется весь день мокнуть в лесу".

Ярослав услышал, что Афанасий Васильевич за стенкой шебуршит, проснулся, значит. Он встал, включил свет.

- Кажись, гроза, - отозвался из передней на свет Афанасий Васильевич. - Что-то неладное творится в природе.

- Недавно в газетах писали: на солнце были сильные взрывы. Так сказать, внеочередные, - ответил Ярослав одеваясь.

Вышел во двор и через несколько минут возвратился. Сообщил:

- Погодка, скажу вам, - самая лучшая для нарушителя. Границу только в такую погоду и переходят. Да и порубщикам благодать. Лесники спят по домам а об остальных прочих и говорить нечего, - После такого предисловия надел куртку, черный дождевик и взял ружье.

- Ты что? - спросил старик. - Решил дозором пройти?

- Проехать. Хочу Байкала оседлать.

- Ну-ну. И Леля возьми. Поезжай по дороге на Словени, - посоветовал старик.

- В бор, что возле шоссе, надо заглянуть. Там могут на машине воровать. И возле поселка.

Опять сверкнула молния и ударил гром. Старик сказал:

- А ружьишко оставь. При собаке оно без надобности. Лель надежней всякого ружья.

Ярослав согласился.

Буря продолжалась два-три часа - победили массы холодного воздуха, и дождь прекратился. Утром упругий холодный ветер разметал по низкому стылому небу клочья рваных облаков: они неслись, как стая напуганных птиц, с востока на запад, то и дело заслоняя низкое, плохо греющее солнце. Термометр на крыльце рожновского дома показывал плюс четыре. В огороде огуречные плети безжизненно опустили почерневшие листья, a на огурцах появились ржавые пятнышки.

- Морозцем прихватило, - сказал Афанасий Васильевич, кивнув на огурцы, и пошел собирать сорванные ветром яблоки, а Ярослав наскоро перекусил, запряг Байкала, наложил в дрожки сена и поехал в лесничество где условились встретиться с Екатериной Михайловной и Филиппом Хмелько. На этих же дрожках все втроем ехали ревизовать лес Хмелько. Ярослав похлестывал вожжами по гладкой лоснящейся спине лошади, и Байкал бежал рысцой, встряхивая мощной гривастой головой. Хмелько сидел, свесив ноги, обутые в старые яловые сапоги, - иной обуви он не признавал, кроме сапог и валенок, - с деланной завистью приговаривал:

- Тебе, Ярослав, лафа, потому как у тебя конь. С конем в нашем деле благодать.

- Возьмите и вы себе, - сказала помощник лесничего. - И у вас будет лошадь.

- Это каким таким манером взять? - спросил Хмелько.

- Обыкновенным: существует порядок, по которому лесничество при необходимости обеспечивает лесников лошадьми.

- Что, в самом деле есть такой порядок? - переспросил Ярослав.

- В самом деле, - подтвердила Екатерина Михайловна, поняв недоумение Серегина: она слышала острый разговор Ярослава с Погорельцевым год тому назад, когда лесничий сделал вид, что в нарушение закона облагодетельствовал Серегина, выдал ему липовую справку.