Мир вашему дому!

Драться болите было не с кем. Степка еще стоял в боевой позиции; Женька всаживал тесак в землю, стирая с него кровь.

— Я одного не до смерти подрубил, — сообщил Степка.

— Я тоже, — засмеялся Женька. — Сейчас посмотрим, какой из них разговорчивей…

В развалинах царило нестерпимое пекло. Алый Уррках занимал полнеба, похожий на свежую рану. Все плыло, дрожало и корчилось в полуденном мареве, усиленном жаром от оплавленных, горящих развалин. Равномерно ухала артиллерия, ее залпы перемежались длинным громким шипением — скиутты посылали вдоль улиц хлысты оранжевого пламени, свивавшегося в желтые, быстро тающие в раскаленном воздухе, спирали, и видно было, как вспыхивает и течет, застывая бурыми лужицами, камень.

Майор Легарэ умирал в остатках какой-то комнаты, на подстеленных полотнищах разборной палатки. Его вытащили из-под огнемета, но от прежнего майора Легарэ в этом оплавленном теле не осталось даже голоса — уже полчаса он не приходил в себя, трясся в забытьи и чужим языком твердил:

"Холодно, холодно, холодно… Врачей или хотя бы фельдшеров в батальоне не осталось, но Джен Нэррин понижала сама, что это подбирается к майору посреди инопланетного пекла смерть.

Она сидела возле него не потому, что это было нужно. Просто не хватало сил бросить его — такого красивого, молодого офицера. Вовсе не черный обрубок, пахнущий чем-то страшным, а именно Жана Легарэ — того, кто выступал у них в школе… После того выступления подкласса девчонок записались добровольцами.

И она.

Джен посмотрела сквозь щель на улицу. Одна коробка бронемашины еще вишнево светилась, другие давно остыли и стояли черными гробами. Неподалеку из кучи угля высовывались черные ветки… но она знала, что это за куча и что за ветки.

От 219-го батальона не осталось и десятой части. И по-прежнему перегораживала путь линия обороны скиуттов.

— Сержант Нэррин.

Ей показалось, что она ослышалась. Но потом Джен бросилась к лежащему на грубой ткани телу, нагнулась:

— Я слушаю, господин майор, — «Жан», добавила она одними губами.

Изо рта Легарэ текла кровь. Глаз у него не было, смотреть ему в лицо было страшно, но Джен не содрогнулась, когда черная ветка (его рука!!!) нашла и охватила ее запястье поверх гибкой брассарды.

— Если через час, — майор говорил прежним своим голосом, — если через час линия обороны здесь ни будет прорвана — к завтрашнему утру около Кхрриа-Хорк будут лежать пять тысяч трупов. Бригаде конец, — Джен кивнула, забыв, что майор не может видеть. — Сержант Нэррин. Вы — старшая по званию среди оставшихся. Через сорок минут наш флаг должен быть над опорным пунктом. Сорок минут. Иначе все зря. Иначе, — он вдруг приподнялся, и кровь потекла из трещин в корке, покрывавшей смесь его кожи с остатками формы и снаряжения, — я прокляну вас оттуда, сержант.

— У нас осталось сто пятьдесят детей, господин майор, — ответила Джен очень спокойно, чтобы не закричать, не взвыть, как скиутты. Они выли так, видя, как горят наступающие земляне. А он готова была взвыть от отчаянья… — Я старшая, а мне всего восемнадцать.

— Не имеет… значения… — Легарэ начал задыхаться. — Сорок минут… или бойня для бригады… опорный пункт… долг, сержант…

— Хорошо, — Джен снова кивнула, забывшись. — Через сорок минут наш флаг будет там, господин майор.

— Долг… честь, слава… Земля… только вперед… — Легарэ выгнулся и отчетливо сказал: — Мама.

Джен поняла, что он умер.

Поднимаясь, она закинула краем полотнища обугленное тело. Невидяще посмотрела на свой шлем, лежащий рядом. С силой пнула его, на ходу подобрала «абакан» со штыком и подствольником — и вышла прочь…

…Траншея представляла собой просто подвальный коридор со снятым потолком. Тут тесно, плечом к плечу, сидели оставшиеся в живых бойцы 219-го — оружие между колен, шлем на стволе. Возле пулеметов и тяжелых винтовок, выставленных в импровизированные бойницы, дежурили несколько человек.

На Джен повернулись сто с лишним лиц — одинаковых, закопченных, со смешными пятнами от очков вокруг испуганных и усталых глаз. Она мало кого помнила по именам — пополнения гибли так быстро, что люди не успевали стать своими. Но сержант Нэррин знала, что среди этих полутораста пацанов нет никого старше ее. А вот младше шестнадцати — больше половины.

Бойцы молчали. Первым задал вопрос семнадцатилетний Игорь Муромцев — оторвался от прицела, подошел и тихо опросил:

— Что с ним?

По нынешним меркам Муромцев мог считаться ветераном и опытным бойцом. Джен ответила — не для него, для всех:

— Майор Легарэ умер.

Короткое, почти неуловимое, но испуганное движение прошло по траншее. Потом кто-то тонко спросил — с отчаяньем:

— А… что же теперь?!

Джен подошла к одной из бойниц. Со стороны скиуттов выпрыгнули в закипели а улице два огненных хлыста. Воздух дрожал над развалинами, над сожженной техникой, над обугленными и полуобугленными трупами. Совсем недалеко лежал оплавленный шлем. Девушка долго смотрела на него, пока не расплылось изображение — тогда она поняла, что плачет и, подождав, пока высохнут слезы, повернулась к остальным.

— Готовьтесь к атаке, — приказала она спокойно.

Она опасалась протестующих криков, отказов. Но все произошло ещё страшнее. Никто не двинулся с места. Все плотнее прижались друг к другу и к камню. У Игоря лицо сделалось таким, словно он раскусил лимон.

— Ребята, надо, — тихо, но внятно сказала она. — Бригада погибнет, если мы не возьмем укрепления. Понимаете — бригада погибнет, пять тысяч человек. Вставайте же, ну? — не приказала, а попросила она.

Все оставались неподвижны, только косились в сторону бойниц, за которыми очередной огненный вихрь пожирал развалины. Джэн поняла, что они боятся. Настолько ярким было зрелище горящих людей, много раз виденное за последнее время, что представить себя на их месте было легче легкого. И никто не хотел умирать, как они.

Джен прошлась по траншее; те, мимо кого она проходила, притискивались к камню плотнее, словно боялись, что она станет их хватать и выбрасывать наружу, под огонь.

— Они не пойдут, — еле слышно сказал Игорь, подходя в обнимку со своей снайперкой. Джен бросала на него короткий взгляд:

— А ты?

Он оценивающе посмотрел на улицу. Пожал плечами;

— Бессмысленно. Метров тридцать пробежим — и все.

— Твой отец, кажется, погиб два года назад? — спросила Джен. Игорь понял ее и усмехнулся углом рта:

— Смерть — это не месть.

Она прошла к выходу из траншеи. Остановилась возле рыжего парнишки — лет 15, с усилием вспомнила его имя — Лэри. Джен еще ничего не сказала, а рыжий уже сжался в комок, глядя на нее огромными синими глазами.

— Лэри, надо, — со всеми доступными ей силами убеждения произнесла Джен почти ласково, надеясь на чудо: сдвинешь одного — пойдут и другие. — Ну понимаешь… надо, — она окинула взглядом траншею, повысила голос: — Ну мальчишки же. Ну, я понимаю все. Но НАДО. Наши ведь погибнут… Лэри…

Она осеклась — рыжий вдруг заплакал. Сначала тихо, просто роняя слёзы на обтянутые пятнистой синтетикой коленки, потом — навзрыд, сотрясаясь от плача — и в рыданиях прорвалось отчаянное и откровенное:

— Н-не-е… ппппойду-у… не мммогу-у… — и наконец — самое откровенное, вой, не крик солдата, а вой смертельно перепуганного ребёнка: — Стра-а-ашно-о-о!!!

Траншея заволновалась. Джен заморгала растерянно, наклонилась к рыжему, но тот, бросив «абакан», отшатнулся от нее, закрываясь руками и сжимаясь в комок — и девушка выпрямилась. Сама глотая слезы, закричала сорванно и бессвязно:

— Ну же, мальчишки!.. Ну, я знаю, что… да — страшно!.. Надо, мальчишки!.. Ребята — надо, надо же, ну — плачь не плачь — пошли!

Они — не шли. Нет, они не были трусами, и она это знала. Просто есть вещи, которые превышают человеческие возможности — например встать, сделать полсотни шагов и заживо сгореть в высокотемпературном пламени. И главное — заранее знать, что сгоришь. Солдат идет в бой, надеясь, что убьют не его, а другого. На верную смерть людей словами не поднять. Тогда она выхватила «гюрзу» из открытой набедренной кобуры и, потрясая ею, закричала, перемещая речь русским матом, которому ее научили мальчишки — не эти, но такие же, давно почти все лежащие мертвыми среди развалин Сельговии: