Страница 53 из 78
Дальше идет рифма – «трезвость».
«Что с этими строками делать? Как их урезать? Урезать надо «ни бабы». Почему? Потому что эти «бабы» живы. Называть их так, когда с большой нежностью им посвящено большинство есенинской лирики, – бестактно. Поэтому и фальшиво, поэтому и не звучит»[117] .
Говорить о любовных стихах надо поэтично.
Боккаччо говорил, что не музы, а живые женщины подсказали ему лучшее в его творчестве. Надо быть благодарными за вдохновение.
Все изменяется в творческой памяти.
Когда Дон Кихота спросила герцогиня, кто такая синьора Дульсинея, не является ли она существом вымышленным, рыцарь ответил: «По этому поводу много можно было бы сказать... Одному богу известно, существует Дульсинея на свете или же не существует, вымышлена она или же не вымышлена, – в исследованиях подобного рода нельзя заходить слишком далеко».
С Санчо Пансой Дон Кихот говорит и более общо и трогательнее: «Так вот, Санчо, в том, что мне надобно от Дульсинеи Тобосской, она не уступит благороднейшей принцессе в мире... Неужели ты думаешь, что разные эти Амарилис, Дианы, Сильвии, Филисы, Галатеи, Филицы, коими полны романсы, песни, цирульни, театры, что все они и правда, живые существа, возлюбленные тех, которые их славили и славят поныне?»
Женщины, которым писал Пушкин стихи, которым посвящали стихи Есенин и Маяковский, существуют, живы.
Дон Кихот не позволил герцогине – хозяйке замка – шутить над его любовью. Почему рыцарь обидчив? Он не обидчив – он мудр. Любовь, любовь к определенной женщине, родилась не легко. Она была обведена, оконтурена в поэзии; в Библии она отмечена тем, что Иаков не просто хочет породниться путем брака с богатым Лаваном, который его приютил, – он хочет жениться на младшей дочери – Рахили – и право на любовь готов отрабатывать четырнадцать лет.
Академик Крачковский сделал исследование о любовной теме в ранней арабской поэзии. Тема эта – «Лейла и Меджнун». Меджнун – значит «безумный». На эти темы писал Алишер Навои. Герой поэмы Навои любит даже собаку с улицы, на которой живет любимая.
Избирательная, личная любовь связалась с именем Меджнуна. Она стала темой поэзии арабских стран, Ирана и стран берегов Каспийского моря.
Человек влюбился и стал безумным: он ищет именно Лейлу, а не другую красивую женщину.
Меджнун безумец больше, чем Дон Кихот; Меджнун – человек, безумию которого подражали герои рыцарских романов, а Дон Кихот рыцарю Амакдису.
Когда Меджнун встретился с Лейлой и они поцеловались, то звери лесные собрались вокруг них; травы вокруг выросли, как деревья, и закрыли любящих.
Любовь созревала в поэзии. Поэты создавали, сочиняли, то есть соподчиняли, то, что говорили и говорят люди, любящие друг друга, про любовь, то, что они обещали друг другу.
Академик Крачковский в книге «Над арабскими рукописями» писал о поисках того племени, в котором родился Меджнун.
Искали не только арабы – об этом есть стихи Гейне.
Исследователи древностей перебирали племя за племенем, как четки, но не нашли, где же родился безумец, но везде пели его песни.
Мы все знаем слова Гамлета, слова о том, что «распалась связь времен». Тут есть образ, но только переводной; похоже, что разрывалась какая-то цепь или бусы, но дословный перевод дал А. Аникст в послесловии к пьесе «Гамлет – принц датский». Дословно сказано: «Время вывихнуло сустав». И дальше Гамлет говорит, что ему суждено вправить этот сустав.
Он лечит время, пересоздает его.
А ведь именно Гамлет ответил на вопрос, что он читает:
«Слова, слова, слова».
Но ведь это троп, это слова, но это другие слова.
Надо в анализе доходить до соотношения разных величин, надо, сохраняя словесные разрывы, понимать, что поэт, их создавая, создавал новые смыслы, которые надо преодолеть.
Маяковский из поэмы в поэму мечтал о воскрешении; он хотел быть товарищем человечества.
Он хотел воскреснуть через десятилетия и столетия.
Он писал прошение будущей науке, реализуя мысль о воскрешении, как просьбу.
Он был несчастлив не потому, что захотел по-новому построить личную жизнь, не потому, что он любил не ту
женщину, а потому, что он хотел увидеть свою жизнь встроенной в жизнь общества, которое еще не достроено. Хотел страстно, во имя поэзии. Он писал стихотворение «Домой»:
Это тоже реальность для анализа. Она не только реальность Меджнуна и Дон Кихота, она реальность нашего времени, движущегося в будущее; верующего в будущее; освещающего сегодняшний день верой в будущее.
Необходимость введения в анализы созданных писателем структур событийных фактов и для Романа Якобсона ясна, но не осуществлена.
Но он знаменует это признание только упоминанием в коротких полуфразах. Это обедняет анализ и сбивает его на старый, уже решенный спор о том, является ли «образ» основой художественного произведения.
Сюжет – это не запись факта, это художественное оформление ряда событий – столкновение их, их сопоставление. Без понимания этого мы при самом тщательном анализе «грамматики поэзии» придем к старой риторике.
Старые риторики для нас не безразличны, но должны быть не повторены, а переосмыслены. Мы не должны забывать, что они в основном были построены для того, чтобы научить, как убедить слушателя, а не для того, чтобы показать, как писатель создает модель мира.
Ораторская поэтика и поэтика художественного произведения близки, но различны.
Создатели риторик мечтали о том, чтобы создать науку о слове так, как майор Вереин мечтал о семейной жизни.
Прийти в будущее, пропустив настоящее – его новые задачи, – нельзя.
Франсуа Рабле и книга М. Бахтина
О Гаргантюа и Пантагрюэле и о книге М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле»
Роман Рабле имеет странную и единственную судьбу, начиная со способа его издания. Издание книги началось со второй части. Автор прямо говорит о том, что первая часть написана не им. Приведу вторую фразу вступления от автора: «Вы не так давно видели, читали и изучали Великие и бесподобные хроники об огромном великане Гаргантюа и отнеслись к этой книге с таким же доверием, с каким люди истинно верующие относятся к библии или к святому евангелию...» [118]
Так начал свой труд со второй его части Рабле.
Книга была напечатана в 1532 или в начале 1533 года. Та книга, о которой Рабле в предисловии говорит как об уже написанной и приведшей в восхищение читателей, была издана в 1532 году; она лубочна и изображала мир волшебников, великанов и рыцарей как бы в пародии. Рабле сменил окружение героев.
Глава 1-я второй книги рассказывает о происхождении и древности рода великого Пантагрюэля.
Она содержит многословную родословную Пантагрюэля, упоминает Библию и говорит, что родословная восходит к тому времени, когда «Авель пал от руки своего брата Каина».
Родословная Библии, кроме перечисления имен, упоминает и чем прославились потомки Адама.
В главе 4-й Бытия отмечается: «Ада родила Иавала: он был отец живущих в шатрах со стадами».
В стихе 22-м говорится: «Цилла также родила Тувалкаина (Фовела), который был ковачом всех орудий из меди и железа» (стих 20, 22).
В родословной Пантагрюэля ремарки сделаны так: «Голиаф родил Эрикса, первого фокусника», или «Как родил Этиона, первого подхватившего дурную болезнь», или «Оромедон родил Геммагога, изобретателя башмаков с загнутыми вверх острыми носками».
117
В. В. Маяковский. Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. 12, с. 104.
118
Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Перевод с французского Н. Любимова. М., «Художественная литература», 1961, с. 159.