Калейдоскоп

— Я вернулась за своей шубой, — сказала Косточка. — Меня ограбили самым бессовестным образом.

— Где вас ограбили? — спросил Карандаш, на минуту отрываясь от работы.

— Здесь. В этом доме. Во время обеда. Теперь припоминаете?

— Ничего я не припоминаю, — возразил Карандаш, — Я вас впервые вижу. И шубы никакой здесь не было. Да и какая может быть летом шуба?

Последней фразы Косточка не могла вынести.

— Нe вам меня учить, как мне одеваться! Лучше следите за своим длинным носом! — раздраженно сказала она Карандашу.

Косточка очень разволновалась, и надо было как-то ее успокоить.

— Может быть, посадить ее в нашем саду? — предложили Очки, которым приходилось кое-что читать из области садоводства.

— Посадить? За что меня сажать? Постыдились бы говорить такое!

Но ее все-таки посадили.

…Перед самым окном, в которое когда-то влетела Косточка, растет большая, развесистая Вишня. Она глубоко пустила корни и давным-давно позабыла о грехах молодости, когда она была глупой Косточкой, среди лета потерявшей свою шубу.

И лишь по временам, когда Ветер всколыхнет ее воспоминания, Вишня робко стучится в окно, словно просит прошения за прошлые ошибки.

КОСТЕР В ЛЕСУ

Костер угасал.

В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что не пройдет и часа, как от него останется горка пепла — и ничего больше. Маленькая горка пепла среди огромного дремучего леса.

Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный язычок лихорадочно облизывал почерневшие угли, и Ручей, пробегавший мимо, счел нужным осведомиться:

— Вам — воды?

Костер зашипел от бессильной злости. Ему не хватало только воды в его положении! Очевидно, поняв неуместность своего вопроса, Ручей прожурчал какие-то извинения и заспешил прочь.

И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Не говоря ни слова, они протянули ему свои ветки.

Костер жадно ухватился за ветки, и — произошло чудо. Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.

Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!

Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули в пламени. Их некому было спасать. А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему: одни — восхищенные его красотой, другие — просто, чтобы погреть руки.

Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали, как бы к нему приблизиться.

— Костер! Костер! Наш Костер! — шумели дальние деревья. — Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!

А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?

Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы — слезы по Костру, к которому привыкли и который угас, не успев их сожрать.

И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья разглядели огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.

Нет, не Костер — Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.

СОСЕДКИ

Вот здесь живет Спесь, а через дорогу от нее — Глупость. Добрые соседки, хоть характерами и несхожи: Глупость весела и болтлива, Спесь мрачна и неразговорчива. Но — ладят.

Прибегает однажды Глупость к Спеси:

— Ох, соседка, ну и радость у меня! Сколько лет сарай протекал, скотина хворала, а вчера крыша обвалилась, скотину прибило, и так я одним разом от двух бед избавилась.

— М-да, — соглашается Спесь. — Бывает…

— Хотелось бы мне, — продолжает Глупость, — отметить это событие. Гостей пригласить, что ли. Только, кого позвать — посоветуй.

— Что там выбирать, — говорит Спесь. — Всех зови — а то, гляди, подумают, что ты бедная!

— Не много ли — всех? — сомневается Глупость. — Это ж мне все продать, все с хаты вынести, чтоб накормить такую ораву…

— Так и сделай, — наставляет Спесь. — Пусть знают.

Продала Глупость все свое добро, созвала гостей. Попировали, погуляли на радостях, а как ушли гости — осталась Глупость в пустой хате. Головы приклонить — и то не на что. А тут еще Спесь со своими обидами.

— Насоветовала, — говорит, — я тебе — себе на лихо. Теперь о тебе только и разговору, а меня — совсем не замечают. Не знаю, как быть. Может, посоветуешь?

— А ты хату подожги, — советует Глупость. — На пожар- то они все сбегутся.

Так и сделала Спесь: подожгла свою хату.

Сбежался народ. Смотрят на Спесь, пальцами показывают.

Довольна Спесь. Так нос задрала, что с пожарной каланчи не достанешь.

Но недолго пришлось ей радоваться. Хата сгорела, разошелся народ, и осталась Спесь посреди улицы. Постояла, постояла, а потом — деваться некуда — пошла к Глупости:

— Принимай, соседка. Жить мне теперь больше негде.

— Заходи, — приглашает Глупость, — живи. Жаль, что угостить тебя нечем: пусто в хате, ничего не осталось.

— Ладно, — говорит Спесь. — Пусто так пусто. Ты только виду не показывай!

С тех пор и живут они вместе. Друг без дружки — ни на шаг. Где Глупость — там обязательно Спесь, а где Спесь — обязательно Глупость.

ПОЛУПРАВДА

Купил Дурак на базаре Правду. Удачно купил, ничего не скажешь. Дал за нее три дурацких вопроса да еще два тумака сдачи получил и — пошел.

Но легко сказать — пошел! С Правдой-то ходить — не так просто. Кто пробовал, тот знает. Большая она, Правда, тяжелая. Поехать на ней — не поедешь, а на себе нести — далеко ли унесешь?

Тащит Дурак свою Правду, мается. А бросить жалко. Как- никак, за нее заплачено.

Добрался домой еле жив.

— Ты где, Дурак, пропадал? — набросилась на него жена.

Объяснил ей Дурак все, как есть, только одного объяснить не смог: для чего она, эта Правда, как ею пользоваться.

Лежит Правда среди улицы, ни в какие ворота не лезет, а Дурак с женой держат совет — как с нею быть, как ее приспособить в хозяйстве.

Крутили и так, и сяк, ничего не придумали. Даже поставить Правду, и то негде. Что ты будешь делать — некуда Правды деть!

— Иди, — говорит жена Дураку, — продай свою Правду. Много не спрашивай — сколько дадут, столько и ладно. Все равно толку от нее никакого.

Потащился Дурак на базар. Стал на видном месте, кричит:

— Правда! Правда! Кому Правду — налетай!

Но никто на него не налетает.

— Эй, народ! — кричит Дурак. — Бери Правду — дешево отдам!

— Да нет, — отвечает народ. — Нам твоя Правда ни к чему. У нас своя Правда, не купленная.

Но вот к Дураку один торгаш подошел. Покрутился возле Правды, спрашивает:

— Что, парень, Правду продаешь? А много ли просишь?

— Немного, совсем немного, — обрадовался Дурак. — Отдам за спасибо.

— За спасибо? — стал прикидывать Торгаш. — Нет, это для меня дороговато.

Но тут подоспел еще один Торгаш и тоже стал прицениваться.

Рядились они, рядились и решили купить одну Правду на двоих. На том и сошлись.

Разрезали Правду на две части. Получились две полуправды, каждая и полегче, и поудобнее, чем целая была. Такие полуправды — просто загляденье.

Идут торгаши по базару, и все им завидуют. А потом и другие торгаши, по их примеру, стали себе полуправды мастерить.

Режут торгаши правду, полуправдой запасаются.

Теперь им куда легче разговаривать между собой.

Там, где надо бы сказать: «Вы подлец!» — можно сказать: «У вас трудный характер». Нахала можно назвать шалуном, обманщика — фантазером.

И даже нашего Дурака теперь никто дураком не назовет.

О дураке скажут: «Человек, по-своему мыслящий».

Вот как режут Правду!