Страница 15 из 81
Быть убитым на месте или растреляным по возвращении, или, что было менее предпочтительно, затеряться среди американских просторов, стать ирокезом и жениться на Фелиции-дочери Большой Борзой - все лучше, чем вновь оказаться под юбками Присциллы Мильтон. А в этот раз он не отвертится. Она наденет ему кольцо на палец. За три дня до ухода в Баррен Хил в лагерь прибыл ирландский кюре, о чем ему Присцилла и сказала:
- Наконец, дорогой, можно узаконить наши отношения!
Те, кто прекрасно знают Тюльпана, знают и его девиз по такому случаю: бегство - путь к спасению. Но нельзя в Вэлли Форж исчезнуть с той же легкостью, как в Париже, поменяв квартал, где живешь. А в Вэлли Форж он ещё и узник своих обязанностей. И скажем также, не будучи слишком щепетильны, Присцилла не была ему противна, он очень любил её укромные местечки, но противился мысли, что она станет препятствием между ним и двумя тысячами солдат, не считая Лафайета. Действительно, что за неприятность!
Он покинул Баррен Хил в полночь, сейчас было десять часов утра. Десять часов, в течение которых он не переставал шагать, не очень быстро из-за темноты, необходимой осторожности и жалкого состояния дороги, указанной ему Большой Борзой, который был в курсе его похода и только сказал ему, по качав головой: "Хорошо, сынок! Удачи! Если это сорвется, всегда есть Фелиция". После чего нарисовал план, позволяющий достаточно легко найти дом Диккенсов.
И все тот же Большая Борзая дал ему тайно в своем вигваме костюм горожанина. Конечно, бывший в моде в Париже двадцать лет назад. Поддавшись ностальгии, Большая Борзая сшил его, но никогда не надевал из боязни показаться смешным. Он всегда возил его с собой и часто надевал тайно до тех пор, пока это позволяло его телосложение. Итак, Тюльпан был одет как его отец, если бы он у него был, и походил на небогатого празднично одетого буржуа, шедшего в то утро в Филадельфию. Ему оставалось преодолеть около лье под этими непрекращающимися потоками дождя, прежде чем оказаться в волчьей пасти, рассчитывая, что зубастые челюсти не сомкнутся на нем, сопровождаемые бранью и мерзским сквернословием, издавна испортившим репутацию нижних чинов британской армии.
* * *
Самый элементарный принцип военного искусства, который он уяснил, состоял в том, чтобы как можно меньше выставляться. Тюльпану нужно было укрыться и дождаться следующей ночи, чтобы броситься играть героя-любовника. Но не в его намерениях было вести себя разумно, особенно если в глазах Летиции он собирался предстать не существом разумным и предусмотрительным, а напротив, как ослепительный архангел, если можно так выразиться, отбросив личину безвестного горожанина.
Но...
Но когда он начал подниматься по узкой улочке, окаймлен ной редкими домиками и сворачивавшей за угол в двадцати шагах от него, из-за угла вдруг выскочила и понеслась во весь дух упряжка из шести лошадей с ломовой повозкой, груженой бревнами. Испуганный возчик вопил что было сил и натягивал как безумный поводья. Было ясно, что он не справляется с взбешенными лошадьми. Болид несся с безумной скоростью (прежде чем перевернулся через сто метров) прямо на Тюльпана. Прыжок в сторону не позволил его раздавить, но заставил потерять равновесие и свалиться в находившуюся там выгребную яму с навозной жижей. Она была так глубока, эта яма, что - он нырнул в неё с головой. Когда он мгновением позже вновь оказался на поверхности, задыхаясь и стряхивая отвратительную жижу с рук, в нем не осталось ничего от фланирующего парижанина, зато он стал похож на ассенизатора, с которым приключилось несчастье на работе.
Что за унижение! Что за ужасная насмешка судьбы! Может быть, в своем стыде и ярости он там и остался бы, чтоб навсегда забыть о своем позоре, если бы раздавшийся смех не перевел этот самоубийственный импульс в агрессивное желание вырваться оттуда и влепить пару затрещин тому, кто посмел смеяться над ним в такой момент.
Навозная жижа, стекавшая с волос на глаза, мешала увидеть кем, был нахал и где он находился. Наощупь он доплыл до края и там ухватился двумя руками за мокрую землю, которая подалась и килограммов тридцать её заставили Тюльпана вновь окунуться в свою ванну, медленно прогружаясь в вечное молчание. Тогда это и произошло: он почувствовал, что зацепился невесть за что штанами и медленно всплывает. Все ещё задыхающийся, он был вытащен на берег, восстановил дыхание, выплюнул дерьмо, протер глаза и увидел своего спасителя. Девушка лет двадцати держала ещё в руке багор, которым воспользовалась, чтобы зацепить его за брюки, и безумно смеялась.
- К счастью, я была у окна, - щебетала она с неистощимым юмором, Иначе вы послужили бы удобрением для моего маисового поля.
- Велика честь для вашего маисового поля, - ответил надменно Тюльпан. - Но вы хорошо сделали, дав знать, что этим удобряется. Это мне позволит в будущем не употреблять маис. И перестаньте смеяться, прошу вас. Нет нужды подчеркивать всю смехотворность моего положения.
- Вы неблагодарны по отношению к тому, кто только что вытащил вас из воды, - сказала она.
- Из воды! - воскликнул он, вставая на ноги: пугало огородное, оставляющее за собой черные и бурые следы, промокшее как губка и тошнотворно пахнущее, хлюпающее при каждом движении. - Из воды? Вы называете это водой? Если бы в такой вот воде плавал Моисей, вся история была бы другой, ибо он умер бы от удушья!
- А чашечка чаю не доставит вам удовольствия? - с прелестным кокетством спросила вдруг незнакомка.
- Чашечка чая? Чтобы вычистить все это?
- Но я вам устрою заодно и ванну, - воскликнула она, вновь рассмеявшись столь дружески, что Тюльпан перестал хмуриться и попытался улыбнуться.
- Отлично, - сказал он. - И спасибо за спасение.
В нескольких метрах стоял маленький одноэтажный дом, куда он и проследовал за ней, продрогший от холода и с горечью во рту, заметив тем не менее, что её красная юбка, чуть ко ротковатая, открывала точеные лодыжки и икры приятной полноты.
- Меня зовут Ненси, - сказала она, пропуская его в крохотную прихожую.
- А меня - Ральф.
- Привет, Ральф!
- Привет, Ненси!
- Разденьтесь там, чтобы не запачкать ковер в моем салоне. Я сейчас принесу вам лохань, полотенце и мыло - скомандовала она.
Когда вернулась вновь, он был совершенно наг, одежда в куче, на полу, и только шляпа - спереди, храня её стыдливость. Ненси долго ходила с кувшином к насосу во дворе, где кудахтали куры, чтобы наполнить деревянную лохань, принесенную ею - и, наполнив её, простодушно спросила:
- Хорошо? А чегоо вы ждете?
- Ну, это..., - промямлил Тюльпан.
- Я вам сейчас помогу.
- Ну, это..., - повторил он ещё раз, краснея. Она взглянула на него с насмешливым сочувствием и заявила, чтобы он не стеснялся: она медсестра в военном госпитале; раздетых мужчин она видит целый день.
- Но полумертвых, - сказал Тюльпан. - Я далек от этого, вы знаете. И к тому же, теперь, без навозной жижи в глазах я заметил, что вы очень красивы.
А она была красива, это верно. У неё было нежное ласковое лицо. И прекрасная грудь. И достоинства эти привели к тому, что с некоторого момента шляпа Тюльпана держалась сама по себе, будто на вешалке. Так что собравшись помочь ему вы мыться, Ненси на мгновение опешила, разинув рот.
- Это правда, что вы не полумертвый, - сказала она. - Что ж! Это меняет дело!
С каким пылом она его купала, с каким самопожертвованием обтирала, растирала и сушила! Он должен был об этом вспоминать до конца своих дней. Ее прилежание было столь велико, что стало жарко и пришлось снять вначале корсаж, а потом и юбку. Ненси Бруф, таково было её полное имя, родилась в Саратоге, осталась круглой сиротой, и была в армии Хоува уже шесть месяцев. Ах, Ненси Бруф, история ничего нам не говорит, был ли это её обычный метод восстанавливать силы воинов, но если это так - тогда военным повезло!
- Дорогая Ненси, - сказал Тюльпан бесцветным голосом, став чистым с головы до ног. - Вы вспотели.