Страница 3 из 101
- О, монсиньор! - воскликнула она, внезапно уважительно поцеловав его руку. - Думаете я не знаю, какой вы герой? Ведь именно поэтому я вас люблю и вовсе не боюсь!
- Ну, ну, - протянул герцог польщенно и растерянно, пока тем временем тепло рук Жанны не прервало ход его мыслей.
- На чем мы остановились? - довольно глупо спросил он.
- Вы мне рассказывали о себе, - шепнула Жанна с восхищенной миной.
- Но я совсем не для этого здесь, - воскликнул он и вдруг вскочил, притом повысив голос, поскольку показалось, что в коридоре слышны шаги. Ну, мадемуазель бунтовщица, вы кажется пренебрегли своей честью! Рассказывайте, как! И не лгите!
Приблизившись к дверям он распахнул их, - там никого, и коридор был пуст.
- Рассказывайте как! - он повторил на этот раз другим тоном, закрыв двери. И теперь уже сам, снова сев в кресло, взял руки мадемуазель Беко в свои. Поскольку Жанна все молчала, вдруг с напором спросил:
- Правда, что вы меня любите?
- Правда, монсиньор.
- Я уже стар, мне скоро сорок, я вам в отцы гожусь! - он говорил понизив голос, меланхолическим тоном, словно констатируя факт. И хотя было ему всего тридцать пять, хотелось выглядеть зрелым мужчиной, что так импонирует дебютанткам. И он не ошибался, ибо Жанна тут же с чувством заявила:
- Мне в отцы! Хвала Богу, но небо не хотело, чтобы вы им стали! Будь так, я умерла бы от вины то, что я питаю к вам!
- "Чертовка, - восторженно подумал он, - она меня таки достанет!"
И вновь серьезным тоном спросил:
- И что дальше?
- Что дальше?
- Что с вашей честью? Вы её утратили?
Жанна выпрямилась, сведя густые брови, и заявила:
- Еще нет!
И тут же рассмеялась.
- Я всего лишь сегодня утром хотела убежать, но мне помешали!
- Бежать? Отсюда? Но здесь так прелестно!
- Прелестно? - Жанна почти выкрикнула это слово и вдруг переменилась, сразу став серьезной, со слезами на глазах, что делало её ещё прелестней, и сжав дрожащие губы, закончила: - Я заперта здесь годы, монсиньор! Столько лет, что и не счесть! Я ведь старею, монсиньор, и вижу только стены и монахинь!
- Стареете? Ведь вам едва пятнадцать!
- А что, должно исполниться двадцать, чтобы начать жить?
- До этого вам нужно получить хорошее воспитание.
- Но я уже умею читать, считать, рисовать, играть на музыкальных инструментах, знаю историю, умею написать письмо. Этого мало?
Теперь Жанна и вправду плакала как маленький ребенок, и герцог разрывался между сочувствием и страстной жаждой приласкать её.
- Мы здесь такие бедные, монсиньор, у нас ничего нет, и ничего нельзя, даже куколку! И тишина! Всегда молчать! В церкви, в трапезной, в кельях... Смеяться - грех... Пожаловаться, что зимой холодно - грех. Высунуть руки из рукавов - грех. О, монсиньор, разве Богу угодно, чтобы жизнь была так уныла?
- Э-э... - осторожно протянул герцог.
- И поэтому я решила бежать! Но Господь не хотел этого!
- Не поминайте всуе имя Господне! - остановил её герцог. - Бог никому не поверяет своего промысла.
Оставив Бога в покое, Жанна в отчаянии взорвалась:
- Это все сестра Бланш! Она меня заметила уже за воротами сада! Но Бог ей воздаст за это!
- Вы и вправду очень религиозны, - заметил герцог.
Они на миг умолкли. Жанна всхлипывала, и монсиньор ей одолжил свой носовой платок, заметив при этом что если бы побег и удался, семья неизбежно доставила бы её обратно даже силой. Но у неё вообще-то есть семья? Да, есть родители.
- Но я бы не вернулась к ним, сказала Жанна робко, но решительно.
- А что бы вы, черт возьми, делали? Да просто затерялись бы в огромном и опасном городе!
Жанна взглянула на него с милой доверчивостью, но с чертиками в глазах.
- Я обратилась бы к вам за помощью, монсиньор Луи! - шепнула она. Ведь я с первого дня знала, что вы просто не можете меня не любить, как говорит мсье Расин..
2.
Мы уже говорили, что у достопочтенной матери-настоятельницы монастыря Святого сердца были усы? Тоненькие и шелковистые, но все же были. Теперь, в своей тесной молельне, машинально перебирая кораллы четок, она с очевидным облегчением слушала герцога Орлеанского, который только что спустился сверху, поигрывая своей треуголкой на набалдашнике трости. И лоб его все ещё перерезали озабоченные морщины.
- Достопочтенная мать-настоятельница, вы были правы, - говорил он. Талант этой девушки в роли Эсфири меня поразил, но именно поэтому я не могу быть к ней снисходительнее, чем к другим. Я только что говорил с ней достаточно долго, чтобы понять, что у неё упрямый характер и бунтарское сердце. Ее одолевают страсти, и если оставить её здесь, могут возникнуть проблемы. Не говоря уже о заразительности таких действий, достопочтенная матушка! Достаточно одной заблудшей души, чтобы подвергнуть опасности всех остальных. Нет, удалить её, мадам, безжалостно удалить!
- Ах, Монсиньор, как я рада, как я боялась вам не угодить!
- Достопочтенная матушка, вы мне не угодили бы, только будь вы не правы!
- Полагаю, мадемуазель Беко не выказала вам достаточной учтивости?
- Непосредственно мне - нет, но к принципам, которые я чту... И этого достаточно! Мы вырвем этот терн, изгоним заблудшую овцу!
Тут он нечаянно уронил шляпу, тут же поднял, потом встал и самым величественным тоном, хотя и чувствуя, что краснеет, объявил:
- Она уже собралась! За багажом я пришлю. Мадемуазель Беко я заберу к себе, откуда в экипаже отправлю к родителям. Надеюсь, вы будете мне благодарны за то, что избавляю вас от лишних хлопот, - как объяснить родителям причины исключения. Я сделаю это за вас!
- Я так обязана вам, Монсиньор!
- До свидания, достопочтенная матушка! "Эсфирь" от этого ничего не потеряет. Мадемуазель Беко, боюсь, больше подходит на роль Федры.
Итак, получасом позднее Монсиньор вернулся домой в обществе мадемуазель Беко. Та вся в слезах простилась с настоятельницей, которая, растрогавшись, готова была взять её обратно, но тут уже герцог воспротивился с законным возмущением порядочного человека.
До дома герцога мадемуазель Беко дошла с красными глазами. Сам герцог всю дорогу не разжимал сурово сжатых губ, - слишком боялся рассмеяться в голос. И шел тяжелым строевым шагом, отчасти для того, чтоб не подпрыгивать от радости.
Когда монсиньор сказал "к себе", он не имел в виду Пале Рояль, а лишь свое жилище в стоявшем неподалеку от монастыря Святейшего сердца мужском монастыре аббатства Святой Женевьевы. Его покойный отец герцог Луи, прозванный Набожным или ещё Женевьевцем, на склоне жизни там обрел покой, полностью уйдя в религию. Поскольку занятие это оставляло достаточно свободного времени, он начал строить Медальерный кабинет, и сын продолжил его дело. Экипаж, о котором монсиньор говорил настоятельнице, был в действительности маленьким фиакром, влекомым двумя поджарыми лошадками, которые паслись на монастырском дворе. Все это было очень анонимно и позволяло герцогу неузнанным перемещаться по городу. Жилище его помещалось на этаже монастыря, куда вела узкая каменная лестница. Распахнув двери, герцог предложил Жанне сесть, а сам отправился за графином с туреньским вином и двумя бокалами, которые тут же наполнил.
- За ваше здоровье! - многозначительно проговорил он.
- За ваше здоровье! - последовало в ответ.
Они выпили.
- У вас тут очень мило!
- Я вам покажу свои медали...
- Несчастная Антуанетта! - вздохнула Жанна.
- Антуанетта?
- Антуанетта де ля Фероди, сменившая меня в роли Эсфири. Была моей лучшей подругой. Я с ней простилась, пока вы были у матери-настоятельницы, Монсиньор. Так плакала, что сердце у меня сжималось. И я тоже!
- Ваши глаза ещё прекраснее, когда вы плачете, - страстно заявил он.
- Монсиньор, - в тон подхватила она, - Монсиньор помогите мне! Пробудите меня от сна! Ведь я сейчас словно вижу ужасный сон, в котором после неудачного побега в момент наивысшего отчаяния была спасена из заточения прекрасным благородным рыцарем!