Переворот

— Другого пути у нас нет.

— Смотрите, — предупредил Буньков. — Пономарево занято казаками — больше двухсот человек. Три пулемета у них — и патронов за глаза. Идти на них в лобовую опасно — посекут, как капусту.

— Ну головы у нас не кочаны, — вмешался в разговор Третьяк. — И подставлять их просто так, сдуру, мы не собираемся. А вы что советуете?

Буньков посмотрел на Третьяка и понял, чутьем угадал, что этот человек в лохматой меховой шапке, с красной лентой наискось, и есть тут главное лицо — такой уверенностью, твердой и властной силой веяло от всей его могучей фигуры. Буньков подумал немного:

— Есть тут один проход… через ущелье.

— А что ж вы сами им не воспользовались? — усмехнулся Огородников, как бы тем самым ставя его слова под сомнение. Буньков обиженно дернул плечами и выпрямился в седле:

— Если б мы располагали достаточными силами… Хорошо, — сказал Третьяк, оставляя без внимания эту короткую перепалку. — Покажите нам этот проход.

Вечером партизаны прямо-таки, как снег на голову, свалились на казаков, и те, яростно и беспорядочно отстреливаясь, вынуждены были оставить село, побросав много оружия и боеприпасов. Победа (пусть небольшая, но все же победа) приободрила партизан, и все разговоры в этот вечер сводились неизменно к одному — какого перцу подсыпали они казачкам, небось и до сих пор бегут они и не могут остановиться!.. Третьяк радовался вместе со всеми. И бодрым, уверенным голосом говорил собравшимся в штабе командирам:

— Главное, товарищи, поверить в то, что и мы умеем побеждать. А теперь — вот я о чем хотел с вами посоветоваться: известно, что в Черно-Ануйском районе действует много разрозненных повстанческих групп и мелких отрядов, каких мы немало встретили и на своем пути… Действуют они каждый сам по себе, на свой страх и риск, подчас не сообразуя свои действия с общей обстановкой. Это плохо. И наша первейшая задача — объединить эти отряды, сформировать из них боевую единицу.

А вечером того же дня случилось вот что. Местные жители рассказали о том, что на горе Фуфалка, верстах в пяти от Пономарева, скрывается небольшой отряд не то коргонских, не то бащелакских мужиков. И Третьяк, узнав об этом, опять загорелся: надо разыскать. Взял с собой проводника и немедля отправился на Фуфалку, скалистые склоны которой густо темнели и щетинились пихтачом.

Вернулся на этот раз не скоро. Огородников начал уже беспокоиться, хотел было послать разведчиков на поиски Третьяка, когда наконец и он появился, веселый и возбужденный больше обычного — во главе отряда в семнадцать человек…

— Принимайте пополнение!

Огородников промолчал. А когда остался наедине с комиссаром, хмуро и недовольно сказал:

— Должен вам заметить, Иван Яковлевич, что рискуете вы зачастую напрасно. Стоило ли вам самому лезть в горы… из-за каких-то семнадцати человек?

— Стоило. Стоило, товарищ Огородников! И потом, не забывай, язви тебя, — засмеялся тихонько и тронул Огородникова за плечо, — не забывай, что я комиссар по формированию повстанческой армии… Это мой долг.

Ранние холода беспокоили партизан, мало готовых к этому. Кто же мог предположить, что кампания затянется до зимы? Надеялись управиться по теплу, а выходило, что и зиму придется прихватить. А воевать зимой да еще в седле — дело непростое, а для многих и вовсе непривычное И самим нужно хорошо одеться, провиантом запастись, и лошадей накормить — фуража потребуется немало.

Третьяк понимал, что в создавшейся обстановке, когда повстанческие силы каждодневно растут и пополняются, а в то же время при первой неблагоприятности могут они, эти силы, и рассыпаться, выйти из-под контроля, — в такой обстановке важно сохранять боевой дух армии. Вот почему и возлагал он большие надежды на соединение с черноануйскими повстанцами. Выход на Черный Ануй, как он думал, позволит решать задачи уже в более широких масштабах… И теперь многое зависело от успешной операции партизанских полпредов Чеботарева и Пимушина, от которых не было пока никаких известий. В полку беспокоились: а вдруг не дошли? Прошло еще несколько дней. И вот наконец на исходе недели короткое и радостное донесение: «В урочище Тукуш сформирован второй партизанский полк. Командиром избран товарищ Какорин. Ждем поддержки».

В тот же день огородниковский полк вышел из Пономарева и к вечеру был в Тележихе. Год назад через это село, удобно разместившееся в глубокой горной впадине, проходил отряд Петра Сухова, пытаясь вырваться из вражеского кольца, достичь Уймонского, а затем и Чуйского тракта… Однако дошли только до Тюнгура. И здесь приняли неравный бой с отборными частями полковника Волкова[6] — и полегли почти все, до конца исполнив свой долг. Рассказывали, что сам Петр Сухов, израненный весь, исколотый штыками — живого места на нем не было, — держался твердо и мужественно до конца: «Меня вы убьете, но революцию вам не убить!» — были его последние слова.

Здесь, в Тележихе, полк принял в свои ряды еще сорок добровольцев. И наутро двинулся дальше.

Когда миновали хутор Колбиновский и свернули на Топольное, впереди произошло какое-то замешательство. Колонна остановилась. И задние не знали, что там делается впереди, в головной части.

Третьяк, ехавший в штабной повозке, тотчас пересел на своего коня и, пришпорив, поскакал обочь дороги, запруженной всадниками и повозками, туда, где происходило что-то непонятное. Огородников и Акимов гарцевали там перед сбившимся в кучу авангардом и что-то говорили, размахивая руками, пытаясь, наверное, кого-то и в чем-то убедить…

— Почему остановились? — подъехал Третьяк.

— Да вот, — срывающимся от возмущения голосом объяснил Огородников. — Отказываются дальше идти.

— Как отказываются? Кто?…

— Да мы не то чтобы отказываемся… — выдвинулся вперед, отделившись от группы всадников, рыжеусый широкоплечий человек, и Третьяк тотчас узнал Бунькова. — Воевать за Советскую власть мы не отказываемся, — быстро и горячо проговорил Буньков, поглаживая гриву коня. — Если понадобится, головы за нее сложим… Только уходить далеко от своей деревни мы не хотим. Кто ее защитит?

— Старую песню поешь, Буньков, — перебил его Огородников. — Много ты защищал свою деревню, когда отсиживался в горах? А каратели тем временем грабили, пороли и убивали твоих односельчан…

— Товарищи! — поднял руку и привстал на стременах Третьяк, обращаясь к встревоженно гудевшему, поломавшему ряды авангарду. — Товарищи, сегодня, как никогда, ваша ошибка может оказаться роковой. Поймите: нам сейчас нельзя порознь. Чтобы защитить Советскую власть, нужны крупные силы, необходимо единство. Сегодня, как вы знаете, мы идем на соединение с черноануйским партизанским полком, только что, три дня назад, сформированным. Завтра наши силы удвоятся. А послезавтра они возрастут втрое, вчетверо, удесятерятся… если сегодня вы не вернетесь с полпути! — говорил он взволнованно, страстно и с такой убежденностью, с такой верой в правоту своих слов, что настроение его невольно передавалось и другим. И партизаны притихли, слушая Третьяка, постепенно остывая, успокаиваясь и выравнивая ряды. Буньков тоже спятил коня и пристроился на правом фланге, заметно смущенный и недовольный собой.

— Ладно, дойдем до Топольного, а там поглядим…

Полк тронулся наконец. Горы придвинулись вплотную, нависая тяжелыми серыми глыбами, местами сжимая дорогу с обеих сторон каменными тисками, так что приходилось на ходу перестраиваться, растягиваясь еще больше, и ехать в этих теснинах с удвоенной осторожностью.

Оставалось несколько верст до Топольного, когда вернулась разведка и доложила: противника в селе нет. Акимов, однако, предупредил: есть противник или нет его в данный момент, а с топольнинцами ухо держать надо востро — народ там сплошь старообрядческий, кержаки, живут зажиточно, каждый себе на уме…

Бурливый Ануй, вдоль которого двигался полк, и привел вскоре в Топольное.

6

Полковник Волков вскоре после тех событий окажется в Омске, где примет активное участие в «перевороте» 18 ноября, осуществив лично, вместе с другими офицерами, арест главы Директории Авксентьева.