Переворот

Вряд ли это было реально. Бронепоезд был уже виден простым глазом. Не доходя саженей четыреста до семафора, он остановился как бы в нерешительности — двигаться дальше или подождать? Видно было, как на передней платформе копошились люди, разворачивая орудийные стволы. Что они задумали?

И прежде чем Долгих сообразил что к чему, оттуда грохнули пушки. Снаряд упал далеко за станцией, на пустыре, не причинив никакого ущерба. Однако второй снаряд разорвался в непосредственной близости, осколки просвистели над головой… Кто-то вскрикнул неподалеку, со стоном выматерился. Долгих кинулся к паровозу и приказал машинисту продвинуться вперед, убрать состав из-под обстрела. Хотя с такого расстояния противник мог легко пристреляться, бить прямой наводкой. Мелькнуло в голове: «Надо бы вывести со станции весь подвижной состав, чтобы не достался врагу… Но как успеть?»

Третий снаряд перелетел и разорвался далеко за станцией, но близко подле железнодорожного полотна. Стало ясно: чехи намеревались повредить железную дорогу за станцией, на выходе, тем самым отрезать путь к отступлению красных… Надо было что-то предпринимать в ответ. Но что? Что можно было предпринять? — уже в который раз спрашивал себя Долгих. Разобрать путь за станцией, со стороны Евсино, чтобы приостановить продвижение бронепоезда? Но это невозможно — чехи простреливают сейчас там каждый вершок полотна. Десятки других вариантов возникли в голове, но тут же он и отвергал их — как нереальные.

Вдруг его осенила догадка: атаковать бронепоезд в лоб, пустив навстречу ему паровоз. Главное тут — неожиданность. И если эта операция удастся — выход будет.

Долгих кинулся обратно. И увидел, что санитарного поезда уже нет на станции — лишь далеко за семафором, на повороте, покачивались его хвостовые вагоны… Командующий тоже уехал, оставив фронт обезглавленным. «Шкура!» — выругался Долгих, понимая всю сложность сложившейся ситуации. Где-то между Черепановым и Евсиным, по обеим сторонам железной дороги, находились отрезанными отряды бийчан и несколько сторожевых групп, если они еще уцелели… Связи с ними не было. А сюда с минуты на минуту мог ворваться чехословацкий бронепоезд, вслед за которым двигалось еще несколько составов. Теперь многое зависело от его, Ивана Долгих, находчивости и решительности. Нельзя было медлить ни секунды. Долгих разыскал начальника станции:

— Нужен паровоз.

— Какой паровоз? — не понял тот.

— Порожний.

— Зачем он вам?

— Коли говорю — значит, нужен. И немедленно!

— Но я не имею права без ведома службы тяги…

— Послушайте! — Долгих вырвал из кобуры наган и резко шагнул к начальнику. — Немедленно прикажите вывести паровоз на главный путь. Иначе я расценю ваш отказ как предательство…

Начальник побледнел и, не говоря больше ни слова, заспешил к депо. Вскоре паровоз, шумно пыхтя и отдуваясь, вышел и встал на главном пути. Усатый машинист, высунувшись из кабины, выжидательно и хмуро смотрел сверху. Долгих тоже смотрел на него, быстро прикидывая в уме: нет, нет, с этим машинистом дела иметь нельзя. Тут нужен проверенный человек, надежный. Он вспомнил, что такой человек есть, красногвардеец Ефим Попов — бывший железнодорожник. Долгих приказал разыскать его. И вскоре он явился, высокий, жилистый (таким выносливости не занимать), с густой светлой шевелюрой из-под фуражки.

Долгих спросил:

— Товарищ Попов, ты машинист?

— Никак нет. Кочегар.

— Тем лучше. Раскочегарить паровоз сможешь?

— А чего ж, конечно, смогу, — ответил Попов, еще не понимая, куда клонит командир. Долгих взял его за плечо и повел к паровозу, объясняя на ходу, что требуется от него, Ефима Попова, в настоящий критический момент:

— Раскочегаришь как следует, направишь паровоз встречь бронепоезду, а сам выскакивай… Сумеешь?

— А чего ж не суметь… Постараюсь, товарищ командир!

Долгих сжал его плечо и слегка подтолкнул вперед.

Усатого машиниста выдворили из паровоза. Он было заартачился, но Долгих так посмотрел на него, что дальнейшие уговоры не понадобились… Ефим Попов поднялся в кабину, захлопнул дверцу, но тут же и открыл ее, распахнув настежь — и правильно сделал: прыгать придется на ходу, каждая секунда дорога.

Паровоз задышал чаще и глубже, выпустил тугую струю пара и медленно тронулся. Поплыли мимо закопченные стены депо, кирпичная башня водокачки, поворотный круг… Паровоз миновал стрелку и вырвался на прямой и единственный путь, набирая скорость и оставляя за собой длинный хвост дыма…

Там, на бронепоезде, увидев мчавшийся прямо на них порожняк, должно быть, разгадали маневр, засуетились, поспешно разворачивая орудие… Но вдруг все побросали — и один за другим посыпались с платформы солдаты, кубарем скатывались вниз, под откос, мелькая синими бриджами… А паровоз летел на всех парах — и остановить его уже было невозможно.

Долгих смотрел, затаив дыхание, и волнение, нетерпение охватывало его все больше, перерастая в тревогу: «Почему не выскакивает Попов? Почему он медлит?»

Собравшиеся тут бойцы тоже с нетерпением и тревогой следили за этим. Кто-то сокрушался.

— Сгинет ведь парень… Надо было спрыгнуть за семафором ишшо. А теперь куды…

— А может, он спрыгнул? Никто не видел.

Расстояние между громадой черневшего посреди поля бронепоезда и летевшего на него паровоза стремительно сокращалось. Долгих увидел еще, как там, у бронепоезда, пытались отцепить переднюю платформу, чтобы, наверное, подставить ее под удар, а состав отвести подальше, на безопасное расстояние. Но не успели.

Паровоз нелетел со всего маха, ударил, вздыбив платформу и сам вздыбившись, пушки, пулеметы, какие-то мешки (должно быть, с песком) посыпались с платформы, как спичечные коробки, грохот раздался неимоверный, огонь, дым и нар окутали все вокруг… Когда же пар рассеялся, видно стало, какая там творилась паника. Повреждена, разбита была не только передняя платформа, досталось и ближним к ней вагонам…

Теперь важно — время не упустить, воспользоваться этим замешательством. Долгих приказал грузиться в эшелон. А тут как раз и бийчане подоспели, вернулись на станцию… Командиры посовещались и решили отходить на Алтайскую. Остановить чехословаков на этом участке, не имея подкрепления, — об этом и думать нечего!

Когда все уже было готово к отправлению, Долгих вспомнил и спросил: «Попов не вернулся?» Сказали, что нет, не вернулся. Долгах снял фуражку, провел чуть подрагивающими пальцами по волосам и решительно взмахнул рукой:

— Ну, все, товарищи… Все! По вагонам!.. Эшелон тронулся. И к утру был в Алтайской.

Но и здесь творилась неразбериха.

Командующего, однако, в Алтайской не было. Сказали, что санитарный поезд проследовал в Барнаул…

Часам к десяти приехал Цаплин. Вид у него был усталый, лицо бледное, осунувшееся. Тотчас был созван военный совет. И тут как с неба свалился Иванов. Возмущенные командиры потребовали немедленно отстранить его от командования, указав на малодушие и неосведомленность.

Цаплин хмуро выслушал. И не согласился:

— Нет, нет, товарищи, в вас говорит сейчас оскорбленное самолюбие, личная обида. Обстановка же требует от нас быть выше личных обид.

— При чем тут личные обиды, Матвей Константинович? — возразил Долгих. — Командующий в самый тяжелый и ответственный момент оставил армию…

Цаплин стоял на своем:

— Все мы, товарищи, сегодня оказались не на высоте. Так что давайте говорить о деле. А дело у нас сегодня одно: защита Советской власти. Как председатель реввоенсовета предлагаю: переформироваться, пополниться — и немедленно выступать навстречу противнику.

Откуда ж так скоро взять пополнение?

— Сегодня должен прибыть из Барнаула конный отряд милиции, а также отряд железнодорожных рабочих. Кроме того, — добавил, — на подходе отряд семипалатинских красногвардейцев. Кроме того, — добавил еще, — из Бийска подошел отряд товарища Горчана…

— Ну, тогда другой разговор! — повеселели командиры.