Переворот

8

Отшумело апрельское водополье, согнав мутные ручьи в лога и долины и напоив землю досыта. Оживало все вокруг. После жарких стремительных палов обожженная земля по косогорам и лесным опушкам стала буреть — и вдруг в один из дней покрылась ярко-свежей ликующей зеленью.

Ударил первый гром, и длинные стрелы молний с сухим треском переломились, вонзившись в скалы… Леса наполнились шорохами, звуками, пением птиц. Расцвела белая ветреница. Алтайцы называют ее кандышной матерью, потому что вскоре после того, как зацветет ветреница, появится сочный и сладкий кандык, а следом за ним — желтые и синие фиалки, стародубка, лютики и марьины коренья, горный лук и луговой чеснок, колба, кроваво-алые шапки татарского мыла и что-то еще, еще и еще, зарождаясь в недрах земли, пробивается, тянется к свету, цветет и зеленеет, подчиняясь закону вечного обновления. Медовый запах наполняет воздух.

Наступает кандышный месяц — май.

Гуркину в эти дни особенно тягостно и невыносимо кабинетное сидение. Душа просится на волю, руки тоскуют по кисти и краскам… Ночами снится ему незаконченная картина. А днем ложатся на его председательский стол пачки неотложных бумаг: справки, постановления, обращения, протоколы каких-то заседаний и совещаний, письма и телеграммы, которые он просматривает и прочитывает в первую очередь. Бумаги по большей части идут из волостных управ. Гуркин читает, подчеркивая карандашом наиболее важные места. Вопросов — уйма.

«Едем сегодня пятый день, — сообщает брат, инструктор управы Степан Гуркин. — Вернее, сидим, а не едем, потому что нет лошадей. Катандинское волостное земство вводит порядки — не подчиняться никакой власти. Спрашиваю: а как же вы собираетесь жить? Будем, говорят, жить по своим порядкам. Это, считай, никакого порядка! С чего они начали? Прежде всего, решили упразднить земскую гоньбу. Теперь добираются до учителей, хотят закрыть школу… Вся деревня слепо настроена против Каракорума, чему немало способствуют русские переселенцы».

Гуркин откладывает письмо, придвигает список волостных земских управ, входящих в Каракорум-Алтайский округ: Улалинская, Паспульская, Успенская, Тюдралинская, Чибит-Кынарадская, Мыютинская, Алтын-Кольская, Урсуло-Теньгинская, Улаганская, Кош-Агачская, Усть-Канская, Песчанская, Чемальская, Уймонская, Катандинская, последнюю Гуркин подчеркнул двумя линиями, — Шебалинская, — и эту тоже подчеркнул: шебалинцы особенно решительно настроены против, — Верх-Уймонская, Айская, Онгудайская, Караколо-Куротинская, Баргашанская, Бешпельтирская, Имеринская, Четинская, Солдамская, Ябоганская, Абайская, Келейская, Кырлыкская, Ыныргинская, Алтыганская, Бойгольская, Ново-Демитриевская, Киргизская, Чергинская, Челушманская… Тридцать шесть волостей. Но пока что это только на бумаге, а на деле еще неизвестно, сколько волостей пожелают поддерживать Каракорум, а сколько пойдет за Бийским совдепом. Все же есть надежда, что таких окажется меньше. Инструктора управы разъехались по волостям, ведут активную агитацию. Однако вести приходят неутешительные. Как вон из Катанды. Или Из Ябогана. Месяц назад отдел народного образования управы запросил сведения о состоянии школьных дел в волостях. Положение выяснилось — хуже некуда. Семь двухклассных и три десятка одноклассных школ на весь округ, не хватает учителей, а в шести школах учителей совсем нет — куда же еще хуже! «На ваше предписание от 24 марта 1918 года волостная управа имеет честь доложить, что в Ябоганской волости школ нет», — перечитывает Гуркин и горестно усмехается: «Какая же это честь — нет школ?»

Гуркин похудел за последнее время, осунулся, стал еще более замкнут и раздражителен. Служащие управы старались поменьше попадаться ему на глаза, чтобы не нарваться на резкость с его стороны, а то и на грубость. Причин тому немало, но главная из них, по мнению доктора Донца, неоспорима: художественная натура Гуркина не в силах мириться с нынешним положением. Донец не однажды видел подписанные Гуркиным бумаги, оборотная сторона которых испещрена была его рисунками…

— Мне кажется, Григорий Иванович, — посоветовал он Гуркину, — один день в неделю вам необходимо заниматься живописью. Отложите все дела — и на этюды. Это я вам говорю как врач.

Гуркин возмутился:

— Прошу вас впредь не говорить мне об этом. Вы заведующий здравотделом, а не личный врач председателя управы. Подумайте лучше о том, как наладить медицинское обслуживание в округе.

И спустя три дня на заседании управы Гуркин как бы уточнил и расширил эту свою мысль:

— Давайте строить больницы, интернаты, — говорил он, — чтобы дети кочевых и полукочевых инородцев росли здоровыми и могли учиться. А то вон из Бешпельтира пишут, что в единственной на всю волость школе на двадцать шесть учеников — лишь два инородца. Горный Алтай богат природой, но люди его бедны и невежественны. Кто им поможет, если не мы, представители нового национального округа? Я настаиваю на том, чтобы уже в этом году были открыты высшие училища в Чемале и Онгудае, а в Улале гимназия… И давайте же, наконец, решим вопрос об издательстве. Для начала можно было бы выпустить «Азбуку» и «Сказки» на алтайском языке.

— А шрифт?

— Шрифт епархиальная типография дает.

— Потребуется немало средств. Где их взять?

— Средства будем изыскивать через местные кооперативы, устроим заем, заручимся кредитами в центрах… Давайте действовать. Если мы это не сделаем, история нам не простит.

После совещания военный инструктор управы подъесаул Кайгородов, желчно усмехаясь, говорил подполковнику Катаеву:

— Знаете, Всеволод Львович, а по-моему, история не простит нам другое: если мы будем заниматься сейчас издательскими делами, а большевики тем временем соберутся с силами и выдворят нас отсюда. Выдворят — как пить дать!

— Да кто же заставляет вас заниматься издательскими делами? — возразил Катаев. — Наше дело солдатское — вот этим делом и будем заниматься.

9

Приснилось однажды Кайгородову, будто скачет он на белой кобылице, подаренной Аргымаем. А следом за ним на рыжих, буланых и вороных жеребчиках несется отряд молодых алтайцев, парни один к одному, бронзовеют на солнце скуластые лица, сверкают сабли в руках… «Туземный дивизион», — догадывается Кайгородов. И с этой мыслью просыпается. Видение долго стоит перед глазами.

— Какой мне сон приснился, Всеволод Львович! — встретив подполковника, мечтательно вздохнул Кайгородов. Катаев слушал с улыбкой, а выслушав, сказал:

— Кони, Александр Петрович, снятся к болезни. Не иначе, заболеете неизлечимо идеей сформирования туземного дивизиона. И не во сне, а наяву.

— А что! — подхватил Кайгородов. — Разве плохая идея? Туземный дивизион будет стоить десяти караульных отрядов, состоящих из разного сброда. Надо только внушить каждому инородцу, что дерется он за свободу Алтая, под знаменем Алтая, вооружить его… Такому бойцу равных не будет!

Вот с этой минуты мысль о туземном дивизионе не оставляла Кайгородова. Будучи по натуре человеком решительным и деятельным, он не терпел пустого разглагольствования, потому и решил приступить к делу немедленно. «Волка ноги кормят, а под лежачий камень вода не течет», — соединив две поговорки, обосновал он свое решение — тотчас, не откладывая на завтра, выехать в горы. Гуркин одобрил эту идею и попросил Кайгородова заехать по пути в Келейскую волость, население которой, сплошь состоящее из инородцев, не хотело, однако, признавать Каракорум.

— Узнайте, в чем дело, — наказывал Гуркин. — И постарайтесь убедить их в том, что заблуждаются они самым роковым образом.

— Постараюсь, Григорий Иванович, — заверил Кайгородов и, козырнув, как и подобает военному человеку, быстро вышел.

Стояло тихое парное утро. Текучие волны тумана почти до краев заполняли лога и каменистые лощины. Конь шел неторопко, и Кайгородов не беспокоил его, зная по опыту, что в многодневном пути следует придерживаться принципа: тише едешь — дальше будешь.