Страница 32 из 84
Здоровье мое совершенно удовлетворительно, и я тяжелую работу могу выносить, хотя наступает для меня тяжелое время, по болезненному состоянию Анны Григорьевны. Просижу в работе еще месяца четыре, а там мечтаю переехать в Италию. Уединение мне необходимо. Сокрушаюсь о Феде и о Паше. К Феде (4) тоже пишу с этой же почтой. Мне, впрочем, очень тяжело за границей, ужасно хочется в Россию. Мы с Анной Григорьевной одни-одинешеньки. Жизнь моя: встаю поздно, топлю камин (холод страшный), пьем кофе, затем за работу. Затем в четыре часа иду обедать в один ресторан и обедаю за 2 франка с вином. Анна Григорьевна предпочитает обедать дома. Затем иду в кафе, пью кофей и читаю "Московские ведомости" в "Голос" и перечитываю до последней литеры. Затем полчаса хожу по улицам, для движения, а потом домой и за работу. Потом опять топлю камин, пьем чай и опять за работу. Анна Григорьевна говорит, что она ужасно счастлива.
Женева скучна, мрачна, протестантский глупый город, с скверным климатом, но тем лучше для работы. Увы, мой друг, раньше сентября, может быть, никак не ворочусь в Россию! Только что ворочусь - немедленно поспешу обнять Вас. У меня в мыслях начать, по приезде в Россию, одно новое издание. Но всё зависит, разумеется, от успеха теперешнего моего романа. И вообразите, так работаю, а не знаю еще: не опоздал ли для январского номера? Вот уж неприятность-то будет!
Как-то я с Вами сойдусь, как-то увижусь, как-то встречусь! Часто я мечтаю об вас о всех. На днях видел во сне Вас и Масеньку - целую повесть во сне видел; героиня была Масенька. Поцелуйте ее покрепче от меня. Но что это с Вашим здоровьем? Вы меня испугали. Не тоскуйте, друг мой, - в этом главное, а главное: не спешите, не заботьтесь очень много; всё придет своим чередом и придет хорошо, само собою. В жизни бесконечное число шансов; слишком много заботиться значит время терять. Желаю Вам энергии и твердости характера, - в них я, впрочем, уверен. Голубчик мой, занимайтесь своим образованием и не пренебрегайте даже и специальностию, но не торопитесь главное; Вы еще слишком молоды, всё придет своим порядком, но знайте, что вопрос о женщине, и особенно о русской женщине, непременно, в течение времени даже Вашей жизни, сделает несколько великих и прекрасных шагов. Я не о скороспелках наших говорю, - Вы знаете, как я смотрю на них. Но на днях прочел в газетах, что прежний друг мой, Надежда Суслова (сестра Аполлинарии Сусловой) выдержала в Цюрихском университете экзамен на доктора медицины и блистательно защитила свою диссертацию. Это еще очень молодая девушка; ей, впрочем, теперь 23 года, редкая личность, благородная, честная, высокая!
Много, слишком много задумал было писать к Вам и вот уже сколько исписал, а не написал и 1/10-й доли. До следующего письма, милый друг мой!
Мне хотелось бы поговорить с Вами об одном очень интересном предмете особенно, касающемся Вас. Не забывайте меня и пишите. Здоровье сохраняйте пуще всего. Обнимите еще раз Масеньку. Я слышал, что ... (5) произведен в генерал-лейтенанты папской армии и будет играть на дудочке польку своего сочинения на разбитие Гарибальди, а кардинал Антонелли и генерал-канцлер (за даму) танцевать в присутствии папы, а Юленька будет смотреть и сердиться. Поцелуйте ее тоже, если допустит поцеловать (от меня!), Витю тоже от меня поцелуйте и хваленого Лелю. Затем всех, а братцу Александру Александровичу пожмите от меня руку покрепче.
Обнимаю Вас и целую. Всегдашний друг Ваш
Федор Достоевский.
Честное слово свое писать Вам каждый месяц - исполню. Но, ради бога, пишите тоже ко мне!
(1) далее было: представится
(2) далее было: Вас
(3) было: оскорблениями
(4) было начато: К нем
(5) в подлиннике имя густо зачеркнуто
333. В. М., С. А. и М. А. ИВАНОВЫМ
1 (13) февраля 1868. Женева
Genиve, 1 (13) февраля/68 г.
Милый друг, бесценная сестра Верочка.
Милый друг, голубчик мой Соня, милый друг, ангел мой Машенька, милые все, - я поражен как громом письмом Сони, которое сию минуту получил!! Это так кажется невозможным, так безобразным, ужасным, что верить не хочется, представить нельзя, а между тем как припомнишь этого человека, как припомнишь, как лежало к нему сердце, то станет так больно и жалко, что уж не рассудком, а сердцем одним мучаешься и рад мучиться, несмотря на боль, как будто сам чувствуешь себя тоже виноватым. Припоминаю теперь, когда мы виделись в последний раз: ну могло ли быть это на уме при прощании? Такого святого и дорогого человека нельзя себе и представить умершим. И пусть долго он пребывает памятью между вами всеми и служит соединением всей семье, как и прежде всегда служил. Еще бы, Сонечка! Вы пишете, что многие изъявляют сочувствие! Еще бы! Имея 10 человек детей, он почти усыновлял других детей. Десятки, сотни воспитанников К училища его должны за отца считать.
А почему все мы его так любили, как не потому, что это был человек сам с редким, любящим сердцем. Кто его не любил!
Всего для меня тяжеле, что не могу теперь видеть и обнять вас всех. Кажется бы, не наговорились! Аня, жена моя, знала лично Александра Павловича всего только несколько дней - и как она плакала, в каком была отчаянии, когда я ей сообщил! (А как любила и уважала его бедная Марья Дмитриевна!)
Пишу вам сейчас, то есть сию минуту по получении письма, чтоб как можно скорее пошло! Напишу больше потом; но вас зато буду особенно просить как можно скорее, если возможно (друг милый Сонечка, пожалуйста!), написать мне о подробностях и как можно подробнее, во-первых, о покойнике и о последних днях его, а во-вторых, о вас всех самих - о ваших первых мыслях, первых намерениях, и первых шагах. Верочка, друг мой, горюй и плачь, но не приходи, ради Христа, в отчаяние. Вот ом, который так глубоко умел чувствовать и имел такое сердце, - не пришел бы в отчаяние, а сейчас понял бы долг; у этого человека долг и убеждение - были во всем прежде всего. Так будь и ты, Верочка, и этим его память почтишь. Ведь ты веришь же в будущую жизнь, Верочка, так же как и все вы; никто из вас не заражен гнилым и глупым атеизмом. Поймите же, что он наверно знает теперь о вас; никогда не теряйте надежду свидеться и верьте, что эта будущая жизнь (1) есть необходимость, а не одно утешение.
Теперь день и ночь (и всё время нашей разлуки) буду думать об вас. Напишите, ради бога, не скрывая ничего, всё что знаете о ваших делах и о ваших средствах. Сонечка, Вы пишете, что не осталось ничего; так и должно было быть, но всё думаю и тоскую о том, с чем вы хоть на первое мгновение остались. Вот еще что: я не знаю, как у вас деревня, то есть заложена ли, в долгах ли, цела ли? Но если (2) она только есть, то, ради бога, не продавайте! Берегите и цените - это всегдашняя надежда, это всегдашнее пристанище, это, наконец, кредит. Второе: после покойника есть пенсион, хоть небольшой, но есть, - напишите мне и об этом, и, наконец, третье и самое главное, об чем я ужасно думаю и об чем я хоть и ничего почти не знаю подробно, но все-таки пишу, чтоб вызвать вас на откровенный ответ, потому что это ужасно успокоит меня.
Александр Павлович (третьего, кажется, года) взялся заведовать, по усиленной просьбе тетки и бабушки, теткиным капиталом. Скажу тебе, Верочка, откровенно, что я слышал от 2-х или 3-х даже лиц, что будто бы Александр Павлович употребил деньги легкомысленно, то есть отдал под залог, не стоящий денег. При этом эти, не расположенные к вам люди (один - не знавший дела, а другой - скверное сердце) намекали на то, что Александр Павлович сделал это с целью, в свою пользу. За это я с ними тут же жестоко поссорился с обоими. Всё это, разумеется, глупость и низость, но я убежден, что нерасположение к Александру Павловичу и, напротив, - расположение его обвинять - существует, и, может быть, у всех тех, которые чуть-чуть заинтересованы в наследстве после тетки. Теперь, по смерти этого благороднейшего и честнейшего человека, - не возникли бы недоумения, вам во вред, взяв в соображение, что вы тоже участники в наследстве после тетки? Не оклеветали бы покойника перед теткой. У тетки, разумеется, сейчас явится ходок по делам, на место Александра Павловича: в ясном ли (3) виде это дело? Знаешь ли ты его, Верочка? Успел ли Александр Павлович распорядиться? Вот что волнует и мучает меня теперь! Меня очень ободряет, что в один из последних разов, когда мы виделись с покойным братом Александром Павловичем, он сам заговорил со мной об этом деле с негодованием и при этом, я помню, сказал мне, что ничего не может быть яснее этого заклада и что заклад втрое больше стоит, чем капитал. Ради бога, напишите мне об этом несколько подробнее, всё что знаете: так это меня беспокоит!