Правда

А. МИТРОФАНОВ: ...опилками в головке.

М. АРБАТОВА: Да, только в нашем обществе с его дикой, звериной патриархальностью, в обществе, где каждые пять минут насилуют или избивают женщину...

М. ГОРБАЧЕВ: ...урезают пенсии пенсионерам...

А. МИТРОФАНОВ: ...разваливают армию и капитулируют перед Штатами...

М. АРБАТОВА: ...возможен такой тон по отношению к первой российской феминистке. На самом же деле, господа, совершенно очевидно, что автор обсуждаемого текста — мужчина, раздираемый типичнейшими мужскими комплексами, боящийся и ненавидящий женщину, в борьбе которой за свои права ему видится угроза. Перечтите внимательно все эротические, точнее, квазиэротические сцены «Правды». Комплекс кастрации налицо.

А. МИТРОФАНОВ, Э. РАДЗИНСКИЙ, М. ГАНАПОЛЬСКИЙ, Р. ВИКТЮК, В. ЕРОФЕЕВ протестуют.

М. АРБАТОВА (снисходительно улыбается): Ваша неадекватная реакция лишний раз подтверждает мои слова.

В. ЕРОФЕЕВ: Маша, так вы полагаете, автор не обладал... э... нормальной мужской потенцией?

М. АРБАТОВА: Разумеется, он не состоялся как личность и как мужчина. Кстати, обратите внимание на садомазохистскую составляющую его бреда.

А. МИТРОФАНОВ, Э. РАДЗИНСКИЙ, М. ГАНАПОЛЬСКИЙ, Р. ВИКТЮК, В. ЕРОФЕЕВ: Обратим непременно.

Р. ВИКТЮК: Я вспомнил! Как же мы не увидели этого сразу! Долли! Дол-ли! Ло-ли-та!

М. АРБАТОВА,А. МИТРОФАНОВ,Э. РАДЗИНСКИЙ, М. ГАНАПОЛЬСКИЙ, В. ЕРОФЕЕВ: Что-что?!

Р. ВИКТЮК: Метки. Метки! Девочка во второй главе! Долли! Ло-ли-та! И тот юноша — это же... Да! Это типичнейшие набоковские метки!

М. АРБАТОВА: Ну, уж это вы загнули, Роман Григорьевич! Сравнивать великого мастера слова с этим... этими... (Задумывается.) Впрочем, Набоков был мужчина, а все мужчины, в сущности, одинаковы.

В. ЕРОФЕЕВ: Владимир Владимирович, как известно, был весьма склонен к мистификациям. Мне вспоминается в этой связи знаменитая мистификация вокруг загадочного «Романа с кокаином» некоего Агеева, то бишь Марка Леви: авторство многие тоже пытались приписывать Набокову, хотя, на мой взгляд, разница в стиле видна невооруженным глазом.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Может быть, и «Правду» Леви написал? Тут тоже нюхают кокаин.

Р. ВИКТЮК: Одумайтесь, господа, что мы делаем! Мы пытаемся раскрыть завесу тайны. Но самое главное — это метафизика. Постижение непонятного. Не загадки в мире нужны, а тайна. Потому что это внутренние факторы. Это потому что Я — это дух прежде всего, тогда душа и этот наш дьявольский двойник закрывается и кричит: «Нет, нет!» Я в мире, я в согласии. Я не буду конфликтовать с душой. Это человеческая самость, это вселенское... Да! Абсолютно очевидно, что «Правду» написал Максим Горький.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: К сожалению, наше время истекло. Последний вопрос Эдварду Станиславовичу: так где же теперь волшебное кольцо?

Э. РАДЗИНСКИЙ: А колечко катится, катится, катится... (Угрожающе.) Катится! — и покатилось! покатилось — красное — колесо!

А. МИТРОФАНОВ: Не волнуйтесь, ребята: наша партия это колечко отыщет в два счета. Уж тогда мало никому не покажется.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Типун вам на язык. (Выключает микрофоны.)

ГЛАВА 1

— На минуточку, уважаемый, это я куда попал?

Спрашивающий был рыж, скуласт, коренаст и всем обликом напоминал гриб-боровик на крепкой ножке; в его широко расставленных карих глазах плясали яркие искорки. С полминуты назад он влетел в полутемный паб, задыхаясь, точно за ним гнались, и с размаху плюхнулся на крайний стул. Было видно, что энергия так и распирает его; он вертелся и даже подпрыгивал на шатком сиденьице. Человек, к которому он обратился — худощавый, благообразный, — ответил ему сухо:

— Говорите тише, пожалуйста... Здесь проходит съезд российских социал-демократов. Сегодня последнее заседание.

— А! — удовлетворенно произнес рыжий. Несколько секунд он сидел спокойно. Потом вновь заерзал, фамильярно подтолкнул соседа локтем и спросил, указывая на бледного, надутого господина в сюртуке, только что взявшего слово:

— А кто этот типчик?

— Это Плеханов... — рассеянно ответил худощавый. — А, собственно, с кем имею честь? Вы — русский?

— Да уж не британец, — с усмешкой сказал рыжий и представился, протянув за спинкой стула руку для пожатия: — Ленин. Владимир Ильич. — Рука была хорошая: крепкая и теплая. Худощавый сказал уже дружелюбнее:

— Очень приятно... Глеб Максимилианович Кржижановский. Осмелюсь спросить, как вы сюда попали? Это закрытое заседание.

— Вы это серьезно?! — изумился рыжий. Не получив ответа, он продолжал болтать: — Вы правы: в этом шерстяном мешке (паб, расположившийся в прелестном вычурном домике пятнадцатого века, носил имя «Wool Pack») делать решительно нечего: пиво у них препаршивейшее. Но у меня возникли непредвиденные обстоятельства... Там у вас на входе стоит черномазый болван с лотком мандаринов и мычит...

— Он глухонемой.

— Да уж я догадался. Потом из дверей высунулся местный бобби и спросил меня, where to и за каким чортом I'm going, а я ему вгорячах по-русски сказал «Туда». Он меня и пропустил.

— «Туда» — это пароль на сегодня. Вы нечаянно попали в точку.

— А я, батенька, всегда попадаю в точку... — Ленин вполголоса расхохотался, очень довольный собой. — Слушайте, Максимилианыч, кто такие эти ваши социал-демократы? О чем толк? Сколько ни слушаю этого, в сюртучке, — не понял ни бельмеса.

— Глеб Валентинович действительно порой изъясняется туманно, — со вздохом признал Кржижановский. Он начал испытывать необъяснимую симпатию к этому рыжему — развязное простодушие его было очень обаятельно — и неожиданно для себя пустился в неуместные откровенности. — Да он, собственно говоря, только номинальный вождь партии... Из уважения к заслугам и все такое... Старая гвардия. А нам, чтобы действовать, нужны новые, свежие силы.

Ленин понимающе кивнул и на некоторое время замолчал. Дыхание его уже почти успокоилось. Он и в самом деле спасался от погони: супруг красавицы вернулся так не вовремя! Оторвавшись от преследователя, он нырнул в «Мешок шерсти», чтобы промочить горло, отдышаться и обдумать план дальнейших действий, и был крайне удивлен тем, что столики убраны с привычных мест, стулья расставлены рядами, на них сидят незнакомые люди и слушают маловразумительные русские речи. «Но, по крайней мере, наш cocu[1] сюда не проникнет, — подумал он. — Можно пересидеть. А эти типы забавны». Он ослабил воротничок и повертел головой, осматриваясь. Он любил новые знакомства. Люди интересовали его. Всегда и везде был шанс встретить человека, с которым можно делать дела. Хорошеньких женщин, правда, вовсе не было; это удручало. Но, как говорят французы, не всегда можно иметь все сразу и со всех сторон.

— А это кто? — спросил он Кржижановского и ткнул пальцем в угол. — Вон там, в пенсне?

— Мартов. Один из самых уважаемых людей в партии...

— Мартов? С этакой синей бородой и пейсами?

— Ну, Юлий Цедербаум, если хотите. — Кржижановский равнодушно пожал плечами. — Здесь почти у каждого рабочий псевдоним.

Любознательный Владимир Ильич продолжал свои расспросы, все так же бессистемно показывая пальцем то на одного, то на другого; через пару минут он уже знал, что нахохленная старушенция в первом ряду — Вера Засулич, тощий молодой человек с козлиной бородкой — подающий надежды Петя Красиков, изысканно одетый коротышка с хомячьим личиком — эстет Луначарский; ему были заочно представлены Дан, Аксельрод, Либер и еще прорва разного народу.

— ...Это Кольцов... — терпеливо перечислял Кржижановский. — То есть Гинзбург...

— Послушайте, почтеннейший! У вас здесь какой-то кагал.

1

Рогоносец (фр.).