Страница 93 из 144
Краслав неожиданно остановился. Олег ткнулся крошном в его ноги и прошипел:
— Ты че, блин?! — он внезапно ощутил сильнейший приступ клаустрофобии.
— Резан пострял, — глухо донесся голос Краслава.
— Как?! Эрик же прополз?! — почти закричал Олег, теряясь.
— А Резан пострял, — напряженным, на грани паники, голосом ответил Красав.
— А что там, Вольг? — тревожно толкнулся сзади Богдан. Олег ответил:
— Передай дальше, что Резан застрял.
— Одно разом попробуй… спытай ещё… крошно-то дай… — говорил кто-то впереди. Кто — не понять. — Руку-то, руку подсунь… Голос Резана отвечал спокойно:
— Не пошло… Крепенько пострял, чего уж….
— Стань, мы передом отползем часом, а ты снимай рубаху и верх-то, тут и пролезешь…
Пыхтение. Шевеление. Шорох. Бормотание, искаженное узким переходом:
— А так… ну и так… плечо, плечо подай… и куда ты такой здоровый…
— Да что уж, не ладься, — по-прежнему спокойно ответил Резан. — Край. Йой, Краслав, ты вот что, — его голос стал слышнее, очевидно, он как-то извернулся, — Так станем. Все пропадем, раз… — он как-то сдавленно засмеялся, — … раз меня не убрать. Что долго разговоры разговаривать, бери камас-то.
Олег не врубился, о чем речь. А Краслав, очевидно, понял сразу, потому что быстро-быстро заговорил:
— А то ли ты с ума спятил, Резанко?! Так-то я не смогу, и не мысли…
— А надо.
— Да я-то с какой горы?!
— А не вытянуться больше никому. Краслав, ты давай, время-то идет.
Олег понял наконец, о чем идет речь, и ему больше всего захотелось заорать и сдать назад. Впереди ругались. Краслав, кажется, плакал. Резан требовал: снова и снова.
— Так я лучше пристрелюсь! Я пристрелюсь! — кричал Краслав. — Нет мочи, пристрелюсь я!
— Я тебе часом пристрелюсь! Хочешь, чтоб вся чета тут и вовеки осталась?! То цена за тебя?! — и Резан просил: — Не бойся ты, я пулю-то себе в лоб пущу, не придется тебе меня сводить, мертвый буду уже!
— Данок закатился, падучая — доложили сзади. — Что там с вами?
Олег не ответил. Не смог — ужас наглухо забил ему рот. Резан предлагал РАСЧЛЕНИТЬ себя, чтобы пропихнуть дальше не частям. Когда Олег представил себе, как придется ползти по крови друга… представил, как Краслав будет, спеша, кромсать в темноте камасом… он заскулил сквозь зубы и плотно зажмурился.
Жестяной хруст послышался в темноте, и Олег дернулся, но сообразил, что это просто вспороли банку трофейных консервов.
— Держи! Да не проливай же!!!
— Попробую… Краславко, толкни… Иииихххх!
— Пошло! Как свет свят, пошло!
Запахло рыбой. Олег ощутил несколько чувствительных пинков по крошну и услышал задыхающийся от радости голос Краслава:
— Вольг, ползи! Ползи, пошло!
Через пару сажен под руку попало что-то липкое и мягкое, но Олег лишь фыркнул в темноте. Это были не кровь или мясо.
Это была рыба в масле.
Через десять минут они лежали на холодном песчаном берегу. Птичья грохотала у ног, вырываясь из трещины в стене и уносясь дальше, в глубины пещер, к озеру Светлому. И ее грохот, наполнявший каменный мешок, не мог заглушить дружного, веселого смеха семнадцати парней. Остановиться не представлялось возможным — ужас положения, в котором они очутились было, курьезность выхода из него создали дикую смесь, и, стоило веселью пойти на убыль, как кто-нибудь заново что-то вспоминал, и хохот возобновлялся. Олег припомнил Райкина: "И вылез я оттуда — весь в бычках!" — хотя никто толком ничего не понял, но ржали снова.
Банка консервов принадлежала Йерикке. Его же была и идея с маслом. Когда они вроде бы всё же отсмеялись, Гоймир серьезно спросил:
— Резан, а вот как — ты вправду думал, что можно ТАК-то?
Он не сказал — как. Но Резан понял. В темноте об этом говорить было легче…
— Шестьнадесят и один, — послышался его голос. — Жить-то очень хочется. Да не всякой жизнью…
— Парни, — послышался голос его брата. — Простите. Коль хотите — на колени стану, одно простите!
— По-темному все одно не увидим, — откликнулся Гоймир. — Но, как светом будем, припомни мне, чтоб я тебе шею намял.
— А то! — радостно завопил Данок, и все было снова расхохотались, но Олег вдруг с заминкой произнес:
— Что-то… не так… — и не успел даже прояснить — что. Йерикка вскочил:
— Тихо!!! — крикнул он напряженно, и все услышали приближающийся шелест. Что-то съезжало по «их» проходу. — В воду, быстрее! Это фугас!
Раздумывать было некогда. Рискуя размазаться о камни, утонуть или перетопить барахло, мальчишки попрыгали в черные воды Птичьей. Течение подземной реки подхватило их и унесло куда-то под своды как раз в ту секунду, когда из дыры на берег выпал и глухо разорвался газовый фугас.
…Плыть оказалось не так трудно, как Олегу думалось вначале. Птичья очень быстро успокоилась, и даже снаряжение не мешало очень уж. Вот только дикий холод донимал — Олег переставал чувствовать руки, которыми цеплял воду, как веслами. Ребята перекликались — не потому, что так было нужно, а просто уж очень жутковато было плыть в сплошной, окружающей со всех сторон черноте. Автомат и крошно давили на спину, стараясь опрокинуть. Холод и борьба с собственным снаряжением оказались так увлекательны, что Олег не понял, когда же их выбросило на дно озера — просто в какой-то момент его вдруг втянуло под воду — и не успел он испугаться, как из черного мира вынырнул в зелено-прозрачный, где вода была со всех сторон. Неподалеку плыл Богдан, лицо его выглядело изумленным, волосы медленно развевались вокруг головы. Олег испугался, что с грузом не сможет выплыть, сделал несколько энергичных рывков — и понял, что поднимается…
…Наверху их никто не ждал. Очевидно, преследователи были уверены, что горцы все еще бродят где-то в глубинах пещер — и не поспешили перекрыть берега озера. Достаточно крутые, они, тем не менее, не смогли задержать ребят, выросших среди скал. Выбравшись на сушу и даже не обсыхая, они отшагали пять верст к северу и только там позволили себе разбить стоянку в предгорьях, уже на территории Оленьей Долины, в небольшой ложбинке, поросшей сверху молодым сосняком. Они разожгли под каменным козырьком костер — позволили себе большой и жаркий — развесили кругом барахло и расселись у огня: греться, сушиться, есть и чистить оружие. Холод занялся «пушками» Гостимира — с условием, что он споет. Морок под общий хохот предложил даже съесть за Гостимира его порцию — пусть поет подольше.
Так или иначе, но Гостимир, поев, прислонился спином к камню, нагревшемуся от огня — и, не доставая гуслей из промасленного чехла, запел. Он удивительно пел — словно песня служила ему вторым языком, таким же родным и привычным, как горским диалект… А Олег не увидел уже ничего странного в том, что Гостимир пел знакомое…
Гостимир действительно пел "под Высоцкого" — в сто раз лучше, чем все, кого из подражателей слышал Олег на Земле. Он придал своему звонкому мальчишескому голосу хрипотцу и странно акцентировал отдельные звуки: "обр-р-рыва, пр-ропастью, кр-раю, па-а са-ама-аму, ч-то-та, па-а-амедлен-н-нее, й-а, ма-га-новенье…" Получалось красиво и бесшабашно-привлекательно, слова завораживали…