Страница 58 из 144
Не меньше сотни раздетых догола и буквально черных от побоев детей лесовиков — от совсем маленьких до 12-14-летних. Олег напрасно метался
прицелом по строю — он не мог найти ни единой фигуры в форме: то разбитое лицо мальчика-подростка, то плачущая маленькая девочка, то девчонка постарше, не сущая на спине младшего братишку… Смотреть на это было невыносимо.
— Ближе пустить — да и гранатами, навесом! — возбужденно предложил Богдан. Йерикка покачал головой:
— Не успеем… Бросятся, добегут…
— Что ж не ложатся?! — застонал Твердислав с такой мукой, словно его пытали огнем. — Что ж не лягут, глупые?! — и закричал, срывая голос: — Ложитесь! Ложитесь, стрелять нам дайте!
— Ложитесь! Ложитесь! — ревели отовсюду десятки глоток. Пугливо вздрагивая и оглядываясь, живая стена шла.
— Не лягут, — напряженно сказал Йерикка. — Боятся…
Чувство беспомощности захватило Олега. Беспомощности и гнева, причем тоже беспомощного. В который раз осознал он, что враги не имеют ничего общего не только с кодексами чести воина, но даже просто с обычной человеческой жалостью — данваны исковеркали и перекроили их души, превратив в массу тупых скотов, не утруждающих себя мыслями, и кучку умных подонков, этими скотами управляющую… Управляющую по воле данванов же.
— Обидно… — процедил Олег. — Ах, обидно… Перехитрили…
— Переподлили, — с мучительной улыбкой поправил Йерикка. — Ну что? Пойдем к нашим?
— Станем тут, место гожее, — возразил Твердислав.
— Останемся, — легко согласился Йерикка. — и может… — он помедлил: — Может, влупим, возьмем, как говорится, грех на душу?
Три пары глаз. Таких, словно им предложили мочиться на могилу самого родного человека. Нет, даже не возмущенных — непонимающих.
— Хорошая компания, — с чувством сказал Йерикка. И улыбнулся уже по-настоящему.
И тут загрохотали, не меньше дюжины винтовок.
…Никто ничего не понял.
Наверное, даже не поняли те, кто стрелял. В таких случая за человек решает его совесть.
Просто гром винтовок перекрыл крики, и дети начали падать, побежали, кто куда метнулись, садились, снова кричали — и стало видно, как человек пятнадцать стрелков, повернувшись лицами к СВОИМ, стреляют в них почти в упор из винтовок, и падают сами, и стреляют, и падают… И кто-то отчетливо кричит — громко и надрывно:
— В весь бегите! Бегите! Мы не суки! Бегите! Не суки! Слышите?!
— А вот теперь надо быстро, — Йерикка отложил пулемет и выхватил меч и камас. — Не увлекаться и не жалеть. Пошли.
Олег вскочил, словно его позвали на день рождения к другу, на праздник. Да и было так. За несколько минут в нем успело скопиться столько ненависти к невидимым, безликим существам, что расправу с ними только как праздник и можно было расценить. Из окопов и домов выскакивали горцы и лесовики — с мечами, кистенями, чеканами, рабочими топорами-секирами — и неслись через небольшой остаток по ля, отделявший их от стада зверей, волей какой-то злой силы походивших на людей обличьем.
Олег перескочил через мальчишку (лежа на земле, тот прикрывал собой девчонку), оттолкнул еще одного (этот завизжал, как животное)… и почти столкнулся со стрелком, который вертел головой. Увидел Олега, открыл рот, и
Олег полоснул его прямо по этому рту, срубая всю голову над нижней челюстью.
Стрелки оказались совершенно не готовы ни к стрельбе своих же, ни к бешеной, неудержимой контратаке-рукопашной. Неразбериха мешала встретить врага, огнём, у многих даже штыки примкнуты не были…
Лязгала сталь, люди гвоздили друг друга прикладами, клинками, топорами, катались по земле, пуская в ход руки и зубы, и поразительно яркая кровь текла, смешиваясь с дождем и бледнея, по вытоптанной траве. В мальчишку выстрелили в упор, — промахнулись, а он дотянулся до стрелявшего концом меча, закругленным, но острым, как бритва, и распахал тому лицо наискось. Рядом катались, вцепившись друг в друга, Гоймир и офицер стрелков, пытаясь пустить в ход — горец камас, а офицер длинный охотничий нож-засапожник с отделанной серебром рукоятью. Олег вогнал свой камас под лопатку офицеру, словно добивая на охоте подранка, и тот съехал с Гоймира… Олег нагнулся, чтобы помочь князю-воеводе встать, — и пуля вырвала, опалив кожу, клок волос слева на голове, а Гоймир, все еще лежавший на земле, выстрелил из ТТ — и позади Олега рухнул стрелявший в него… Ребята не сказали ни слова друг другу — их разнесло в разные стороны, как щепки в водовороте.
Уцелевшие стрелки просто-напросто побежали, их никто не преследовал, чтобы не лезть под пули. Гоймир с несколькими своими засел за подорванным танком, куда Рван волоком притащил молодого стрелка, бледного, как смерть. Еле шевеля губами, он повалился на колени, не сводя глаз с горцев.
— Поклон князю, тварь! — Рван пнул схваченного в затылок.
— Оставь его, — Гоймир носком кута поднял голову пленного. Тот что-то лепетал непослушными губами, но Гоймир его прервал: — Смолкни и слушай. Чубатова знаешь ли? ~ стрелок молчал непонимающе, и Гоймир хлестнул его по щеке крагой: — Чубатова знаешь?! — стрелок закивал: — До него пойдешь. Скажешь так: мол, пусть сам приходит — головы собирать, а мне возни помногу. Беги!
Гоймир поднял пленного на ноги и толкнул от себя. Тот попятился, упал. Потом вскочил и побежал, издавая пронзительные вопли. Горцы, хохоча, выкрикивали оскорбления и свистели в два пальца…
…Четверо стрелков, уцелевших их тех, что начали стрелять по своим, принесли пятого на куртке. Ноги парня, обутые в тяжелые ботинки, чертили землю, и Олег без удивления уже различил на подошвах клеймо одной шведской фирмы. Значит, и там выполняют данванские заказы… Стрелок умирал — пули угодили ему в живот, пах и грудь. Положив своего товарища, на раскисшую землю возле развалин, стрелки медленно сняли каски.
Вокруг собрались горцы и лесовики. Все молча слушали, как раненый что-то бормочет, выплевывая кровь, о доме на окраине, парке и матери… Потом он затих, и молодой стрелок с непонятными Олегу нашивками на рукаве закрыл ему глаза, встав на колено. Задержал ладонь на лице умершего, выпрямился и огляделся. Сказал твердо:
— Мы хотим сражаться на вашей стороне. Примите нас…
Богдан посмотрел на часы. Это были не его часы. Его — механические, которые зимой оставил, уходя сражаться, отец — по за вчерашний день срезало с руки пулей. Часы, сорвавшись, разодрали правую щеку — Богдан как раз целился. После боя Йерикка занимался его щекой, а мальчик, угрюмо посапывая, рассматривал отцовскую «омегу». Так прочитал название на циферблате Вольг — и удивился снова тому, что циферблат сделан под здешний день, который на полчаса короче привычного ему земного… Ровный диск от удара пули превратился в полумесяц, как у нынешнего Ока Ночи…
— Дурак, — сказал Олег, — скажи спасибо, что жив остался. Если бы не часы — получил бы подарочек в переносицу…
Это было правдой. Кроме того, в тот же вечер Богдан снял новые — хорошие — часы с убитого офицера. (Они не сходили с руки, и мальчишка отрубил кисть мертвеца камасом) Но «омегу» все равно было жалко…
…До конца смены оставалось еще полчаса. Богдан молил Сварожичей, чтобы атака не начинались еще хотя бы час. Тогда еще полчаса можно будет поспать.
Полчаса — за трое суток. Раньше он никогда не думал, что это так тяжело — не спать. Сейчас за полчаса он готов был отдать руку. Левую. Правая нужна, чтобы стрелять…
Мальчишка встряхнулся и шире открыл глаза. Если бы можно было ходить, стало бы легче. Но ходить было нельзя. Он покосился вбок. Там, на обвалившейся земляной стене, спали Йерикка, Вольг и Твердислав. Дождь бил по открытым лицам, все трое лежали фактически в жидкой грязи, но не просыпались и не двигались. Подальше лежал местный лесовик, а у самой клуни — шестеро горных стрелков врага. Тоже неподвижные. Стрелки спали уже почти двое суток, лесовик — часов шесть. А будут они спать вечно.
Потому что они убиты.
Снова закрылись глаза. Богдан зачерпнул ладонью воды из лужи и выплеснул себе в лицо. Стало чуточку легче. Совсем чуточку. Он всмотрелся в поле. Там столько горелой техники, что ОНИ могут подобраться незаметно. Нельзя спать. Надо смотреть. Уже недолго…