Страница 3 из 68
Разговор по-прежнему не клеился.
– Чем будешь заниматься на уикенд?
– Послушай, Роуз, – Минти с треском захлопнула ящик стола, – я не знаю.
– Понятно.
Больше я ничего не говорила. В конце концов, даже в офисе личное пространство – неотъемлемое право человека.
Мне пришлось выбирать между двумя рецензиями – одной нужно пожертвовать. Будет ли это блестящий труд о деятельности мозга, в котором автор заявляет, что каждые семь лет наши мозговые клетки обновляются и пополняются и мы становимся другими людьми? Идея казалась довольно революционной и должна была заставить содрогнуться церковников и психотерапевтов – от мысли, что они потеряют работу. Но при этом книга давала надежду и шанс разрубить цепи, связывающие человека со сложностями жизни или характера. Однако если я решу напечатать эту рецензию, мне придется отказаться от отзыва на последний роман Анны Уэст, который, правда, и так будет продаваться многотысячным тиражом. Выбор стоял между книгой, о которой читателям следует узнать, и романом, о котором им хотелось узнать.
Я позвонила в отдел статей. Ответила Кэрол; я спросила, не собираются ли они печатать статью об Анне Уэст.
Кэрол с радостью поделилась информацией.
– Естественно, собираемся. В этом выпуске. Большую статью. А почему ты спрашиваешь?
– Придется вырезать одну из рецензий, и я хотела убедиться, что тема будет освещена в другом разделе на этой неделе.
– Предоставь все нам, – ответила Кэрол, обрадовавшись, что у статей появилось преимущество перед книгами. Я улыбнулась: со временем я стала понимать, что работа в газете требует чувства меры, и если у тебя есть привычка помнить все обиды, от нее лучше избавиться.
Я быстро отредактировала две оставшиеся страницы, поместив теорию о семилетних мозговых циклах на верхнее место. Моя мать, Ианта, ничего бы в ней не поняла: она предпочитала, чтобы в жизни все было просто и понятно.
День близился к концу, и телефон звонил все реже: обычная ситуация. Минти разбирала гору книг и перекладывала их в почтовую корзинку. В пять часов она заварила нам по чашке чая, и мы выпили его в тишине, которая показалась мне дружелюбной.
По дороге домой я заглянула в церковь Святой Бенедикты. Мне требовалось побыть одной, на мгновение ощутить безмятежность.
Это была современная, ничем непримечательная церковь без потуг на элегантность и архитектурную изобретательность. Настоящую церковь Святой Бенедикты тридцать лет назад взорвали террористы ИРА. Здание, построенное вместо оригинала, выглядело дешево и мрачновато, как и должна выглядеть культовая постройка в век, когда место церкви в обществе не определено.
На столе у стеклянных входных дверей, как обычно, высилась гора книг с гимнами и памфлетов – в основном описание служб, проходивших на прошлой неделе. Настойчивый аромат благовоний смешивался с запахом свежевыжатого апельсинового сока из огромной бутылки в углу, вероятно припасенной для воскресной школы. Скамейки были скромного вида, но кто-то вышил подушечки для коленопреклонения аляповатыми цветами и орнаментами. Я часто задумывалась, кто же эти анонимные рукодельницы; что заставило их использовать ярко-красные и голубые цвета, круги и завитушки? Было ли это отдушиной в их однообразном существовании? Или, перенося на полотно символы древней и могущественной легенды, они руководствовались тягой к порядку?
Церковь Святой Бенедикты находилась не в моем районе; я не была религиозным человеком, но она притягивала меня – не только во времена переживаний, но и когда я была счастлива. Здесь я могла выскользнуть из своей оболочки, вздохнуть свободно и насладиться моментом, когда я была никем.
Я прошла по центральному проходу и свернула налево, в крошечный придел Богоматери, где у алтаря возвышалась статуя Мадонны в непривычно ярком синем покрывале – грубая, топорная скульптура, но на удивление трогательная. Неестественно розовые гипсовые ладони были воздеты в жесте благословения над круглым подсвечником, где горела одинокая свеча. Эта Мадонна охраняла жертвы насилия – ее гипсовые руки благословляли изувеченных и раненых Ирландии и Руанды, заблудшие души жителей Южной Америки и тех грешников, о которых нам ничего не было известно; они напоминали нам, что Мадонна – мать всех матерей, чья обязанность – защищать детей и заботиться о них.
Иногда я садилась перед статуей и испытывала спокойствие и безмятежность женщины с устроенной жизнью. Но бывало, я задумывалась: не слишком ли я самодовольна?
Рядом на подносе лежали свечи. Я бросила в коробочку пару фунтов и взяла из стопки три свечи. Одну поставила за детей и Натана, вторую за Ианту, мою маму, третью за наш дом – чтобы в нем всегда были тепло и достаток, чтобы он служил нам убежищем.
Я уже собралась уходить, но передумала, порылась в сумочке и достала еще одну монету. Четвертая свеча предназначалась жене грешного министра – и моим притупившимся угрызениям совести.
На выходе я задержалась и сложила памфлеты на столике аккуратной стопкой.
Хотя было темно, я пошла домой через парк, выбрав тропинку, бежавшую вдоль реки.
Это был всего лишь городской парк, наполненный гулом транспорта, с грязными лужами и унылыми деревьями, но мне нравилось, с каким упорством он заявляет о себе как об уголке свежего воздуха. Повсюду, если присмотреться, можно было обнаружить незамысловатые радости: маленький венчик подснежников под деревом – проблеск веселья в дебрях зимы; летящая искорка красногрудой малиновки – яркое пятнышко в промозглых зарослях падуба; ряды тюльпанов и хохолки первоцвета и примулы у оснований их стеблей.
До сих пор зима была мягкая, сыроватая, похожая на интерлюдию. Днем прошел небольшой дождик, но сейчас стало почти тепло. Был еще только февраль, но в воздухе чувствовалось отчетливое дуновение весны, – крещендо. Я остановилась, перекинула сумку с книгами с одного плеча на другое, ощутив, как во мне пульсируют напряжение и восторг.
Взглянула на часы. Надо поторопиться. Я всегда должна торопиться.
Через пять минут я уже шагала по выложенной плиткой парадной дорожке дома номер семь по Лейки-стрит. Двадцать лет назад мы с Натаном мечтали о том, чтобы отреставрировать старинный домишко в районе Спитлфилдз или отыскать какой-нибудь четырехэтажный семейный особняк георгианской эпохи по идеальной цене, который почему-то не заметил никто другой. Дом на Лейки-стрит оказался чем-то средним между нашей тесной квартиркой в Хэкни и домом нашей безумной мечты. Мы пообещали себе, что в один прекрасный день переедем в более престижное место, но вскоре уютно устроились на викторианской террасе, вмещающей всех членов нашей семьи, и забыли о грандиозных планах.
Горели уличные фонари, и свежая белая краска на оконных рамах блестела неоновым оттенком. Когда я проходила мимо лаврового дерева, на меня упали капли дождя, и в тысячный раз я сказала себе, что дерево слишком большое, посажено в неправильном месте и придется его срубить. И в тысячный раз дала приговору отсрочку.