Страница 66 из 95
В этом пункте исследования природы денег, в этом пункте процесса образования необходимых теоретических определений денег как особого экономического явления, всякая "дедукция", само собой разумеется, прекращается.
"Дедукция" позволила увидеть в деньгах только те теоретические определения их природы, которые уже до этого заключались в понятии "стоимость". Иными словами, она позволило выделить в деньгах бесспорно необходимо принадлежащее их сущности определение.
Но ведь этим в конце концов добыто лишь то, что уже известно, лишь то, что уже заранее выражено в определениях стоимости, в "большой посылке дедукции", в исходном основоположении.
А как быть дальше? Как вычитать в реальных экономических явлениях денежного обращения такие теоретические определения, которые выражали бы свойства денег столь же необходимые, как и те, которые "выведены" из понятия стоимости? Как прочитать в реальных деньгах такие характеристики, которые принадлежат им с той же необходимостью, как и всеобщие стоимостные определения, но одновременно составляют отличие денег от всех прочих форм существования стоимости?
В этом пункте "дедукция" становится невозможной. Приходится прибегать к "индукции", имеющей своей целью выделение таких определений, которые одинаково общи всем без исключения случаям движения денег, "специфические общие признаки" денег...
Рикардо так и вынужден поступать. Он черпает дальнейшие теоретические определения денежной формы путем непосредственной "эмпирической индукции" -- путем выделения того абстрактно общего, что имеют между собой все без исключения явления денежного обращения. Он непосредственно "обобщает" явления денежного рынка, внутри которого одновременно обращаются совершенно различные формы денег и металлические монеты, и золотые слитки, и бумажные деньги и т.д. Он ищет то "общее", что металлические деньги имеют с бумажными кредитными билетами, с золотыми и серебряными слитками, с банковскими обязательствами, с векселями и т.п. И в этом заключается роковая слабость его теории денег.
Он на этом пути абстрактно смешивает теоретические определения денег как денег с теми свойствами денег, которыми они на деле обязаны капиталу, совершающему в них свое специфическое движение, не имеющее ничего общего с явлениями денежного обращения как такового. В итоге за законы движения денег он прямо принимает законы движения банковского капитала, и обратно -- сводит законы банковского капитала к законам простого металлического обращения. А деньги как таковые -- как особое экономическое явление -- теоретически так и остаются непонятыми, вернее -- понятыми неверно.
Но Рикардо сам чувствует неудовлетворительность такого метода. Он понимает, что чисто эмпирическая "индукция", к которой он вынужден в данном пункте прибегать, по самой ее природе не дает и не может давать необходимого вывода о природе денег. И это понимание у него проистекает не из чисто "логических" соображений. Дело в том, что он постоянно полемизирует с руководителями банков, с финансистами, которые, по его мнению поступают с деньгами не сообразно с их стоимостной природой, а вопреки ей. В этом он видит причину всех неприятных коллизий и нарушений в сфере денежного обращения. И именно это побуждает его выяснить "истинную" сущность и природу денег, а вовсе не философски-логический интерес.
Но ведь эмпирически данная картина денежного обращения непосредственно являет взору не "истинную природу" денег, а как раз обратное "не соответствующее" природе денег обращение с ними, результаты "неправильных" действий банков с деньгами.
Так что эмпирическая "индукция", как прекрасно понимает сам Рикардо, в лучшем случае даст обобщенное выражение "неистинного", не соответствующего природе денег движения и никогда не даст обобщенного выражения такого движения денег, которое соответствует закону их существования...
Иными словами, он хочет найти теоретическое выражение тому движению денег, золота, монет, бумаг и т.д., которое непосредственно отвечает требованиям всеобщего закона стоимости и не зависит (как то происходит в экономической реальности) от произвола, своекорыстия и капризов руководителей банков. "Истинную" природу денег он ищет с той целью, чтобы практик-финансист мог им руководствоваться и поступал бы не так, как он поступает до сих пор, а иначе -- не вопреки, а в соответствии с требованиями, вытекающими из "природы денег".
Эту задачу он и старается решить с помощью "дедуктивного" выведения теоретических определений денег из закона стоимости, которое одно и может показать необходимые, в самой природе денег заключенные, характеристики.
Но "дедуцировать" специфические отличительные черты денег как таковых, не содержащихся в теоретических определениях всеобщего закона стоимости, а составляющие особенность денег как особого вида стоимости, ему уже не удается.
Специфические черты денег никакими ухищрениями уже не "выведешь" из определений стоимости. Их волей-неволей приходится получать уже не "выведением" из всеобщего принципа теории, а чисто эмпирической "индукцией", отвлечением абстрактно общего от всех без исключения форм денежного обращения, включая и металлические и бумажные деньги, и государственные и банковские билеты, и все прочее.
Понимание денег именно поэтому так и осталось одним из самых слабых разделов теории рикардианской школы.
"Дедукция" его поэтому в действительности остается прежней, чисто формальной "дедукцией", которая позволяет вычленить в явлении лишь то, что уже заключалось в определениях всеобщего понятия, а "индукция" по-прежнему остается чисто эмпирической, чисто формальной, а не теоретической, то есть не позволяет отвлечь от явления лишь те черты, которые принадлежат ему необходимо, лишь те черты, которые связаны с природой явления атрибутивно, а не появились в нем в силу влияния внешних, не связанных с его природой, обстоятельств...
Но если деньги ему просто не удается в силу этого понять, то еще хуже формальный характер дедукции сказывается при попытке подвести под закон стоимости такое явление, как прибыль, как прибавочную стоимость...
Подводя прибыль под всеобщую категорию стоимости, Рикардо упирается в тот парадоксальный факт, что прибыль, с одной стороны, удается подвести под категорию стоимости (удается, следовательно, "вывести" теоретические определения прибыли как особого вида стоимости, подчиненного всеобщему закону стоимости), но с другой стороны он убеждается, что сверх выявленных таким образом теоретических определений в "прибыли" остается еще нечто, составляющее "специфическое отличие" прибыли, и это нечто, при попытке выразить его через ту же категорию стоимости, вдруг оказывается взаимоисключающе противоречащим всеобщему закону.
Получается нечто аналогичное тому, как если бы мы, подводя под положение "все люди смертны" некоторого Кая, убедились, что он с одной стороны, подводится под него, но, с другой стороны, его индивидуальная особенность заключается как раз в том и только в том, что этот Кай ... бессмертен.
Именно в такое нелепое положение попал Рикардо, когда он попытался вывести теоретические определения прибыли, исходя из закона стоимости, когда он попытался непосредственно подвести прибыль под закон стоимости.
Сам Рикардо, правда, этого "противоречия" не заметил, хотя сам же его и выявил. Но это сразу же заметили враги трудовой теории стоимости, в частности небезызвестный Мальтус.
Известно, сколько стараний затратили сторонники и последователи Давида Рикардо, чтобы доказать недоказуемое -- чтобы доказать, что этого "противоречия" на самом деле в системе Рикардо нет, а если и есть, то получается только вследствие нечеткости выражений учителя, вследствие неотработанности его терминологии и т.д., а поэтому может и должно быть устранено чисто формальными средствами -- путем изменения названий, уточнения определений, выражений и т.д. и т.п.
Но как раз эти понятия и положили начало процессу разложения школы Рикардо -- процессу фактического отказа от принципов трудовой теории стоимости, при формальном согласии с ними. Ведь именно потому, что "логическое" противоречие между всеобщим законом стоимости и законом средней нормы прибыли, это вполне реальное противоречие, выявленное теорией Рикардо, все попытки представить его как несуществующее, как продукт нечеткости выражений и неточности определений, и не могли привести ни к чему иному, кроме фактического отказа от самого существа теории, от основного ее рационального зерна.