Страница 72 из 86
Главный смысл иконографии Воскресения - сотериологический. "Верно слово: если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем" (2 Тим. 2,11). "Как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его (в крещении), то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, дабы нам не быть уже рабами греху" (Рим. 6,4-6). Главное - смерть Его и воскресение "Действует в нас" (2 Кор. 4,12).
Воскресение Христа - это дарованная нам победа. Или - победа Христа над нами. Ведь мы сделали все, чтобы Жизнь не "жительствовала в нас": вывели Христа за пределы града своей души, своими грехами пригвоздили Его ко кресту, поставили стражу у гробницы и запечатали ее печатью неверия и безлюбовности. И - вопреки нам, но ради нас - Он все-таки воскрес.
Поэтому иконописец, задача которого - передать пасхальный опыт Церкви - не может просто представить саму сценку исхождения Спасителя из гроба. Иконописцу необходимо связать Воскресение Христа со спасением людей. Поэтому пасхальная тематика и находит свое выражение именно в изображении Сошествия во ад.
Распятый в пятницу, и, воскресший в воскресение, Христос в субботу нисходит во ад (Еф.4,8-9; Деян.2,31), чтобы вывести оттуда людей, освободить пленников.
Первое, что бросается в глаза в иконе Сошествия - это то, что в аду находятся... святые. Люди в нимбах окружают Христа, сошедшего в преисподнюю и с надеждой смотрят на Него.
До пришествия Христова, до того, как Он соединил в Себе Бога и человека, для нас был закрыт путь в Царство Небесное. С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом.
Состояние, в котором пребывала душа умерших, в древнееврейском языке обозначается словом "Шеол" - безвидное место, сумеречное и без-образное место в котором ничего не видно (Иов. 10,21-22). Это скорее состояние тяжкого и бесцельного сна (Иов. 14,12), чем место каких-то конкретных мучений. Это "царство теней", эта мнимость в своем мареве скрывала людей от Бога. Древнейшие ветхозаветные книги не знают идеи посмертной награды, не ожидают рая.
В связи с этим в атеистической литературе встречается утверждение, что здесь пролегает непроходимая пропасть между Ветхим и Новым Заветом: новозаветная ориентация на бессмертие души не находит подтверждения в Ветхом Завете и противоречит ему. Тем самым в очень существенном пункте единство Библии ставится под сомнение. Да, Экклезиаст без всякой надежды вглядывается в пределы человеческой жизни. Псалмопевец Давид с плачем размышляет о скоромимоходящести человеческой жизни: "человек яко трава, дни его яко цвет сельный, так оцвете, яко дух пройдет в нем и не будет"... И Иов вопрошает, очевидно, не ожидая ответа: "Когда умрет человек, то будет ли он жить опять?" (Иов.14.14).
Да, ветхозаветным людям не было ясно открыто наличие жизни и после жизни. Они могли предчувствовать, жаждать этого - но явно им ничего не было сказано. Ведь говорить, что за смертью их ждет жизнь в Боге, Царство Небесное - значило утешать их и обнадеживать, но ценой обмана. Ибо до Христа Оно еще не могло вобрать в себя мир, и никто из мира не мог вместить его в себя. Но и говорить людям Ветхого Завета правду о Шеоле - значило провоцировать в них приступы безысходного отчаяния или надрывного эпикурейства: "станем есть и пить, ибо завтра умрем!".
И вот пришло время, когда надежды, казалось бы обманутые, все же оправдались, когда исполнилось пророчество Исаии: "На живущих в стране тени смертной свет воссияет" (Ис. 9,2). Ад обманулся: он думал принять свою законную дань - человека, смертного сына смертного отца, он приготовился встречать назаретского плотника Иисуса, который обещал людям Новое царство, а сейчас и сам окажется во власти древнего царства тьмы - но ад вдруг обнаруживает, что в него вошел не просто человек, а - Бог. В обитель смерти вошла Жизнь, в средоточие тьмы - Отец света.
Впрочем, и смысл, и событийное настроение Пасхи нам не удастся передать лучше, чем это сделал святитель Иоанн Златоуст: "Пусть никто не рыдает о своем убожестве, ибо явилось общее Царство. Пусть никто не оплакивает грехов, ибо воссияло прощение из гроба. Пусть никто не боится смерти, ибо освободила нас Спасова смерть. Воскрес Христос и Жизнь пребывает. Воскрес Христос и мертвый ни един во гробе!".
"Свой пришел к своим". Кто эти "свои"? Святые цари и пророки, праведники Ветхого Израиля? - Да. Но что говорит Златоуст? Разве говорит он - "ни единого иудея во гробе"? (в духовном гробе, в Шеоле). Нет - вообще "мертвый ни един".
Знали ли русские иконописцы, что древнейшие православные святые считали "христианами до Христа" праведных язычников философов? "Сократ и Гераклит и им подобные, которые жили согласно с Логосом (Словом), суть христиане" (святой Иустин Мученик). Все те, кто искал Единого Бога и во имя Его подавал своему ближнему "хоть чашу холодной воды", чья совесть вела к служению Богу и добру - все они искали именно Христа (еще не зная Его имени) и их искания вряд ли остались без Христовой награды. Так считали древнейшие отцы Церкви, и даже во время, когда язычество было еще сильно, они не боялись узнавать правду в ее формально нехристианских облачениях - и воцерковлять ее. Нехристианские мыслители (если они учили добру) почитались неправомочными обладателями не им принадлежащей истины, а сама Истина почиталась Единой и предугадываемой всеми духовно ищущими людьми. И потому - как Моисей приказал еврейскому народу во время пасхального исхода забрать все золото из египетских домов (ибо оно было заработано евреями за столетия их рабства) - так и христиане должны приносить в Церковь все лучшее; все духовное золото, наработанное человечеством вне церковной ограды, "под рабством закона".
Но еще и в "золотую осень" православного Средневековья, может быть и незнакомые с Иустином Мучеником, русские и молдавские иконописцы не стеснялись на фресках соборов писать лики дохристианских философов. Может, и на иконах Воскресения Христова они видели и писали не только ветхозаветных праведников, но и всех, заслуживших блаженство "алчбой и жаждой правды". Ведь, как писал ап. Павел, "Бог есть Спаситель всех человеков, а наипаче верных" (1 Тим. 4,10). Ведь Бог "хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины" ( 1 Тим. 2,3-4). Как само пришествие в мир Слова означает суд, состоящий в том, что то, что было от света - приняло Свет, потянулось к Нему и просветлилось, а те, чьи дела были злы, возненавидели Его (Ин. 3,19-21), - так не только в этическом, но и в познавательном плане обретение полноты Истины необходимо "судит" все остальные человеческие мнения. "Истинное Слово, когда Оно пришло, показало, что не все мнения и не все учения хороши, но одни худы, а другие хороши" (святой Иустин Мученик).
То, что казалось почти неразрешимым, равнодоказательным; что обладало, казалось бы, одинаковым достоинством полуистины-полулжи - при Свете Истины, воссиявшей в сумерках безблагодатного Богоискания, оказалось совсем не столь равнозначным. Усталая релятивистская мудрость дохристианского мира оказалась освещенной "Солнцем Правды" - Христом. И все сразу стало иным. "Все, что есть, то было; что было, то будет; ничто не ново под луною"... Согласен! Луна есть светило ночное, а ночью все кошки серы, но, ради Бога, господа, осмотритесь хорошенько: нет ли чего нового под солнцем? Я считаю, что по духу и сущности есть только две литературы: это литература до христианства и литература со времен христианства" (Бестужев А.А.)*.
То, что выдерживало сравнение со Светом, выявляло свое родство с Ним, соединялось с Ним, и принималось Церковью.
"Свет Христов просвещает всех". Может быть, именно это хотел сказать древний иконописец, помещая на иконе Воскресения среди встречающих Спасителя людей не только с нимбами, но и без них.
На первом плане иконы мы видим Адаму и Еву. Это первые люди, лишившие себя Богообщения, но они же дольше всего ждали его возобновления.