Страница 91 из 115
Я протянул к нему руки, умоляя понять меня, пытаясь сказать ему, почему я позволил ему занять мое место в битве, — сумбурные объяснения сыпались одно за другим. Я заключил его в объятия, но мои руки схватили пустоту, он сжался и исчез в темноте, пока еще не затихло последнее эхо его тонкого голоса, пока последняя, замешкавшаяся нить его блеска не растворилась в пустоте. Пустота! Пустота!
Я закричал. И проснулся от крика, обнаружив, что меня удерживает на месте дюжина мирмидонян. Нетерпеливо стряхнув их с себя, я побрел между кораблями обратно, а воины вокруг волновались и спрашивали друг у друга, что это был за ужасный шум. Путь мне указывали предрассветные сумерки.
Ночной ветер сдул саван на землю; мирмидонянин, выполнявший роль почетного стража, не посмел подойти так близко, чтобы вернуть его на место. Поэтому когда я, шатаясь, пришел на площадь, то увидел самого Патрокла. Спящего. Видящего сны. Такого безмятежного и кроткого. Точная копия. Я только что видел настоящего Патрокла и по его губам понял, что он никогда меня не простит. Что сердце, такое щедрое в пору нашего общего отрочества, в конце стало холодным и твердым, как мрамор. Почему же лицо копии было таким нежным, таким кротким? Могло ли это лицо принадлежать призраку, который преследовал меня во сне? Правда ли, что смерть так меняет людей?
Моя нога дотронулась до чего-то холодного; я непроизвольно вздрогнул и посмотрел вниз на Гектора, распростертого в той же позе, в которой я его оставил накануне вечером: ноги подогнуты, точно сломанные, рот и глаза широко открыты, в обескровленной белой плоти зияет дюжина розовых ран-ртов, а та, на шее, разверзлась, точно жабры.
Я отвернулся, когда со всех сторон начали подходить мирмидоняне, разбуженные безумными криками своего вождя. Их возглавлял Автомедонт.
— Ахилл, пора его похоронить.
— Давно пора.
Мы перевезли Патрокла на плоту через воды Скамандра и пошли дальше пешком, облаченные в доспехи, неся его тело на щите, лежавшем на наших плечах. Я стоял позади щита, держа его голову на ладони правой руки, ибо я был его главным плакальщиком, а вся армия заполнила утесы и берег на две лиги вокруг, чтобы увидеть, как мирмидоняне положат его в могилу.[25]
Мы перенесли Патрокла в пещеру с выпуклым сводом и осторожно положили его на погребальную колесницу из слоновой кости; на нем были те же доспехи, в которых он встретил смерть; его тело покрывали пряди наших волос; его копья и все личные вещи были разложены на золотых треножниках вдоль покрытых росписью стен. Я бросил взгляд на потолок, гадая, сколько осталось до тех пор, когда меня тоже положат здесь. Оракулы говорили, что недолго.
Жрецы укрепили на его лицо золотую маску, завязав ее сзади, уложили его руки в золотых наручах на бедра так, чтобы пальцы обхватили рукоять меча. Отзвучали песнопения, совершили возлияния богам. Потом одного за другим двенадцать знатных троянских юношей подняли над огромной золотой чашей, стоявшей на треножнике в ногах погребальной колесницы, и перерезали им горло. Мы запечатали вход в гробницу и вернулись обратно в лагерь, на площадь для собраний перед домом Агамемнона, где обычно устраивались погребальные игры. Я вынес призы и, преодолев страдание, вручил их победителям, а потом, пока остальные справляли тризну, в одиночестве вернулся к себе домой.
Теперь Гектор лежал в пыли перед моей дверью — его перенесли туда после того, как мы сняли Патрокла с помоста; воспоминание о гневе из моих снов побуждало меня положить его в гробницу с Патроклом, как бродячего пса, в ногах у героя, но я не смог этого сделать. Я нарушил клятву, данную своему самому старому и дорогому другу — своему любовнику! — и оставил Гектора себе. У Патрокла было чем заплатить перевозчику — двенадцать знатных троянских юношей. Достаточно, более чем достаточно.
Я хлопнул в ладоши, прибежали служанки.
— Нагрейте воды, принесите благовонные масла, пошлите за главным бальзамировщиком. Я хочу приготовить царевича Гектора к погребению.
Я отнес его в маленький амбар поблизости и положил на каменную плиту, как раз такой высоты, чтобы женам было удобно его убирать. Но это я выпрямил ему руки и ноги, это я положил ладонь ему на лицо, чтобы закрыть глаза. Они очень медленно открылись снова, незрячие. При виде бренных останков Гектора меня охватывал ужас. Я думал о своих собственных.
Брисеида ждала меня, ссутулившись в кресле. Она взглянула на меня, но заговорила не сразу. Через какое-то время она произнесла безучастным голосом:
— Я согрела воду для ванны, есть еда и вино. Придется зажечь лампы, уже темнеет.
О если бы только вода обладала силой смывать пятна с духа! Мое тело очистилось. Мой дух — нет.
Брисеида сидела на ложе напротив меня, пока я ел и утолял жажду. Мне казалось, что позади у меня были годы безумного бега.
Потом она произнесла это же слою. Безумный. Она сказала:
— Ахилл, почему ты ведешь себя как безумный? Смерть Патрокла не остановит жизнь. Остались живы другие, кто любит тебя не меньше, чем любил он. Автомедонт. Мирмидоняне. Я.
— Уходи.
— Только когда я закончу. Ахилл, у тебя есть только один способ себя исцелить. Прекрати угождать Патроклу и верни Гектора его отцу. Я не ревную и никогда не ревновала. То, что вы с Патроклом были любовниками, не мешало мне, я занимала свое место в твоей жизни. Но он ревновал, и это сбило его с пути. Ты считаешь, он думал, будто ты предал свои идеалы. Но для Патрокла твоим настоящим предательством стала твоя любовь ко мне. С этого все началось. И с тех пор, что бы ты ни делал, твои поступки перестали быть для него безупречными. Я не осуждаю его, я просто говорю правду. Он любил тебя и считал, что ты предал его любовь, полюбив меня. А если ты смог это сделать, то ты уже не был тем человеком, которым он считал тебя прежде. Ему стало необходимо искать в тебе недостатки. Кормить свою обиду.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— Нет, имею. Но я не хочу говорить о Патрокле. Я хочу поговорить о Гекторе. Как ты можешь поступать так с мужем, который храбро с тобой сражался и достойно умер? Отдай его отцу! Тебя преследует не настоящий Патрокл, а тот, кого ты придумал, чтобы свести себя с ума. Забудь Патрокла. Под конец он не был твоим настоящим другом.
Я ударил ее. Ее голова откинулась назад, и она упала на пол. В ужасе я подхватил ее, уложил обратно и увидел, что она со стоном пошевелилась. Я, пошатываясь, направился к креслу и опустил голову на руки. Даже Брисеида стала жертвой этого безумия. Но как его исцелить? Как изгнать мою мать?
Что-то обернулось вокруг моих ног и мягко уткнулось в подол набедренной повязки. Я поднял голову, в ужасе гадая, какая новая напасть меня посетила, и в растерянности уставился на седую голову и искореженный годами лик старого, очень старого мужа. Приам. Это может быть только он. Приам. Когда я убрал локти с колен, он схватил мои руки и принялся их целовать, его слезы капали на ту же кожу, которую уже оросила кровь Гектора.
— Верни его мне! Верни его! Не бросай его своим псам! Не оставляй его без пристанища! Не лишай его настоящего погребения! Верни его мне!
Я взглянул на Брисеиду поверх его головы, она сидела прямо, глаза ее были полны слез.
— Сядь, мой господин. — Я поднял его и усадил в свое кресло. — Царю не подобает умолять. Сядь.
В дверях стоял Автомедонт.
— Как он сюда попал? — Я подошел к нему.
— В повозке с мулом и слабоумным мальчишкой. Именно слабоумным. Бедняга постоянно что-то бормочет. Армия до сих пор справляет тризну, страж на насыпи оказался мирмидонянином. Старик сказал ему, что у него к тебе дело. Повозка была пуста, оружия у них не было, поэтому он их пропустил.
— Разожги огонь. Никому ни слова о том, что он здесь. Передай это стражу и поблагодари его от меня.
В ожидании огня — заметно похолодало — я пододвинул другое кресло, сел рядом, взял его узловатые руки в свои и растер, чтобы согреть. Они были такими холодными.
25
Согласно некоторым источникам, и греки, и троянцы в те времена не хоронили тела погибших воинов, а сжигали их на погребальных кострах и лишь затем захоранивали пепел, собранный в урны, чаще в небольших пещерах. (Примеч. ред.)