Страница 85 из 86
Ната нагнулась и шепнула Володе:
— Спусти меня вниз.
— Так тебе же будет плохо видно. Сверху головы не мешают. А внизу? Разница. Ты же маленькая.
— Спусти!
Володя бережно спустил Нату, и при этом она спросила:
— Ты папу там не видел?
— Их же много, — сказал Володя. — Разве всех разглядишь…
— Нет, ты скажи: не видел?
— Не видел…
В это время как-то вдруг смолкли все оркестры. А затем тишину разорвала барабанная дробь.
— Страшно, Володечка, — прошептала Наташа. — Что это? Отчего? Почему?
В этот раз Володя промолчал. Не любил он говорить о том, в чём не разбирался. Он и сам не знал и не понимал, почему умолкли трубы оркестра и затрещали барабаны, да как-то так по-особенному, от чего замирало сердце.
Всё замерло на мокрой от дождя и сверкающей от солнца площади, и Володя увидел бурую кромку у подножия трибуны. Это колёса пушек, гусеницы танков, десятки тысяч пар сапог смесили в бурую грязь брызги дождя и пыль.
И вот теперь к Мавзолею под дробный бой барабанов подошли шеренги бойцов, а в каждой шеренге было по двадцать воинов.
Володя быстро перемножил и произнёс про себя: «Двести».
Двести бойцов несли к Мавзолею опущенные к земле знамёна врагов, захваченные в боях. У Мавзолея воины приостановились, повернулись направо и один за другим швырнули фашистские знамёна на землю, в коричневую грязь. И первым знаменем, превращённым в грязную тряпку, лёг к подножию Мавзолея личный штандарт, а проще сказать — личное знамя Гитлера.
«БАТАРЕЯ, СМИР-НО!»
Возвращаясь домой, Володя и Наташа шли по улицам, разукрашенным флагами.
Город словно сменил одноцветно-серый костюм войны на пёстрое, праздничное платье.
У обочин тротуаров стояли сотни тысяч людей. Вряд ли в эти часы кто-нибудь мог усидеть дома.
Люди, которых не могла вместить Красная площадь, здесь, на улицах, приветствовали победителей.
Матери держали на руках детей, старики снимали шапки и низко, до самой земли, кланялись воинам, которые далеко за пределы Родины пронесли славу её.
Солдаты, которые вернулись год, два, три года тому назад — раненые, кто без руки, кто с палкой, кто на костыле, на двух костылях, — все вышли на улицу. Вышли и старики, воевавшие в гражданскую войну, бравшие Перекоп, бившие Врангеля и Деникина.
— А ну, бойцы, в колонну по четыре становись! Шагом марш!
Шла по праздничным улицам и площадям Москвы совсем необычная колонна. В ней были седобородые деды, бабушки, некогда санинструкторы, солдаты с одним пустым рукавом и ребята, которые могли ещё только мечтать стать воинами. Эта колонна с красным флагом, снятым у ворот, шла, минуя пешеходные дорожки, шла на красный свет прямо по осевой линии мостовой.
Милиционеры отдавали честь колонне и стояли по стойке «смирно».
Автомобили останавливали свой бег.
На тротуарах люди стояли словно окаменевшие.
Было так тихо, что слышался каждый шаг ветеранов, героев, идущих в ногу и державших друг друга за руку.
И Ната держалась за Володину руку и часто просила остановиться, поднять её, чтобы она могла увидеть войска, седых ветеранов и чётко шагающих под знаменем ребят. Как же ей хотелось увидеть отца, которого, по правде говоря, она не очень-то помнила! И потому именно во многих-многих бойцах ей виделся папа. Сначала она спрашивала Володю, отец ли это прошёл, потом одним словом: «Володя!», а затем просто тем, что прижималась к брату, тянула чуть вниз его руку. Когда же Володя наклонялся к ней, вопрошающе смотрела на него.
А Володя отводил глаза и повторял только:
— Нет, Наточка, нет.
За мостом через Москву-реку, в переулке, стало тише. Дома тут были пониже, но в каждом окне, даже в самом малом, стояли цветы, на балконах висели ковры и яркие покрывала.
Одноэтажный дом Ратиковых тоже успел уже принарядиться. Мешки с песком перед витринами молочной и булочной были убраны давно. А сегодня витрины эти вымыли, стекло блестело на солнце, а сквозь него пестрели цветы в горшках и красный кумач с белыми буквами:
ПОБЕДА.
Володя и Ната никогда не видели дом, в котором жили, таким нарядно-праздничным. Однако не это поразило их. Вдоль всего дома Володя и Ната увидели пушки. Только тут, на маленькой улочке, среди низкорослых домов, Володя почувствовал, как огромно это оружие артиллеристов. Одно только орудие вместе с тягачом и расчётом занимало по фасаду весь дом Ратиковых до самых ворот соседнего дома. А ведь пушек было несколько.
— Отчего это? Почему? — Ната прижалась щекой к Володиной руке.
Что мог ответить Володя? Он и сам ничего не понимал и думал: «А не сон ли это?»
Надо было спросить кого-нибудь. Но кого? В окнах всех этих одноэтажных домов не было ни одного человека. Где же все эти бабушки, которые всегда сидели в окнах? Где Володины товарищи по улице?
Володя смотрел по сторонам. И тут только он увидел, что его товарищи, обняв руками и ногами телеграфные столбы или деревья, примостились над его головой — выше улицы, выше огромных пушек.
И в какое-то мгновение Володе стало больно, очень больно, что нет среди этих ребят его друга Миши…
— Батарея, смир-но!
Словно электрический ток пробежал по великанам из железа и стали. Задвигались невидимые рычаги, повернулись огромные дула пушек.
Ната вздрогнула и прижалась к брату.
Бойцы стояли навытяжку возле орудий. Лейтенант подошёл к Володе и, лихо подбросив руку к козырьку, отдал ему честь.
Славная гвардейская батарея лейтенанта Шарова. Она носила имена многих городов, отбитых у врагов.
Пехотинцы после боя благодарили батарею Шарова за блестящую подготовку к штурму. Лётчики радировали слова признательности лейтенанту Шарову. А теперь лейтенант Шаров рапортовал Володе Ратикову:
— Батарея построилась, чтобы приветствовать Володю Ратикова, пославшего последний снаряд, которым добили проклятых фашистов. От имени моих бойцов, сержантов и офицеров, — сказал лейтенант, — спасибо тебе, Владимир Матвеевич Ратиков. Дай я поцелую тебя!
Лейтенант Шаров крепко обнял Володю. А Володя смог обнять лейтенанта только одной рукой. Другую не выпускала маленькая Ната.
И потом торжественным маршем прошла батарея мимо дома, где жил Володя Ратиков. Он только что вернулся домой с Красной площади, где приветствовал воинов-победителей. А теперь эти воины приветствовали его, и выходило, что и он, Володя, — герой и победитель.
СОЛЕНЫЙ УС
После ухода детей на парад Галина Фёдоровна не заперла дверь. Когда же она услышала, как скрипнули давно не мазанные петли, крикнула из комнаты:
— Вернулся? В чём дело?
— Ага, вернулся. А никто не встречает. Во как!
В это время Галина Фёдоровна стояла, склонившись над гладильной доской, спиной к двери.
— Нет! — твёрдо сказала она и вдруг почувствовала, что кто-то будто ударил её сзади по ногам неожиданно и сильно. — Нет, не может быть!..
Чтобы не упасть, она оперлась на гладильную доску и повернула голову.
Матвей Тимофеевич стоял в дверях, и Галина Фёдоровна выкрикнула:
— Ты?
Она ведь думала, что это вернулся Володя, и окликнула его.
— Я самый, — сказал Матвей Тимофеевич. Он рванулся к жене и как раз вовремя успел её поддержать.
Потом они стояли обнявшись и молчали.
Галина Фёдоровна вдруг увидела, что в комнате стало светлее. А ведь день катился уже к вечеру, и надо бы окну потемнеть. Но ей показалось, что света прибавилось. Так ведь всегда бывает после дождя, когда небо совсем-совсем очистится и уйдут даже последние пухло-белые облака по слегка дымящемуся небу. А солнце, которое недавно ещё было задёрнуто как бы занавесью туч, словно от радости, что его раскрыли, блестит и сверкает великолепно и ярко.
Первая сказала Галина Фёдоровна:
— Живой?
— Живой.
— Что ж было?
— Ранили. Потерял сознание.
— Ну, а потом?
Матвей Тимофеевич помолчал. Ну как было в эти радостные минуты рассказывать о том горьком, что было в первый год войны!