Страница 71 из 86
— А я и знал, что отобьют, — сказал Володя. — Зенитки бухали будь здоров…
В заводское училище поехали все втроём. Утром прошуршал стремительный, короткий дождь. А день был ясный, безоблачный, сверкающий в не просохших ещё лужах. Натка обязательно хотела выкупаться в каждой. Во всяком случае, она топала по лужам, разбрызгивая воду далеко вокруг.
— Прекрати! — покрикивала мама.
При этом она казалась очень строгой. Галина Фёдоровна любила говорить о себе: «Я — солдат». Походка у неё действительно была твёрдая и голос громкий. Была она высокой, но в круглом лице и пухлых губах были мягкость и доброта, а глаза всегда, казалось, говорили: «Чем помочь?», «Не нужно ли вам чего?».
И она действительно любила помогать. Ну, дома, ясное дело, мама первая помощница и детям и мужу. Но Галина Фёдоровна была первой помощницей и подругам на работе. Ничего, что крупная, большая, а быстро и ловко ходила между ткацких станков, чуть только прикасаясь к ниткам. И пряжа шла у неё гладкая-гладкая, без узелков или пропусков. Галина Фёдоровна успевала не только за своими станками смотреть. Если обрывалась нитка у подруги, что рядом работает, вмиг нитку эту связывала и в свой проход возвращалась: ласковым движением гладила полотно, чуть только прикладывая руку, на ощупь проверяла, правильно ли идёт ткань, нет ли где перебоев или обрыва.
Наташа была один раз у мамы на фабрике. Володя приносил маме еду и взял с собой сестрёнку. С тех пор она играла дома с куклами в ткачиху.
А вот теперь она шлёпала и шлёпала по лужам, и мать покрикивала на неё: «Прекрати шлёпать — отшлёпаю!» Но девочка только смеялась, подпрыгивая и пританцовывая. А Володя подумал: «Совсем как в тот раз, когда мы все ехали за город с корзиной, в которой было пиво, котлеты, молоко и всякие сладости. Это же было совсем-совсем недавно… Корзину нёс папа, а теперь где он? Сколько времени как уехал, а письма нет и нет…»
Раньше Володя не задумывался: какой у него отец? Папа как все папы. А теперь всё время думал о том, что его папа особенный. И вспоминал при этом его присказку: «Цену узнаешь, как потеряешь».
В то утро, когда Ратиковы шли в заводское училище, должно быть, только Наташа не думала о войне. Но вот когда подошли к метро, она сказала:
— Зенитьки…
С каждым днём Наташа узнавала новые слова, но произносила их на свой лад. С тех пор как грянула война, много появилось новых слов; уберечь Нату от них нельзя было, хотя Галина Фёдоровна и Володя старались при ней о войне не говорить.
За городом война не чувствовалась: щебетали птицы и зеленели поля. Только железные ежи, сваренные из рельсов, ростом повыше Наташи, напоминали о том, что в эту поездку было совсем не так, как тогда с папой на пикнике.
Запомнила ведь Натка, что в прошлый раз на дороге не было этих больших железных заборов, разбросанных по всему полю. Она протянула руку к железным ежам:
— Зачем?
— Противотанковые, — сказал Володя. — Пошли давай. Не отставай.
— А мама сказала, что у нас время есть. Утром сказала, помнишь?
Володя помолчал и подумал: «Всё-то она уже понимает, ко всему прислушивается. Большая стала Натка».
Он многое объяснял ей, отвечая на её «зачем?». Но сейчас говорить не хотелось. Мама молчала; наклонила голову и так внимательно смотрела на дорогу, что Володя чувствовал и понимал: лучше не говорить о войне. Вот ведь и сегодня, когда уходила из дому, мама открыла их почтовый ящик внизу и долго шарила там рукой, хотя ясно было, что письма нет. Володя обнял её: «Пойдём, мамочка».
В прохладе тенистого леса растворялся запах первых белых фиалок.
Наташа часто останавливалась и спрашивала брата:
— Цветок?
— Цветок!
— А как зовут?
— Кукушкины слёзки.
Ната решительно отвернулась от красно-лиловых цветов, которые напоминали о слезах:
— Пошли давай!
А Володя и не хотел останавливаться. С первого дня войны всегда было некогда, всё время надо было куда-то спешить, что-то делать срочно — новое, непривычное. И теперь это была не прогулка по лесу, а срочное дело: первая встреча с заводским училищем. И прийти надо было без опозданий и поскорей вернуться, чтобы мама не опоздала на работу. Но всё же у одного дерева Володя остановился и воскликнул:
— Мама, смотри, белочка!
В самом деле, на дереве промелькнул рыжий пушистый хвост, и вот уже чёрные бусинки беличьих глаз выглядывали из дупла. И белка при этом смешно вертела мордочкой.
— Смотри, доченька, смотри! — закричала мама и подняла Нату на руки.
Наташка молчала, обхватив маму за шею. Беличьи глазки словно зачаровали её. Ведь это была первая белка, которую она увидела в жизни.
А белка между тем выскочила из своего дупла и, быстро перебирая лапками, распушив большой хвост, проскакала на верхушку сосны. При этом она оглядывалась, и не зря. Следом, смешно цепляясь за кору дерева, карабкался вверх маленький серо-коричневый бельчонок.
— Видишь, Наточка, белка деток гулять вывела… — сказала мама.
Теперь и Володя с любопытством смотрел на сосну. Что с того, что он был почти в семь раз старше своей сестры: белку на воле он видел в первый раз. До этого смотрел, как белка крутилась в колесе за витриной зоомагазина на Арбате. Но это было в городе, за стеклом, да ещё в клетке. А тут прямо так — на дереве, да ещё с детёнышем.
В лесу было тихо и спокойно. Все трое Ратиковых стояли, стараясь не только не двигаться, но даже громко не дышать. И вдруг Володя вскрикнул:
— Ой, она его бросила и упрыгнула!
Теперь на верхушке сосны остался один маленький бельчонок, а белка, вытянув свой роскошный хвост, перелетела по воздуху к самому дуплу. Володя при этом подумал: «Хвост у неё заменяет крылья. Интересно».
— Пищит, — тихо сказал он, показывая на бельчонка.
— Что ж она его так бросила? — удивилась мама.
— Злая, — сказала Наташа. — Бедный белик!
— Не белик, а белочка. Разница, — поправил Володя. — Мама-белка бросила свою белочку.
— Плохой? Да? — спросила Ната. — Вова, ну?!
Она совсем недавно научилась говорить, но зато теперь болтала без умолку, заменяя букву «р» буквой «л», коверкая слова. Но это её не смущало: Ната повторяла всё, что ей говорили, пусть неправильно, но требуя — обязательно! — ответа на все свои вопросы.
А Вове было сейчас не до сестрёнки. Он думал о маленьком бельчонке и о том ещё, почему его бросила мать. Бельчонок теперь как бы прирос к ветке, прижавшись к ней животом, свесив лапки вниз.
Ната сказала:
— Мама белика наказала.
— Скажешь тоже! — резко ответил Володя. — Таких маленьких не наказывают.
— Наказывают! — уверенно подтвердила Наташа, видимо вспомнив что-то, что происходило с ней.
Теперь бельчонок дрожал так, что под ним подрагивала ветка. Володя и Галина Фёдоровна посмотрели и сказали друг другу глазами, что мама-белка действительно поступила жестоко: бельчонок свалится и разобьётся.
Ната вдруг хихикнула.
— Тебя бы так! — сердито буркнул брат. — Тебя бы так оставить на голой ветке.
И в это время бельчонок, почувствовав, видимо, что помощи ждать не от кого, поднялся, снова уцепился лапками и стал очень смешно прыгать по ветке. Ната при этом весело покрикивала:
— Пыг-скок, пыг-скок.
А бельчонок, окончательно расхрабрившись, перемахнул с ветки на нижнюю ветку и — шасть к самому дуплу, из которого выглядывала черноглазая мама.
— Научился, научился! — захлопал в ладоши Володя. — Видишь, Натка, это мама-белка так его учила. Поняла?
— Угу, — сказала Ната.
Галина Фёдоровна взяла дочку за руку:
— Пошли, дети.
Ната выдернула свою руку из маминой:
— Сама.
— Ну, сама так сама. Беги вперёд, только не споткнись…
Скоро сосны остались позади. Ратиковы пересекли асфальтовую дорогу, прошли переулком и остановились.
— Ната, назад! — крикнула мама.
А Володя при этом бросился вперёд, схватил сестрёнку и подбежал к матери.
Пахло горьким дымом и чем-то до тошноты сладковатым. В конце переулка торчал кусок стены с чёрными провалами вместо окон, груда камней, кривые, как змеи, рельсы стояли торчком, и всё это было подёрнуто как бы туманом. Сквозь пыльно-дымную завесу видны были, будто серые тени, фигуры людей с ломами, лопатами, тачками.