Страница 69 из 86
ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ
— Вот и всё, что я знаю о Феофане Сергиенко, — закончил свой рассказ профессору Бочину майор Елюгин. — Что сказать вам ещё? Огонь с моего танка сбили. Машину отбуксировали в ремонт. И меня в ремонт же. В капитальный. Укоротили, а жив остался. А Феофан Сергиенко… Я знал, что он погиб, и был уверен, что об этом сообщили его семье… В народе говорят, что герои не умирают. Рано или поздно их подвиг станет известен. Так оно и с Феофаном Сергиенко. Когда наши взяли Новгород, я, можно сказать, четырнадцать месяцев не существовал. Воевал — только теперь уже против костлявой старухи с косой, которая норовила меня утащить совсем. Не дался. А выходит, что в это время Сергиенко сообщили, что батька их пропал без вести. Так оно тогда думалось. Только теперь, если вспомнить, что доносил мне старшина Убийволк, когда пришёл из разведки к танку, и что показали пленные немцы — и много же мы их взяли под Новгородом! — выходит, что героем был сержант Сергиенко и героем погиб. К нам ведь попал в плен фашист, раненный сергиенковской гранатой или минами, что были вокруг. Он видел, как погиб Феофан…
Владимир Петрович возвращался в Новгород в ясный солнечный день, когда природа, будто устав от ненастья, ликуя, праздновала свет и тепло. Зелень хвои казалась ещё ярче на фоне огнистых клёнов. А берёзы, ещё три дня назад зелёные, теперь, когда Бочин подъезжал к Новгороду, были уже лимонно-жёлтые.
Дорогой в Новгород у профессора Бочина было такое ощущение, что в Москве он познакомился с отцом Бориса Сергиенко. Ему казалось, что он узнал этого замечательного человека, что тот как бы присутствовал во время рассказа майора Елюгина. Да, Елюгин своим рассказом нарисовал Феофана Сергиенко чёткими и точными штрихами. И теперь Владимиру Петровичу казалось, что он знал этого сержанта, говорил с ним.
Майора Елюгина неожиданный приход Бочина тоже заставил вернуться к Феофану Сергиенко — так вернуться, будто он свиделся с ним. Когда ушёл Владимир Петрович, Елюгин почувствовал, что Сергиенко и после смерти продолжает для него жить. У майора не проходило ощущение, что вот приходил человек от сержанта Сергиенко и разговор о сержанте с его словечком «добре», с его ласковостью и твёрдостью, верностью долгу и товарищам оставил чувство чего-то тёплого и радостного. И Елюгин отметил про себя, что чувство это было не только внутренним, так сказать душевным, но и чисто физическим. После разговора с Бочиным больной, израненный майор почувствовал как бы прилив новых сил. Так ведь часто бывает при встрече с хорошим человеком.
Владимиру Петровичу не терпелось обрадовать Бориса Сергиенко, который запал ему в душу. Есть же такие люди на свете — ничем не знаменитые, как говорится — рядовые, а тянет же к ним. Чаще всего это добрые люди, доброжелательные. Им часто завидуют: легко живётся — о чём кого ни попросят, всё им сделают. А ведь секрета в этом никакого нет. Любят этих людей за доброту и отзывчивость. По пословице: «Как аукнется, так и откликнется». А завидуют те, у кого этих душевных качеств нет, а с других спрашивают.
Бориса Сергиенко любили и свой брат шофёр, и мальчики, искавшие Перуна, и профессор Бочин. Вот почему, усталый с дороги, он, как только проехал развилку Новгород — Ленинград, сошёл с междугородного автобуса, пересел на местный и поехал в обратную от своего дома сторону — на карьер.
В зеркале озера отражалось золото осеннего леса. Вечерело. Уже, видимо, отзвенел рельс, и на карьере не видно было никакого движения.
«Опоздал! — подумал Бочин, подходя к карьеру. — Хотя, — вспомнил он, — Сергиенко всегда почти уходит с работы последним. Может быть, он ещё здесь».
Девушку-регулировщицу Владимир Петрович встретил у самого въезда в карьер. Она пудрила нос, смотрясь в маленькое зеркальце, морщилась и уголком платка тут же стирала пудру.
— Сергиенко здесь? — спросил Владимир Петрович.
Девушка поспешно спрятала зеркальце и пудреницу в карман и подошла к Бочину:
— Здравствуйте, Владимир Петрович. С приездом вас!
— Здравствуйте! Я спрашиваю: Сергиенко на карьере?
— Нет, Владимир Петрович, его на карьере нет… А вы ничего не знаете? Ничегошеньки?!
— Откуда же мне знать? Я прямо с дороги — и сюда.
— Ой, какие же вы! И как сказать, не знаю. Несчастье, одним словом. Ой, несчастье!
Бочин взял девушку за руку:
— Да не томите вы, скажите, что случилось?
— Несчастье. Машина опрокинулась. Разбилась. И Сергиенко же… ой…
— Что — Сергиенко? Где он?
— В больнице.
— Жив?
— Вчера был ещё живой.
— А сегодня?
— После работы наши поехали. А я не знаю…
«ЗДРАВСТВУЙ, ОТЕЦ!»
В Новгороде я был в день, когда почётный караул молодых солдат застыл у памятника-надгробия.
Эти молодые солдаты приехали из гвардейской части, в которой во время войны служил Феофан Сергиенко. Каждый день — и сегодня, когда я пишу эти строчки, и в тот день, когда вы прочитаете их в книге, — в этой воинской части раздаются слова команды:
— Рота, на вечернюю поверку становись!
Старшина называет первого по списку:
— Гвардии сержант Феофан Сергиенко!
А правофланговый отвечает:
— Гвардии сержант, навечно занесённый в списки нашей части, пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины!..
Так бывает за много сотен километров от Новгорода, где служат молодые солдаты, которые и родились-то после того, как отгремел наш салют Победы. Теперь они стояли на новгородской площади, и я видел, как по команде подняли винтовки, и выстрелы слились в один пророкотавший залп.
После троекратного залпа, прошелестев, опустилось белое покрывало, и я увидел бронзового бойца. В руках у него была солдатская шапка-ушанка с гранатой. Весь он устремился вперёд и, казалось, сердцем своим хотел заслонить от врагов то огромное и близкое, что зовётся Родина.
Я видел золотом высеченные слова на граните:
«…коммунисту Феофану Сергиенко».
В тот день и час я ещё не знал всю историю сержанта Феофана Сергиенко и его сына шофёра Бориса Сергиенко. Я ведь тогда только приехал в Новгород и, пройдя через город, увидел узкие бойницы кремлёвских стен и окна сторожевых башен. В тот день и подумал о том, что победа нашего народа в 1945 году, победа, завоёванная кровью наших современников, ковалась много сотен лет. Эти бойницы и стены кремля были омыты кровью наших прадедов. Они не сделали ни шага назад, бились до последнего человека, но родную землю не сдавали врагу. Сыном этого народа был Феофан Сергиенко. У его памятника я видел молодого человека, чуть скуластого, большеглазого, с таким лицом, какое бывает только у очень добрых, по-настоящему хороших людей. Рядом с ним опустилась на колени, положив у подножия памятника цветы, седая женщина в очках. В те минуты я подумал, что это мать того парня, вдова Феофана Сергиенко. А в смуглом парне определить сына героя было нетрудно: у молодого человека было такое же открытое, смелое, чуть скуластое лицо, как у бронзового солдата с гранатой.
Да, это был Борис, сын Феофана Сергиенко. Но я ошибся, думая, что рядом с ним мать. Лишь несколько дней спустя, узнав всё, о чём рассказано в этой повести, я понял, что это была учительница Ираида Андреевна. Видимо, она и Борис подружились после того дня, когда сапёры выносили снаряды из карьера. Может быть, Ираида Андреевна бывала потом в больнице у Бориса. Он ведь долго лежал после аварии с машиной Великоноса.
У памятника я видел Бориса Сергиенко уже здоровым. Узнав его историю, я подумал, как хорошо, что он осилил и победил все раны, полученные тогда от летящего вниз самосвала — от руля и дверец, от бортов и железных рёбер автомобиля.
Там, у памятника, рядом с Ираидой Андреевной, он казался особенно мужественным, высоким и сильным.
Когда отгремел салют в память героя, стало тихо, так тихо, что я услышал частое дыхание Бориса. Он опустился на колено, снял свою шапку-ушанку, поклонился и сказал: