Страница 23 из 31
Уваров, как и Федор Козьмич, владел иностранными языками. Живя большею частью в имении, он слыл хорошим хозяином, прекрасно знакомым с сельским хозяйством, — черта далеко не всем офицерам присущая, но совпадающая с представлением о Федоре Козьмиче. Вспыльчивость и даже обидчивость в характере — черты, равным образом свойственные обоим. Обнаруженные у Федора Козьмича в Красноуфимске «на спине знаки наказания кнутом или плетьми» не противоречат тождеству: рубцы от полученных Уваровым на войне ран, ошибочно могли быть приняты за следы от плетей, а раны у него, как свидетельствует послужной список Уварова и письма его сына, действительно были. К сожалению, причина «исчезновения» Уварова или его душерного перелома, вызвавшего удаление в Сибирь, остается недостаточно выясненной. По это обстоятельство не является возражением против нашей догадки, ибо оно говорит не о том, что причины никакой не было, а лишь требует дальнейшего выяснения, как все произошло, возможность чего не исключена дальнейшими изысканиями. В биографии Федора Уварова остается один период неизвестным, но за то же время мы ве знаем ничего и о жизни Козьмича, хотя, ведь, он однако жил. С ним, точно так же, будь он и не Уваров, должен был случиться какой-то душевный перелом, который нам, однако, остается неизвестен. Уваров был дуэлист, искавший ссоры; в свое время он дрался даже с братом своей женэд, слыл
у себя очень жестоким помещиком, «угнетающим» своих крестьян. Кто знает, какие воспоминания могли тяготить его совесть, особенно если он был настроен мистически.
Имеется интересное указание, что в дневнике архимандрита Фотия найдена фраза: «сегодня благословил чадо Феодора на подвиг». Хорошо известно, что запись в «дневнике» датирована временем после 1825 г., но — когда именно, точно не удалось установить. Это указание очень важно. Невольно возникает вопрос: не об Уварове ли идет здесь речь? Не настаиваю на этом, за неимением точных данных.
Чтобы решение вопроса о тождестве Федора Уварова с Федором Козьмичем стало более определенным, необходимы портрет и автограф Уварова Первого не сохранилось. Автограф же мне удалось разыскать. В нем буквы «к», «ш», «щ» по начертанию архаичны и совершенно сходны с теми же буквами в «Тайне»; характерно сход-стЕо в буквах «я». Архаичное «ж», при отсутствии означенной буквы в «Тайне», находит аналогию в «Копии», сделанной с почерка старца. Наконец, насколько мне кажется, общий характер почерков также сходен. К сожалению, при подобном сличении вполне опираться на приводимый автограф Уварова нельзя: он датирован 1824 годом и, взятый из прошения Уварова на имя министра финансов, писан, видимо, старательной рукой, а для сравнения желательно иметь автограф более поздний, ближе к 1827 г., и необходима большая непринужденность в письме.
Не скрываю от себя, что моя гипотеза об Уварове нуждается в дальнейшем подтверждении. Но построение ее показывает, что для отождествления с Федором Козьмичем вовсе нет необходимости обращаться к личности Александра I, и окружать ее необыкновенным ореолом нравственной высоты; и по-прежнему справедливыми остаются слова генерал-адьютанта Плаутина который, незадолго до своей кончины, говорил сыну: «Кто тебе скажет, что император Александр Павлович удалился в Сибирь, тот солжет, так как я в Таганроге сам клал его в гроб».
IX. Происхождение легенды.
Можно проследить, как возникла и развивалась легенда. По словам современников Александра 1, с первых дней жизни императора народное воображение в некоторых стихийных явлениях природы склонно было видеть таинственные знамения о судьбе Александра I. Так, перед рождением его было большое наводнение в 1777 г.; при вступлении на престол оно повторилось, хотя и не столь сильно. «Из сего» ждали в судьбе Александра I «больших перемен». Вспыхнул пожар в церкви Преображения, здание охватило пламенем, а когда огонъ потушили, оказалось все в целости: сгорели одне главы. Это дало повод к новым толкам. Появление кометы в 1811 г. с длинным хвостом казалось грозным вестником; поражала ужасом мысль, «что хвост обращен на Россию». Наконец, в 1824 г. — новое грандиозное наводнение, надолго памятное петербуржцам. Далее, в день выезда Александра I в Таганрог «видна была комета темная, лучи коей простирались вверх на большое пространство, потом заметили, что она летала, и лучи коей простирались к западу; к тому еще в одну ночь в октябре, пополуночи в 2 часу многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились и опять до трех раз расходились, после сего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, и чрез короткое время упал, и стало его не видно. Засим и вторая звезда постепенно исчезла. О комете государь спросил кучера своего Илию: Видел ли ты комету? Видел, государь, отвечал он. — Знаешь, что она предвещает? — Бедствие и горесть. Потом, помолчав, государь изволил заключить: Так богу угодно».
Все это уже подготовило почву для возникновения легенды об «удалении Александра от мира» в Таганроге. Но при выяснении времени возникновения подобных слухов и содержания их оказывается, что возникли они не «тотчас у гроба» императора, а после 14 декабря; притом единичные слухи о том, что Александр I «жив», тонули в массе других слухов, утверждавших, что он пал жертвой заговора, что та же судьба ждет Константина Павловича и самого Николая I. Из 51 слуха Федорова Николай Михайлович поивел около 15, «касающихся императора Александра», из них только 5 считают Александра I в живых, что по отношению к общей цифре 51 — ничтожно. В письме «Евдокима», написанном летом 1826 г., и вообще не повторено слухов о том, что Александр I жив — знак, что к этому времени (после погребления императора) они уже прекратились.
После этого в развитии легенды наступил долгий перерыв.
При появлении в Сибири Федора Козьмича сначала говорили, что он беглый ссыльно-каторжный, и «молва, существовавшая между сибиряками об этом таинственном отшельнике, не признавала его за покойного императора Александра I». Смирнов, посетивший старца в 1858 г., в своей «Заметке» сообщает, что спустя лет 15, в 1870-х годах, уже после смерти старца Федора он впервые услышал в Томске от родственников Хромова «легковерное уверение» о необыкновенном величии этого старца отшельника, будто бы скрывающегося в тайне самого императора Александра Павловича, но, добавляет он, легковерная молва держалась в ограниченном кругу родственников и близких знакомых Хромова.
По мнению архиепископа Вениамина, служившего в Сибири с 1862 г. (за два года до смерти Федора Козьмича), Хромов «помешался на мысли, что Федор Козьмич, живший и умерший у него, был не кто иной, как император Александр I. С этой вестью ездил он нарочно в Петербург, напрасно добивался аудиенции у покойного государя и у настоящего (писано в 1882 г.), принят не был, но был выслушан комиссией подачи прошений на высочайшее имя, особенно же сошелся он (по крайней мере, по его словам) с Победоносцевым, которому и отсюда шлет целые тетради о житии и чудесах Федора Козьмича, с доказательствами его царского достоинства».
Рассказы о том, что Хромов возил в Петербург икону и перстень старца, признанный будто бы за «пропавший в день смерти Александра I», и что Хромова посадили в Петропавловскую крепость, будучи проверены Николаем Михайловичем, оказались «выдуманными». Верен только факт приезда Хромова в Петербург, где он бывал, по его собственным словам, несколько раз за время 1858 — 1868 гг. По наведенной мною в архивах делах справке выяснились и причины его приезда: в 1857 г. он возбудил денежный иск в размере около 40.000 рублей к одной несостоятельной промышленной компании; в мае 1867 г. обращается с апелляцией в комиссию прошений на высочайшее имя по другому делу, и тоже о денежном взыскании. Ничего, что бы имело интерес по отношению к нашей теме, в делах нет.
Впрочем, сохранился след, что в октябре 1866 г. Хромов получил отказ в ответ на свое прошение на высочайшее имя: «о дав. личного объяснен.», как помечено во входящем журнале; но самого дела об этом не сохранилось. Вероятно, здесь речь идет о «письме» Хромова Александру II (от 5 сентября того же года), где Хромов, ссылаясь на «невозможность изложить на бумаге слова, передаваемые ему благочестивым старцем Феодором», принимал на себя смелость «дополнить» их в личной беседе. «Я могу передать их подробно изустно, и то лишь лично вашему величеству», писал он.