Как тесен мир

Галина Николаевна ДЕМЫКИНА

КАК ТЕСЕН МИР

Глава I

СЕРГЕЙ СЕРГЕИЧ

Над дачным поселком с поэтичным названием «Полумесяц» — кооператив бывших военных врачей — ветер рвал на клочки приветливые голоса радиодикторов. От их бездушного веселья глохли птицы на сучках и старые деревянные строения с фанерными перегородками голо всплывали над палисадовой зеленью всей своей убогостью и беззащитностью.

Сергей Сергеич, пятидесятилетний сельский учитель, приехавший сюда погостить, сидя на перекладине незастекленной террасы, наблюдал, как напротив дома, у клуба, старший брат его Виктор Сергеич Жучко, маленький, иссохший, в грязной соломенной шляпе и запятнанной куртке поверх пижамы, раздраженно руководил опасными действиями радиотехника:

— Громче… Еще громче, прошу вас. Пайщикам седьмого квартала едва слышно.

— Вы-то где живете? — простодушно спросил парень.

— А?

— Вы-то сами где живете?

— Я-то? Вот — рядом. Я не для себя.

— А не оглохнете?

— А?

— Не ог-лох-не-те, спрашиваю?

Молодой радиотехник засмеялся, спрыгнул с лесенки, вытер руки о штаны, взял сколько причиталось денег и расписался в конторской книге.

Отчетность Виктор Сергеич вел с отменной точностью. А голоса, перебивая друг друга, остались метаться над людьми, будто в них переселился гражданственный дух Жучко.

Дух его настигал повсюду. Он взывал к людям с доски объявлений в березовой роще у клуба:

«Сбережем зеленого друга! За порубку деревьев на участках дело пайщиков будет передано в суд».

«Сорить бумажками и играть на гитарах строго запрещается. За нарушение…»

— Почему нельзя играть на гитарах? — спросил как-то Сергей Сергеич.

Его удивляло неосмысленное и бедное течение жизни брата. Он привык быть вблизи людей, занятых работой на земле, знающих ее и думающих о жизни, рождающейся и умирающей ежегодно, и о другой, большой жизни, которая не умирает из века в век, передавая людям свою доброту, холод свой и свое тепло.

Он учил детей и любил их непохожесть и оберегал ее, хотя многие полагали, что в коллективе это лишне. И теперь его удивлял брат, которого он редко в жизни видел и мало знал, — удивлял желанием всех подравнять («Все, как один, засадим участки черной смородиной!» — гласило одно из его объявлений); вызывали недоумение гряды клубники, над которой трудились много и с нелюбовью; да и весь быт, укладывавшийся в пустые, не расчерченные никакими пристрастиями плиты времени между трапезами.

И только внучка брата, шестнадцатилетняя Светлана, притягивала к себе его тревожное и жалостливое внимание. В ней было что-то взывавшее к доброте и к помощи. Может, просто внешний облик, хрупкость плеч и рук, вкрадчивость движений, беспомощная ее красота: таких девушек похищали, спасали, из-за них убивали друг друга на дуэли.

А они могли вовсе и не быть несчастными — просто выглядят так: слабость, женственность.

И свою дочку Аду он разглядывал, будто впервые: эту зиму она жила без него, потому что училась в Москве на биолога и за это время стала характером легче снаружи и жестче внутри. Он видел, что Ада не сближается с двоюродной сестрой (так девочки решили называть друг друга); делает это не резко, но явно.

— Ты не обижаешь Свету? — спросил он.

— Как я могу ее обидеть? Она сильнее меня — ведь она красива.

— А ты умна.

— Пусть поумнеет.

Будто так легко, будто не стоит труда взять и поумнеть, когда ты так привлекательна, что на тебя оглядываются встречные, когда перехватываешь эти взгляды и пьешь их, погружаешь в них горящее лицо и слышишь пряный запах южных цветов…

О, он хорошо знал: когда бьют в нас звонкие барабанчики и трубы трубят, оборотясь узкими жерлышками к востоку, хочется нам идти по веселой и шумной дорожке, по той самой, которая впадает в самое себя и никуда, никуда не ведет.

Ну да, он жалел Свету и не был уверен, что сумеет ей помочь.

Глава II

САША

— О хэпи шейх! О хэпи, хэпи шейх!

Черноголовый тоненький паренек Саша Чибисов мчится на велосипеде, пригнувшись, как гонщик, к высокому рулю. Велосипед женский, мамин, посадка, конечно, не та, но если сомкнуть руки у самого основания руля и отвести локти… О хэпи шейх!

Раннее утреннее солнышко холодновато светит из-за берез, в роще еще никого, все дорожки с их корнями и выбоинами — твои.

О хэпи, хэпи шейх!

Ехать особенно некуда: дачный поселок, занюханный цветочек. Все исхожено на десять верст кругом. Но когда ты летишь, а деревья, дачи, заборы летят в другую сторону…

Вот здесь живет приятель Ленечка. Он на два года старше, но Саша в свои пятнадцать уже перерос его. Здесь, за резным металлическим забором, красивая Нина Столярова. Дорожки по всему участку расчищены, и цветы, цветы вдоль этих дорожек. Даже отсюда слышен их перемешанный запах.

Дед у Нины — высокий, негнущийся, чопорный, эдакая боевая доблесть в отставке; бабка — ворчливая и проныра: все бежит, все бежит — в магазин, на станцию — и всюду первая! Трудноватая семейка. И как только Нинка с ними уживается? Ну, да она спокойная — толстая и спокойная. Жирок амортизирует. Ничего девчонка.

А дальше — Светка. Она еще красивей Нины и влюблена в Сашу. А ему что! Только весело, вот и все! В прошлом году он сам, правда, был влюблен в нее по уши, а в этом — еще неизвестно. Он не уверен. Но оттого что здесь, рядом с березовой рощей, живет Светка, весело. Весело — вот и все.

Саша еще раз проехал мимо этого участка. И чего он ездит? Ведь там не только Светка, но и Виктор Сергеич Жучко.

А почему, когда проезжаешь мимо забора, просветы между штакетинами сливаются в один большой просвет и можно увидеть весь зеленый, белый и розовый от цветов участок? Почему не сливаются штакетины и не получается сплошной серый забор?

Вот то-то и оно!

Не только Жучко, но и Светка! О хэпи шейх!

— Эй, Саша! Саша Чибисов!

Этот голос не спутаешь. Это сам Жучко, в полной своей шляпно-пижамной форме.

— Развези-ка, дружок, билетики по вашей аллее. Все равно гоняешь без толку.

Саша берет преузенькие клочки бумаги, испещренные невероятно затейливыми буквами жучковской выработки:

«30-го в 7 час. — вечер друзей за чашкой чая. Явка друзей обязательна».

— А если кто из друзей не придет? — спрашивает Саша.

— Решение правления голосовалось, — строго говорит Жучко и надвигает грязную шляпу на кустистые брови. Черные глаза в желтых белках глядят с радостной подозрительностью: — Вчера ночью кто-то на гитаре бренькал — не слыхал?

— Нет, не слыхал, — отвечает Саша неискренним голосом.

Один билетик он берет себе — покажет отцу, папа Ира оценит! С другими отрывает от клубничных грядок соседей. Нечего теперь сгибаться над рулем, некуда мчаться. Он выполняет общественное поручение — отрывает людей от клубники.

Чудеса! Весь поселок взращивает клубнику. Зачем? Были врачами и женами врачей, может, медсестрами, воевали, делали операции, спасали людей. Мама говорит, что и здесь, в поселке, тогда еще ни одним забором не оскверненном, дежуря по очереди, устраивали для детей всех односельчан костры и дальние походы. По утрам, говорит, звенел над крохотной тогда березовой рощей горн, и ребята бежали на линейку, боялись опоздать, потому что предстояла прогулка в дальний лес, или состязание на велосипедную скорость, или кто знает, что еще придумывали в те былинно далекие годы теперешние старики для своих теперь уже взрослых и заносчивых детей. А для внуков не хотят. Устали? Или другими сделались?

Разводят, растят, лелеют клубнику. В основном — для себя.

Саша верит и не верит матери. Сама же она говорила, что детство помнится, залитое солнцем. Были небось и дожди, а ведь не просочились в память?!