Арбузный король

— Но кто?..

И тут я запнулся. Наконец я все понял. Никакой загадки тут не было; была лишь голая правда — вещь, с которой я в своей жизни сталкивался крайне редко, так и не научившись отличать ее от фантазий.

— Нет, — я встряхнул головой, — ты не можешь этого знать.

— Томас… — Он приблизился и положил руку на мое плечо.

— Я тебе не верю, — сказал я, отталкивая его руку. — Сейчас я должен побить тебя, Игги. Я должен выколотить из тебя всю душу!

— Но ты этого не сделаешь, Томас, — сказал он. — Потому что ты не такой. В тебе есть душевная теплота. Это у вас семейное. И когда тебе не с кем поделиться этой теплотой, ты теряешься, чувствуешь себя не в своей тарелке. Подумай об этом. Она тоже с этим столкнулась.

Он достал из кармана зубочистку и поджег ее от свечи, а затем приложил ее горящий конец к своей руке. Зубочистка медленно погасла; он не моргнул и глазом.

— Это произошло, когда в семье было большое горе. А горе меняет людей. Люси рассказала мне, как это было. Ее отец был хорошим человеком. Она так и говорила: «Он хороший человек». Люси тоже была очень хорошей. Но когда ты теряешь то, что любил больше всего на свете, может случиться всякое, в том числе дурное, и ты сам не поймешь, как это произошло. Его жена, мать Люси, — она умерла. Они оба были в таком состоянии, что сами не понимали, что делают. Люси так и не смогла это себе объяснить. Какое-то время это дает утешение. Два человека крепче держатся друг за друга, когда весь их мир рушится. Я знаю, как это бывает. Я тоже терял людей. И она сказала: стоит лишь один раз сделать ошибку, и все — сделанного уже не вернешь, оно останется с тобой на всю жизнь. Мрак внутри, мрак снаружи. Со мной то же самое, причем постоянно. Я лишь стараюсь не наткнуться на что-нибудь в этом мраке. Но ей было еще тяжелее. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — сказал я, потому что сам в этот момент погрузился в кромешный мрак.

Я чувствовал себя так, будто провалился в бездонную черную яму, из которой мне уже никогда не выбраться. Одновременно все, что было внутри меня, вышло наружу, и это все тоже было абсолютно черным. Со всех сторон меня окружал мрак.

— Она не рассказала об этом даже Анне, — сказал Игги и ухмыльнулся. — Выходит так, что ближайшим ее другом все же был я. Я знаю о ней больше, чем знает кто-либо другой. Они все здесь думали, что она недотрога, рыба бесчувственная. Кто-то даже сочинил про нее стишок. Его можно было прочесть на стенах всех уборных в городе. Как там было… сейчас припомню:

Ясное дело, они ничего не знали. Да вообще никто в этом городе ничего о ней толком не знал. А как они ее потом травили! Как они травили нас обоих, ее и меня! Ты меня слушаешь, Томас? Мне показалось, ты совсем меня не слушаешь. Конечно, тебе есть о чем поразмыслить… Не понимаю, что я такого сделал, чтобы на меня свалилось все это? Я просто был самим собой. Всю свою жизнь я только и делал, что оставался самим собой. А сейчас в душе у меня засела ненависть. Ко всем, к каждому человеку в этом городе. Но не к тебе. Эй, Томас! Ты опять не слушаешь. Вот что я еще тебе скажу. Когда-то Люси Райдер спасла меня от большой беды. Очень большой беды. А теперь ты сделал то же самое. И за это я должен тебя поблагодарить. Спасибо тебе, Томас.

— Не стоит благодарности, — пробормотал я непонятно с какой стати, еще не опомнившись после полученного потрясения.

В следующий миг он задул свечу, однако света в комнате не убавилось. Но теперь он исходил из другого источника.

Позади меня стояли двое мужчин, чьи лица были скрыты капюшонами из грубой материи. Один из них держал старинный фонарь, а в руках у другого была детская кукла. Небольшая черная кукла. Так вот что на самом деле скрывалось за образом страшной старухи! — ветхая, набитая тряпьем кукла, с кое-как пришитыми руками и ногами, с выцветшим нарисованным лицом, — кукла, провалявшаяся много лет где-нибудь на чердаке и наполовину съеденная молью.

Но тут, глядя на нее, я вспомнил о своем отце, потерянном и вновь найденном, об отце, который много раз жил и много раз умирал, жил и умирал, жил и умирал. И я подумал: а что бы он увидел на ее месте? Наверняка он увидел бы здесь интересную историю. Мой отец был великим вруном. Он умел переврать даже ложь. Он умел рассказывать правду, представляя ее как ложь. В его историях все, от слова до слова, могло быть чистой правдой, а могло быть враньем чистейшей воды. Он, Эдмунд Райдер, сам выбрал свой путь и сам себя сотворил, включая и свое имя. И теперь я тоже захотел сделать из себя хоть что-то иное, захотел переиграть прошлое. Вот почему я увидел перед собой не дурацкую тряпичную куклу. Я увидел болотную старуху, во плоти и крови. Она была совсем маленькой, ростом с ребенка, и невероятно старой, жестоко изуродованной временем. Она казалась скорее мертвой, чем живой; ее тощее тельце за долгие годы потемнело и как будто обуглилось. Вообще выглядела она так, будто умерла уже давным-давно и была извлечена из могилы специально для данного случая. А может, она когда-то и была мертва, но теперь отчасти возвратилась к жизни. У нее не было глаз, а ее рот представлял собой злобно искривленную тонкую линию, пересекавшую нижнюю часть ее пепельно-серой физиономии. Выражение ее лица не менялось, было заметно лишь слабое движение рук, хотя ими вполне могли шевелить державшие старуху мужчины.

— Томас Райдер, — произнес один из мужчин, в котором я узнал Шугера. Ошибка исключалась: помимо знакомого голоса и фигуры, подсказкой служил нагрудный жетон с экс-королевской вечеринки, выглядывавший из-под нижних складок капюшона. — Нам известно, что ты достиг возраста восемнадцати лет. И нам известно, что ты еще ни разу не делил ложе с женщиной, дабы посеять семя, дарящее новую жизнь. Тебе еще только предстоит вскрыть сосуд с семенами, которые есть начало всех нас и будут таковыми во веки веков. Все сказанное верно?

Он произнес эту речь так, словно произносил ее уже очень много раз и устал от бесконечных повторов. Я не смог вымолвить ни слова, до сих пор еще не придя в себя, — сказывался двойной шок от рассказа Игги и от вида старушечьей фигурки, явившейся как из кошмарного сна в сопровождении парочки в капюшонах.

— Сказанное верно? — повторил второй мужчина более настойчиво. Это был Снайпс. — Отвечай на заданный вопрос.

— Да… верно, — сказал я. — То есть верно в том смысле, что мне восемнадцать лет. Это так. Но я уже делил ложе с женщинами. Много-много раз, так с ходу и не сосчитать. У меня было как минимум по одной женщине в каждом штате Америки. И еще у меня есть жена в Техасе. Я…

— Ты — король! — провозгласил Снайпс.

И внезапно, словно в ней сработал выключатель, болотная старуха ожила. Откуда-то из глубин рваных, полуистлевших одежд ее костлявые клешни извлекли арбуз — самый большой из всех мною виденных. Она подняла арбуз над головой, в мертвых глазницах сверкнули зловещие красные огоньки, и огромный плод полетел к моим ногам, взорвавшись как бомба и обдав меня своим кроваво-красным соком.

— Отныне ты король, — сказал Шугер.

— Арбузный король, — сказал Снайпс, после чего они повернулись и вышли из дома.

Я поискал глазами Игги, но оказалось, что он тоже исчез, оставив меня одного в темноте, в этом старом доме, населенном призраками.

На следующее утро я проснулся и увидел миссис Парсонс у изголовья моей постели. Глаза ее были прищурены и холодно поблескивали; в руке ее я заметил ножницы. Спросонок я не сразу сообразил, было ли все случившееся этой ночью в действительности, или оно привиделось мне во сне.

— Вставай, Томас, — сказала она. — Пора.

Хотя вчера по приходе домой я помылся, на мне обнаружилось много мелких коричневых семечек. Я нашел одно, затем еще парочку, затем еще — семечки прилипли к моей коже, запутались в волосах. Все мое тело было липким, как будто я накануне принимал ванну из сладкого сока. Ночью, шагая обратно через пустынный город, я твердо решил покинуть Эшленд на рассвете. Моя цель была достигнута, на все вопросы найдены ответы. На все, кроме одного, но я подумал, что с этим могу разобраться позднее и в другом месте.