Арбузный король

— Моя мама… Моя мама и ты?

— Именно так, — сказал он.

— И тогда королем пришлось стать кому-то другому, — заключил я, в этот момент думая о своей маме и об Игги, пытаясь совместить в своем сознании ее образ и эту образину.

— Нет, — сказал он. — Ты думаешь, они нашли мне замену? Если честно, такой вариант меня бы устроил. Я знал, что нормальный человек вполне способен это выдержать. Но нет. В тот год они больше никого не нашли. Да и времени у них оставалось в обрез. Ну а потом… Это как в рекламе: сравните, что было до и что стало после. Сегодняшний Эшленд — это то, что стало после. Ты сам все видишь. Небось уже наслушался историй про урожай, сгнивший на корню, и про бесплодные поля. И с той поры не стало Арбузных фестивалей. Люди начали искать работу на стороне. Наверно, в этом есть моя вина. Во всяком случае, люди обращаются со мной так, словно я виноват во всем, что происходило здесь последние девятнадцать лет. Как будто я хотел им навредить, хотя я всего лишь спасал самого себя. Мне очень жаль, что так вышло, но я никак не мог быть королем. И пусть мне потом пришлось очень тяжко, я ни о чем не жалею. Кроме финала той части.

— Какой еще части?

— Я же говорил: той, другой части моей жизни. В ее финале умирает твоя мама.

Я заметил в глазах-щелочках слезы, которые он поспешил сморгнуть.

— Она спасла меня, — сказал он, — но теперь, когда ты вернулся, все начнется сначала. Уже пошли разговоры, Томас. Ты ведь совсем не похож на меня, и люди делают выводы. Они начинают думать, что ты… — Тут он отвел глаза и покраснел. — Они не верят, что я твой отец. Значит — так думают они, — у меня с твоей мамой ничего не было. А это значит…

— Что тебя могут избрать королем, — договорил я за него.

— Все сначала, — сказал он.

— И все же я не понимаю, зачем ты рассказываешь это мне?

— Потому что ты должен мне помочь, Томас. Так же, как помогла она. Ты должен спасти меня от этого.

— Но как я могу это сделать?

— Не знаю, — прошептал он. — Но ты ведь умный. А я идиот. Ну, может быть, не совсем идиот. Но я точно не умный. Не такой, как ты. Придумай что-нибудь, Томас. Какова мать, таков и сын, ведь так говорится? Я твой друг — это все, что я могу сказать. Не забывай об этом. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. И я рассчитываю на тебя. Я твой друг. Пожалуйста, помоги мне!

Он повернулся, собираясь уйти, но тут рядом возник Шугер и сгреб его за ворот своей большой мясистой лапой. Он засмеялся, глядя на то, как Игги беспомощно ловит ртом воздух.

— Привет, Игги, — сказал Шугер, отпуская свою жертву. — Доброе утро, мистер Райдер.

— Шугер… — пропыхтел Игги. — Привет, Шугер.

— Вы, ребята, так долго беседовали… Интересно узнать, о чем?

— Так, ни о чем, — сказал Игги, потихоньку пятясь.

— Ни о чем? — удивился Шугер. — Что ж, и такое бывает. Но я не знал, что ни о чем можно говорить взахлеб, как это сейчас делали вы. Вот и Томас выглядит так, будто проглотил большую навозную муху.

— Ни о чем существенном, я хотел сказать, — поправился Игги. — Об Арбузном фестивале и всяких местных проблемах. Все больше о вредителях: огуречных жучках, тыквенных точильщиках, огневках…

— Да уж, чего-чего, а вредителей у нас хватает, — сказал Шугер. — Особенно по арбузной части.

— Это верно, — сказал Игги, украдкой мне подмигивая. — Одна огневка чего стоит — сколько арбузов перепортила эта тварь.

— А бактериальный вилт? — Шугер сокрушенно покачал головой с видом человека, вся жизнь которого прошла под знаком безуспешной борьбы с бактериальным вилтом. — И еще антракноз. И мучнистая роса.

— Точно, и мучнистая роса, — подхватил Игги. — Я и забыл про мучнистую росу.

— Как раз от нее-то и пошла погибель, — сказал Шугер, по лицу которого обильно струился пот. — От нее и от кое-кого еще.

— Кое-кого, — повторил Игги, ворочая челюстями с удвоенной скоростью. — Может, не стоит, а?

Они посмотрели друг на друга, и Шугер ударил Игги кулаком в плечо.

— Больно, Шугер, — сказал Игги.

— Надеюсь, что больно, — сказал Шугер.

Далее между ними состоялось нечто вроде короткой и беззвучной — посредством одних лишь взглядов — беседы, после чего Шугер отвернулся от Игги и уставился на меня.

— В чем дело? — спросил я его.

— Да так, — сказал Шугер, — пустяки. Мне в голову пришла одна мысль.

— И мне тоже, — сказал Игги.

— Я хотел спросить тебя еще вчера вечером, но Снайпс не позволил.

— О чем спросить? — поинтересовался я.

— Ну… — замялся он.

— Давай-давай, спрашивай, — подзадорил его Игги. Теперь, в присутствии Шугера, он держался иначе, чем несколько минут назад, разговаривая со мной. — Этот вопрос ему зададут еще не раз за то время, что он проторчит в Эшленде.

— Неудобно все-таки, — сказал Шугер.

— «Неудобно» еще не значит «неправильно», — сказал Игги.

— Оно, может, и так, — сказал Шугер и обратился ко мне, при этом рассматривая носки собственных ботинок: — Ты когда-нибудь…

— Что? — Я ждал продолжения.

— Ну, сам знаешь, — буркнул Шугер.

— Сам знаешь, — повторил Игги.

— Тебе уже исполнилось восемнадцать, верно?

— Исполнилось, — сказал я.

— Это хорошо.

— Хорошо, — эхом прозвучал голос Игги.

— На мой взгляд, вполне зрелый возраст, — сказал Шугер.

— Даже перезрелый, — сказал Игги.

— Скажи, ты когда-нибудь имел…

— Ну конечно же, он имел, Шугер, — сказал Игги, кладя руку мне на плечо. — Взгляни на него, какой красавчик. Наверняка он уже много раз это делал. Иначе и быть не может.

— Оттянуться по молодости разок-другой, как же без этого.

На сей раз Шугер широко улыбнулся. Затем он взял меня руками за плечи, приблизил свое лицо к моему и заглянул мне в глаза — ни дать ни взять проницательный судья, пытающийся узреть истину в глазах подсудимого.

— Говорят, это можно выяснить по взгляду человека, — сказал он. — Типа магического кристалла. Если долго смотреть человеку в глаза, ты найдешь там правильный ответ.

Он продолжал смотреть мне в глаза, пока я не отвернулся, сбрасывая с плеч его руки.

— Магический кристалл, — фыркнул я. — Придумают же…

— Есть тут одна старуха, — сказал Шугер. — Живет на болоте. Уж она точно может это увидеть. Она может увидеть все что угодно.

— Не понимаю, о чем речь, — сказал я.

— Поймешь, — сказал он.

— Он и так уже понял, — сказал Игги.

— И я так думаю, — сказал Шугер.

— А если и не понял, то ждать недолго.

Шугер рассмеялся, Игги подхватил, и я рассмеялся за компанию с ними. Что мне еще оставалось делать?

— Мои дела вас не касаются, — сказал я.

Они снова расхохотались.

— Его дела нас не касаются, — сказал Игги.

— В этом году у нас будет отменный фестиваль, — сказал Шугер, мечтательно глядя в пространство поверх моей головы.

— Отменный, — согласился Игги. — Лично я жду не дождусь.

_

На протяжении последующих трех дней я побеседовал со множеством людей и, как это и предсказывала Анна, узнал о моей маме и об Эшленде даже больше, чем хотел бы знать. Я прекрасно понимал, что происходит, хотя никто не говорил мне этого в открытую: я был негласно избран Арбузным королем. То есть они все были уверены, что я стану их королем. Это было видно по глазам людей, с которыми я встречался; это угадывалось в интонации их речей. Однако я не собирался плясать под их дудку. В данном случае я был вполне способен сказать «нет». Я мог уехать отсюда в любой момент. Но до того мне следовало завершить начатое — выяснить всю правду о прошлом. Как только это произойдет, рассуждал я, как только я сердцем почувствую, что это произошло, я тотчас исчезну из города. И тогда я действительно стану мужчиной.

Что касается моего отца, то таковых у меня нашлось сразу несколько. К исходу четвертого дня моего пребывания в Эшленде я пообщался с полудюжиной добровольцев: мужчин, отводивших меня в сторонку, чтобы по секрету поведать увлекательную историю о ночи любви, проведенной каждым из них с Люси Райдер, при этом делая упор на совершенно необязательных — разумеется, сладострастно-непристойных — подробностях. Почти всегда такие откровения преподносились мне в темных закоулках; они смотрели на меня долгим задумчивым взглядом, обнимали за плечи, говорили о том, как они гордятся мною, таким высоким и красивым, ну а хромота — это ничего страшного, она присутствует почти у каждого в их роду. Иногда наследственным признаком была не хромота, а что-нибудь еще: они находили, что у меня их форма ушей или бровей, их подбородок, их руки или их улыбка. Но по частоте употребления хромота, как мой самый заметный признак, была вне конкуренции. Никто больше не должен об этом знать, говорили они, пусть это останется между нами, и я в знак согласия пожимал руку своему очередному отцу, клянясь унести эту тайну в могилу.