Граница льдов

— Вы черпаете воду?

— Наши помпы справляются.

— Вам угрожает немедленная опасность?

— Да. Наш груз может сместиться в любой момент, судно может опрокинуться.

— «Ролвааг», оставайтесь на связи.

Наступило шестидесятисекундное молчание.

— «Ролвааг», мы полностью понимаем ваше положение. Мы имеем наготове спасательные средства здесь и на Фольклендах. Но мы не можем, повторяю, не можем начинать поиск и эвакуацию, пока шторм не утихнет по крайней мере до десяти баллов. «Ролвааг», у вас есть спутниковая связь?

— Нет. Большая часть электроники отказала.

— Мы сообщим вашему правительству о вашем положении. Можем мы еще чем-нибудь помочь?

— Только буксиром и как можно скорей. Прежде чем мы разобьемся о рифы Брансфилда.

После шороха помех голос вернулся.

— Желаю удачи, «Ролвааг». Храни вас Бог.

— Спасибо, Южная Георгия.

Бриттон положила микрофон, прислонилась к пульту и стала пристально вглядываться в ночь.

«Ролвааг»

18 часов 40 минут

Как только «Ролвааг» вынесло из-под прикрытия ледового острова, его подхватило ветром и потащило в шторм. Ветер набирал силу, в считанные минуты они снова промокли от ледяных брызг. Салли Бриттон чувствовала, что судно находится целиком во власти бури, и испытывала отвратительную беспомощность.

Шторм усиливался с методичностью часового механизма. Бриттон замечала, как он нарастает от минуты к минуте, достигая силы, которая казалась ей невероятной. Луна скрылась за плотными облаками, и за пределами мостика ничего не было видно. Шторм был здесь, на самом мостике, вокруг них. Он был в обилии брызг и секущих, острых как бритва, осколках льда, в крепнущем предчувствии смерти в море. Но больше всего лишал ее присутствия духа звук: постоянный глухой рев, приходивший, казалось, сразу со всех направлений. Температура на мостике упала до девятнадцати градусов Фаренгейта, и Бриттон ощущала, как ее волосы покрываются льдом.

Она продолжала регулярно получать рапорт о состоянии судна, но обнаружила, что почти не отдает приказов. Без силовой установки и рулевого управления она мало что могла сделать. Оставалось ждать. Чувство беспомощности было почти невыносимым. Основываясь на движении судна, она прикинула, что высота волн сто футов. Их мощность не уступает мощности товарного состава. Эти волны, обегающие земной шар по воле ветра, нигде не разбиваются о берега, поэтому растут, растут и растут. Волны «ревущих шестидесятых» — самые громадные на земле. «Ролвааг» пока спасали только его собственные огромные размеры. Каждый раз, когда судно поднималось на гребень, ветер достигал оглушительного воя. Вся надстройка вибрировала и дребезжала, словно ветер пытался обезглавить корабль. Он содрогался и начинал заваливаться набок медленно, мучительно. Эта битва волна за волной фиксировалась креномером: десять, двадцать, двадцать пять градусов. Когда угол становился критическим, все взоры были прикованы к этому обычно не очень важному инструменту. Когда гребень волны проходил, Бриттон ждала выравнивания судна, и это был самый страшный момент. Но каждый раз судно выравнивалось. Начиналось это незаметно, потом процесс ускорялся. Громадная инерция постепенно выпрямившегося судна заставляла его на миг прислониться к волне. Что вызывало не меньший ужас. Оно соскальзывало к подошве волны, окруженное водяными горами, в зловещую тишину, которая казалась еще более устрашающей, чем шторм наверху. Процесс повторялся снова и снова, бесконечно, с жестокой размеренностью. И на всем его протяжении ни она, ни кто-либо другой ничего не могли сделать.

Бриттон включила прожектора носовой надстройки, чтобы увидеть главную палубу. Большинство контейнеров и несколько шлюпбалок сорвало с креплений и смыло за борт, но люки танков уцелели. Судно продолжало черпать воду через пробоину, однако трюмные помпы с ней справлялись. «Ролвааг» был крепким мореходным судном, он прекрасно выдержал бы шторм, если бы не сокрушительный груз у него в трюме.

К семи часам шторм достиг пятнадцати баллов с порывами ветра до ста узлов. Когда судно поднималось на вершину волны, врывавшийся в разбитые иллюминаторы ветер грозил выдуть их всех с мостика в темноту. Ни один шторм не мог долго так бесноваться. Бриттон надеялась, что он начнет стихать. Должен.

Она регулярно смотрела показания локаторов, безнадежно пытаясь увидеть контакт, который мог означать спасение. Но экран был испещрен шумовыми дорожками, создаваемыми в основном отражениями от поверхности моря. С гребня каждой волны им удавалось ясно рассмотреть поле гроулеров — скопление небольших айсбергов — на расстоянии около восьми миль впереди. А между ними и судном лежал одинокий ледовый остров, меньшего размера, чем те, что они миновали, но все же длиной в несколько миль. По мере продвижения во льды волны будут уменьшаться, но, конечно, и льда будет все больше.

По крайней мере, глобальная навигационная система работала стабильно и четко. Они находились в ста пятидесяти милях северо-западнее Южных Шетландских островов, необитаемой гряды похожих на клыки гор, торчащих из моря и окруженных рифами и водоворотами. За ними лежал пролив Брансфилда, а дальше — паковый лед и побережье безжалостной Антарктиды. С приближением к побережью волны станут меньше, но усилятся течения. Если Южная Георгия начнет спасательную миссию в шесть утра… Все зависит от этой штуки в трюме.

Судно устрашающе накренилось. И когда оно оказалось на вершине волны, Бриттон ощутила странную заминку, задержку в этом положении. В этот самый момент Глинн поднял рацию и очень внимательно слушал. Заметив ее взгляд, он объяснил:

— Это Гарса, но я не слышу его из-за шторма.

Бриттон обратилась к Хоуэллу:

— Соединитесь с ним. Максимальное усиление.

Неожиданно на мостике загремел голос Гарсы:

— Эли!

Усиление придало паническую интонацию этому бесконечно усталому голосу. На заднем плане Бриттон слышала скрип и визг измученного металла.

— Слушаю.

— Подались основные крестовины!

— Продолжай работать.

Бриттон удивил спокойный, ровный голос Глинна. Корабль снова накренился.

— Эли, эта штука выпутывается быстрей, чем мы успеваем…

Судно накренилось еще сильней, и голос Гарсы утонул в новом взвизге металла.

— Мануэль, Рочфорт знал, что делал, когда проектировал оплетку, — сказал Глинн. — Она гораздо прочней, чем ты думаешь. Действуй последовательно, шаг за шагом.

Крен судна еще сохранялся.

— Эли, камень… Камень двинулся! Я не могу…

Динамик смолк.

Судно прекратило движение, потом содрогнулось всем корпусом и стало медленно выпрямляться. И снова Бриттон ощутила ту же заминку, похожую на остановку, как будто танкер за что-то зацепился.

Глинн не отрывал глаз от динамика. Через секунду в нем щелкнуло и вернулся голос Гарсы:

— Эли, ты слушаешь?

— Да.

— Я думаю, штука немного двинулась, но снова встала на место.

Глинн почти улыбнулся.

— Мануэль, видишь, ты напрасно беспокоился. Не паникуй. Сосредоточь внимание на критических узлах, остальные пусть летят. Разберись в ситуации. Эта оплетка построена с огромной избыточностью. Двойное обеспечение. Помни это.

— Есть, сэр.

Корабль начал снова крениться. Медленное мучительное движение, сопровождаемое скрипами. И опять Бриттон уловила паузу, а потом что-то новое, какое-то изменение в характере движения. Нечто неприятное.

Бриттон взглянула на Глинна, потом на Ллойда. Она поняла, что они ничего не заметили. Когда метеорит сдвинулся, она почувствовала, что на это отреагировало все судно. «Ролвааг» всей своей массой почти повернулся на гребне последней волны. Может, ей это показалось? Она ждала, пока судно опускалось в неестественное спокойствие у подошвы волны, а когда снова начало подъем, включила освещение главной палубы и поисковые прожектора. Бриттон хотела видеть, как судно адаптируется к волне. Оно поднималось, содрогаясь, словно бы пытаясь сбросить с себя ношу. Тяжелая темная вода сливалась с бортов и через шпигаты. С началом подъема снова застонала конструкция в трюме. Дрожа под ударами ветра, судно медленно поднималось по широкой поверхности волны. Нос зарылся в самый гребень вала, стон перешел в пронзительный визг протестующего металла и дерева, которому вторил весь остов судна. И вот оно: на вершине «Ролвааг» совершил то же самое рыскающее движение, почти поворот на месте, а потом опять лег на воду. Снова замешкался перед выравниванием, и это было хуже всего.