Дурная привычка

Низкий гул, потрясающий весь организм так, что отчетливо ощущалась вибрация мозга в черепе, прошел через меня. Гул этот рождался там, в самом сердце Зоны, где-то в глубине Четвертого энергоблока АЭС, где-то в недрах давно заглушенного реактора, где-то в самых глубинах материи. Гул катился по Зоне, проникая во все закоулки, заставляя живых затыкать уши и падать лицом в пол, моля Зону об очередной отсрочке неизбежного приговора. Пережив свой первый Выброс, я долго пытался понять, с чем можно сравнить этот всепроникающий гул. На ум, почему-то, приходило только гудение проводов ЛЭП, усиленное в миллион раз.

За гулом пришел рокот. Глухой сначала, он напоминал бурчание водопроводной трубы, потом он стал громче — так грохочет пустая деревянная бочка, катящаяся под уклон, потом рокот превратился в бой больших тамтамов, потом — в грохот турбины взлетающего авиалайнера. Как только звук достиг своего максимума, до меня докатилась ударная волна. Сейсмографы, наверное, показали бы три, а то и четыре балла по печальной шкале Рихтера. Что интересно, от этих землетрясений не страдали старые постройки, те, что были в Зоне, когда она называлась просто «зона» и считалась обычной полосой отчуждения вокруг ЧАЭС. Новые же строения, которые люди пытались возвести уже в Зоне, рушились как карточные дома, а старые хутора, стояли, будто Выброс их не касался вовсе. Из новостроя, только научный лагерь на Янтаре чудом сохранял свою целостность, да и то, после каждого Выброса военным приходилось латать несколько секций забора, упавших от действия самой страшной и непонятной аномалии Зоны. Старые постройки, конечно, разрушались, но причины крылись в ветре, дождях и активном воздействии сталкеров, укрывающихся за стенами от пуль конкурентов. Выброс же, для «старожилов» был как легкий ветерок для гранитной глыбы. Даже колесо обозрения в парке Припяти возвышалось на своем месте. Возвышалось и ржавело, продолжая, однако, медленно крутиться, приглашая всех желающих полюбоваться из своих желтых кабинок на Зону и, некогда могучую, ЧАЭС имени В.И. Ленина.

Зона, как будто решила доказать, что привычные законы физики для нее ничто. В обычной жизни мы сначала видим взрыв, а только потом до нас докатывается звук и взрывная волна. Тут же все наоборот: сначала мы чувствуем Выброс, потом видим его.

Я наблюдал эту вспышку только раз и не хочу больше. И никому не советую. Тогда любопытство совсем меня замучило, и я решил его удовлетворить. Дурная привычка, что поделаешь…

— Ты куда собрался? — голос Охотника был недовольным: он только что раскурил очередную самокрутку и приготовился ей насладиться в полной мере. — Выброс же вот-вот случится.

Мы сидели в бункере недалеко от старой фермы и блокпоста военных у Периметра. Бункер этот принадлежал Охотнику. Учитель говорил, что обустраивал он его еще вместе с легендарным Меченым. Удобное место: идешь из Зоны, амуницию скинул, и налегке через Периметр прошел. У военных вопросов меньше — старая куртка сталкера не так привлекает к себе внимание, как хороший защитный костюм. Сразу ясно воякам: нищета, голь перекатная, чего с него взять можно, кроме радиации? Идешь обратно — через Периметр прошел, оделся, как подобает для рейда, и вперед. Опять же — от блокпоста недалеко, значит мутантов поменьше. Особо любопытные сталкеры дверь ломать не рискнут — себе дороже выйдет, да и засаду не оставят — стрельба начнется, военные тут все «Градами» перепашут — не жалко для доброго дела. А сами ребята с блокпоста в Зону не суются, боятся они Ее и не понимают. И на сталкеров, туда-сюда снующих, смотрят как на дураков — сами в пекло лезут, да еще и доход приносят.

— Посмотреть хочу, как это, — я направился в сторону предбанника. — Интересно же.

— Ну, погляди, деточка, погляди, — Охотник снисходительно ухмыльнулся и выпустил сквозь зубы струю дыма. — Только, сильно не засматривайся, а то кофе остынет.

Закипающий чайник, как бы в подтверждение его слов, призывно свистнул.

— Я только одним глазком.

— Во-во, одним… А второй прикрой, от греха.

Я вышел в предбанник и потрогал холодную дверь тамбура. Тяжелая, выгнутая дугой наружу, она закрывала выход в коридорчик перед лестницей. Коридор несколько раз изгибался под прямым углом (от взрывной волны, наверное) и заканчивался второй такой же дверью. Та вела на лестницу. Лестница оканчивалась дверью перед небольшим зальчиком. В стене его был люк, как на подводной лодке, только мощнее. Люк вел наружу. Не сразу, конечно, через комнатенку, спрятанную под валуном, который надо было сдвинуть, чтобы с поверхности в нее попасть. Стоя на земле, даже с нескольких метров сложно понять, что холмик, хаотично усыпанный валунами, внутри полый, а проход между камнями, которого, в общем-то, и не видно, ведет к двери, тоже скрытой валуном. Да, военные расстарались на совесть! В этих катакомбах можно не только Выброс пережидать, но и от ракетного удара спасаться.

В предбаннике я поднял перископ. Даже это военные архитекторы предусмотрели!

Зона пламенела багрянцем, будто не глубокая ночь стояла сейчас на дворе, а только закатный вечер. Ветра не было — пучок какой-то мутировавшей травы, закрывающий обзор в сторону центра Зоны, не шевелился. Я повернул оптику чуть правее, тихо матеря проклятую растительность и свою безалаберность: выдернуть надо было этот кустик, и все дела. А теперь, вот, и на Выброс полюбоваться не получится! Выйдем из бункера, обязательно выкорчую треклятое растение.

Сейчас шарахнет! Надвигающийся катаклизм я уже научился чувствовать не хуже любого мутанта. Метрах в ста впереди быстро проскакала плоть. Не успеешь, голубушка, до Выброса спрятаться. Хотя, может на мутантов — истинных Детей Зоны — Выброс не действует? Кто знает?

Плоть ушла из поля зрения. Передвигать перископ за ней я не стал: меня больше интересовала картина происходящего вокруг, чем какой-то мутант.

В этом момент случился Выброс. Все по плану: гул, грохот, подземные толчки. Сейчас, сейчас…

Вспышка, осветившая все вокруг, казалось, выжгла мне мозги вместе с глазами. Такой эффект бывает после взрыва свето-шумовой гранаты: кроме ослепительно — белого света ты ничего не видишь. Кто не переживал такого, тот не поймет. Сравнений нет, чтобы полностью передать ощущения человека, в момент лишившегося зрения. Попробуйте взглянуть в бинокль на Солнце. Если после этого зрение восстановится, то можно считать себя самым везучим жителем планеты.

Что было дальше, я не помню: очнулся я уже на полу. Надо мной стоял Охотник и посмеивался. Я его видел не очень отчетливо: муть в глазах мешала сфокусироваться на объекте.

— Ты как? — Охотник нагнулся к моему лицу.

— Ты кто? Ангел? — Сказал я и тут же пожалел об этом — головная боль схватила череп клещами и начала его выкручивать. Я закрыл глаза и поморщился.

— Ничего, — голос Охотника, окутанный странной дымкой, донесся откуда-то издалека. — Раз шутишь, значит, все обойдется. Лежи, отдыхай. Скоро все пройдет. И запомни: Выброс не для того, чтобы им любоваться, Выброс для того, чтобы от него прятаться.

Наступила тишина. На улице сейчас стоит «мертвый полдень» (кто-то из сталкеров очень точное название подобрал). Белый свет выжигает тени и цвета, заставляя окружающий мир превращаться на некоторое время в соляную пустыню. Говорят, при ядерном взрыве вспышка получается такая же.

За вспышкой идет основная напасть Выброса: волна пси-излучения. Каждый переживает ее по-разному. В основном, сталкерами владеет безотчетный страх или полная покорность судьбе. Некоторым становится весело. Они впадают в какую-то эйфорию, смеются, мечутся по убежищу, пытаются выйти наружу. Кого-то пробирает на разговоры. Причем истории, рассказанные во время Выброса, потом никто, даже сам рассказчик, вспомнить не может. Меня же посещают галлюцинации. Я вижу вещи, реально происходящие в Зоне сейчас, или которые случатся в ближайшем будущем. Причем, вижу я все это глазами Зоны. Я могу быть мутантом: ощущать жажду убийства кровососа, похоть бюрера, ярость слепой собаки; могу понять извращенные помыслы контролера или излома, могу увидеть спутанные мысли плоти, и полное отсутствие таковых в крошечном мозге псевдогиганта. Но я никогда не видел Выброс глазами других сталкеров. Лишь однажды промелькнуло что-то смутное, и я совсем недолго наблюдал «свои» ноги, которые уносили «мое» тело от опасности. Что преследовало тогда несчастного ходока, я не знаю, потому что, как только «я» обернулся, видение пропало, сменившись чем-то неразборчивым.