Чаплыгин

Воздушные налеты на Москву продолжались. В один из таких ночных налетов мощная авиабомба упала в Машковом переулке и, разрушив половину здания рядом с домом, где жили Чаплыгины, потрясла стены кабинета Сергея Алексеевича.

Утром, узнав о случившемся, позвонил нарком Алексей Иванович Шахурин:

— Сами видите теперь, Сергей Алексеевич, оставаться в Москве вам больше нельзя!

— Почему же?

Шахурин для убедительности повысил тон:

— Потому, Сергей Алексеевич, что с государственной точки зрения неразумно рисковать если не вашей жизнью, то по крайней мере работоспособностью. Вы входите в золотой фонд нашей науки, и государство обязано не просто охранять вас, а создавать и условия для работы…

— Пожалуйста, со всем ЦАРИ, с моей лабораторией поеду куда хотите, когда угодно!

— ЦАГИ пока остается в Москве, — решительно возразил нарком. — Вам мы предложим просто уехать из Москвы на время, пока не выяснится обстановка и будут продолжаться налеты…

— Поеду только вместе со всеми! — повторил упрямый старик.

Вечером нарком позвонил снова и предложил в порядке приказа срочно отправиться в дом отдыха наркомата в Наволоках, близ Кинешмы, на Волге, в нескольких часах от Москвы.

— Связь через Наволоки с Москвой, с ЦАГИ, обеспечена! — добавил он.

Сергей Алексеевич попросил разрешения подумать денек и, подумавши, согласился.

Накануне войны, перед самым ее началом было полностью закончено грандиозное строительство нового комплекса ЦАГИ; в лабораториях его испытывались и продувались натуральные самолеты, и многие работы, прежде всего по скоростным самолетам, велись в ЦАГИ. В руководимой Чаплыгиным московской, его имени, аэродинамической лаборатории велись обычные работы теоретического характера, шла продувка моделей, изготовлялись вентиляторы для бомбоубежищ, и, в сущности, говоря, Сергей Алексеевич мог спокойно покинуть Москву в ожидании дальнейших событий.

— Но надо знать характер Сергея Алексеевича, — тепло и светло улыбаясь, говорят его сотрудники, вспоминая те дни. — Из своего дома отдыха он звонил ежедневно, требуя полнейшей информации обо всем, что делается в лаборатории, в ЦАГИ, в Москве. Все это страстно, нетерпеливо, со всеми подробностями. Несколько раз ездил в Кинешму с докладами… Наволоки не дали телефона — и вот уже телеграмма: примите все меры предоставления мне разговора с Москвой ежедневно. Выясните, почему не дают Наволоки телефонной связи. Отвечайте скорей!

Наволоком в северных русских губерниях называется наносный, выходящий мысом в реку низменный или, наоборот, крутой берег. Нарушая береговое однообразие, он часто придает особую живописность местности, наволоком и называемую.

Живописную прелесть верховьев Волги вблизи Кинешмы легко представить по известным картинам Левитана, писанным в Плесе, недалеко от Кинешмы. В Третьяковской галерее они живут под именами: «Золотой Плес», «После дождя». С давних пор Сергей Алексеевич, оказываясь на отдыхе, предпочитал сидеть за шахматным столиком.

— Трудно представить себе Сергея Алексеевича, без шахмат, — сказал Владимир Михайлович Родионов, давний друг Чаплыгина, вспоминая эту особенность друга. — Но это увлечение шахматами — увлечение вынужденное, страсть по нужде. Когда врачи запретили ему ходьбу на отдыхе, он стал играть в шахматы, чтобы не сидеть без дела, без умственного занятия хотя бы и на отдыхе.

Действительно, в молодости Сергей Алексеевич всему на свете предпочитал прогулки в окрестностях, где бы пи жил. Он ходил подолгу и помногу, не уставая, вероятно, потому, что деятельность ума его в эти часы отличалась особенной интенсивностью.

Раз после какой-то прогулки в Кисловодске Ольга Сергеевна, добравшись до дому, воскликнула:

— Ах, как я устала!

Сергей Алексеевич насмешливо заметил:

— Я в тридцать лет не уставал!

Сергей Алексеевич играл в шахматы, как жил и действовал везде, страстно, нетерпеливо. Медлительность партнера сердила его:

— Что тут думать? Ведь все ясно, все на виду! Ходите же!

Разумеется, партнер, подгоняемый нетерпеливым игроком, не становился сообразительнее, и Сергей Алексеевич садился за столик только с избранными любителями шахматной игры. Подходящего партнера в доме отдыха не нашлось, и Сергей Алексеевич тем нетерпеливее ждал сообщений из Москвы или чьего-нибудь приезда с докладом.

Жизнь в Москве быстро переходила на военное положение. Вечерами город погружался в темноту. Окна домов, перечеркнутые белыми полосками бумаги, затягивались плотными занавесями. На подходах к столице складывались мешки с песком для баррикад в случае прорыва. Сооружались «ежи» для встречи вражеских танков. Эвакуация опустошала город.

В начале октября решено было эвакуировать ЦАГИ.

Шахурин организовал переезд Чаплыгина с семьей в Казань, чтобы там присоединиться к основному коллективу института.

Враг подступал к Москве, и надо было спешить, но у всех оказывались неотложные дела. Ольга Сергеевна раздумывала: ехать ли с отцом или оставаться с театром.

Из наркомата предупреждали: «Навигация заканчивается 20 октября, суда становятся на зимовку, пароходы уже идут только вниз…»

То были самые тревожные дни Москвы. В сводке Совинформбюро за 11 октября говорилось о напряженных боях на Вяземском и Брянском направлениях. 13 октября было сообщено, что Вязьма нами оставлена после многих дней тяжелых боев.

Город замирал особенно ночью. На улицах не встречалось ни одного человека. Но дежурившие на крышах рабочие, мужчины и женщины, уже называли страшные зажигательные бомбы «зажигалками» и тушили их быстро, ловко и смело.

С восемью сотрудниками ЦАГИ семья Сергея Алексеевича погрузилась на поезд, и наутро все были в Кинешме.

Сергей Алексеевич уже жил в кинешемской гостинице и до пяти раз в день звонил то в Москву, то на пароходство. Приезжие в ожидания парохода устроились на пристани. Ночами становилось холодно, в низинах уже подмораживало.

С последним пароходом направились в Казань.

Пароход был старинный, с большими колесами по бокам, шлепал красными плицами но обмелевшей реке, и капитан все ночи проводил на вахте, а днем спал. Утром над рекою поднимался туман, и пароход стоял, изредка давая сигналы мелодичным звоном колокола, пока ветер не рассеивал туман.

На мелководье убавляли ход. Сергей Алексеевич часто выходил на палубу и, увидев сотрудника, предлагал задачу:

— Почему капитан убавляет ход на мелкой воде?

Как это часто случается со специалистами, гидродинамики практическую задачу решить затруднялись.

Кто-то предложил спросить у капитана. Капитан укоризненно покачал головой.

— Что же тут спрашивать? На полном ходу пароход прессует воду, и осадка увеличивается… Чтобы не сесть на мель, он дает тихий ход!

Сергей Алексеевич скучал о внуке. Юрий Сергеевич за женой и сыном на своей машине отправился в Ростов, куда они были эвакуированы еще раньше, и не успел вернуться в Кинешму к последнему пароходу.

Теперь он должен был добираться на машине до Казани.

На остановках пассажиры менялись. Чаще ехали на небольшие расстояния. Как-то на пароход ввалилась группа красноармейцев, разыскивавших свою часть. Загудела гармоника, старший сказал:

— Тихо, ребята. Тут люди спят…

Гармоника замолкла, а гармонист махнул рукой.

— А, да что тут… Все равно жизнь дала трещину!

В Спасском Затоне стоял холодный буксир «Джон Рид».

Направлявшийся в Самару учитель, перегнувшись через перила, чтобы лучше видеть, прочел название парохода и брезгливо заметил:

— Никакого Джона Рида не было. Был Майн Рид!

В Казани, на пристани, несмотря на утро, оказалось много встречавших пароход сотрудников ЦАГИ. Они сообщили, что Казань переполнена и большая часть ЦАГИ направится дальше, в Сибирь, куда направлены многие авиационные заводы и конструкторские бюро.

Группу Чаплыгина по желанию Сергея Алексеевича направили в Новосибирск. Удачно переименованный из Новониколаевска в Новосибирск безуездный городок на Оби тридцать лет назад еще сохранял многие черты пристанционного поселка, из которого он вырос. Центральные его улицы, Красный проспект и проспект В. И. Ленина, протянувшиеся через весь город, были уже застроены вполне современными многоэтажными домами, но за проспектами, занесенные снегом, просторно стояли обыкновенные, провинциальные, деревянные домики с дворами, заборами, калитками и воротами.