Воскресный день

— Нет.

— Рост, я думаю, если на глаз… Выпрямись.

Николай Иванович выпрямился, вспомнил, что Люська и Пеле заставляет не горбиться.

— Ровнее. Если на глаз… сто восемьдесят.

Кто-то из пассажиров засомневался:

— Со шляпой.

— Сними шляпу.

Николай Иванович снял.

В троллейбусе начался небольшой спор, во время которого Николай Иванович стоял столбом и со шляпой в руках и, конечно, волновался — сто восемьдесят у него рост или нет.

Подбирается к Люсе девочка из Люсиной школы, одна из тех, у которых вечно спадает плечико фартука, несмело тянет Люсю за рукав куртки и говорит:

— Сто восемьдесят с перышком.

— Что еще за перышко?

— Не знаю.

Троллейбус прибыл на конечную остановку. Все, удовлетворенные, разошлись: рост Николая Ивановича был выяснен — 180 сантиметров с перышком. Николай Иванович был приятно поражен — солидный господин.

Люська, Николай Иванович и девочка дальнейший путь совершали вместе.

— Ты чего в школу на ночь глядя? — строго спросила Люська девочку и ткнула ей под нос часики с золотыми стрелочками. — Кумекаешь? Или по петуху встаешь?

— У меня мама.

— Понятно. Ну, а в школу зачем? У таких, как ты, трудовой день закончился.

— Я говорю много лишних слов, — с несчастным видом ответила девочка. — На отвыкание иду.

— Какие же слова ты говоришь лишние? — поинтересовался Николай Иванович.

— Рыбья русалка, цветоножка, — начала перечислять девочка, — птицептенчик…

— И еще перышко… — улыбнулся Николай Иванович.

Люська повернулась к Николаю Ивановичу:

— Ты знаешь, что такое олицетворение? Часть речи. Если сказать: «Опасность пряталась в каменных галереях», «опасность пряталась» и будет олицетворением. Ты идешь на олицетворение.

— Почему?

— На опасность.

— А ты на что идешь? — спросила девочка.

— Я его, — Люська показала на Николая Ивановича, — веду на директора.

— Тебя будут ругать?

— Его будут ругать. Жизнь есть жизнь, и нельзя отрываться от действительности.

Девочка засмеялась тонким прерывающимся голосом.

— Цыц! Я тебе не подруга.

Девочка испуганно смолкла.

Перед входом в школу Люся сказала Николаю Ивановичу:

— Не волнуйся, а то будешь, как она, говорить лишними словами.

— Директор очень строг? — Николай Иванович ощутил холодок в животе.

— Замученный. Язва желудка у него от всех нас.

— Это я понимаю.

— Мы его любим.

— А я ему подарила стихосамолетик.

— Исчезни! — крикнула Люська и притопнула ногой. — Букварик!

Девочка, встрепенувшись, исчезла. Люська покачала головой:

— До чего молодые распустились. Ужас!

— И ты распустилась — кричишь на молодых.

— Не буду. Ты о себе подумай. Нервы у тебя крепкие? Сейчас начнут испытывать.

Николай Иванович вспомнил, что он недавно подумал о нервах Пеле, и ответил:

— Как у грузовика.

Люська и Николай Иванович вошли в вестибюль. Знакомый неповторимый запах школы, состоящий из запахов школьного буфета, влажных полов, ранцев, портфелей и старого спортивного инвентаря. Всплыло и еще что-то давно забытое в каких-то деталях, что нельзя объяснить, можно только почувствовать.

Нянечке в раздевалке (нянечку ребята наверняка передают из поколения в поколение, такая она вся школьная, в синем халате, слегка измазанном мелом), Люська сказала:

— Мой отец.

— Опять выдумываешь?

— Что нам стоит дом построить?

— Она сказала правду, — немедленно подтвердил Николай Иванович.

Нянечка взглянула на Николая Ивановича с нескрываемым честным любопытством, взяла шляпу и пальто, профессионально вздохнула. Люська разделась наспех — куртку накинула на чье-то висевшее пальто — и сказала:

— Провожу тебя, потом буду на улице.

Поднялись по лестнице с усталыми избеганными школьниками ступенями.

— Жаль, что ты еще не успел позаниматься гирей.

— Может, пойти сейчас в физкультурный зал? — Николай Иванович чувствовал необычайный прилив сил.

— Поздно. Это я виновата: не купила тебе до сих пор гирю.

Директора в кабинете не оказалось. Кабинет был заполнен портретами выдающихся ученых, графиками успеваемости (грозные для школьников во все эпохи!), настенным цветным календарем (подарок одного из престижных родителей), стульями, ковром с растоптанным рисунком и двумя письменными столами — директорским и недиректорским. За недиректорским сидела девица со вздернутыми косметикой глазами и ленивыми пальцами печатала на машинке. Сказала:

— Директор заканчивает сочинение в восьмом классе.

— My father, — сказала Люська, — мой отец.

Не переставая печатать, девица спросила:

— Вас нашли через суд?

— Почему через суд! — возмутился Николай Иванович.

— Вы не беглый родитель?

— Я беглая дочь! — ответила Люська со злостью.

— Да. Верно. Мы оба беглые, — попытался смягчить Люськин ответ Николай Иванович.

Секретарша оторвалась от машинки, глаза ее приспустились — она разглядывала father.

— Идем, — скомандовала Люська.

Николай Иванович и Люська под наблюдением секретарши вышли из директорского кабинета. Люська солдатским шагом — ать-два, ать-два. Нарочно.

— Я тебя предупреждала, что начнут испытывать.

Николай Иванович пошел как и Люська: ать-два, ать-два! Сила воли.

— Теперь я сам. Я сумею. Ты иди.

— Да. Сегодня не мой счастливый день недели. — И Люська взмахнула, описала портфелем ему на прощание круг и отправилась вниз, в раздевалку.

В зале перед кабинетом директора прогуливалась женщина, которая обмахивалась сложенной вчетверо газетой. На локте висела сумочка, с которыми ходят в театр. Николай Иванович перестал греметь солдатскими шагами и решил скромненько заняться школьными документами, обильно украшавшими стену.

Николай Иванович приготовился читать, но промчались двое ребят, вернулись и начали бегать, кружить, хватаясь за Николая Ивановича. Если бы не женщина с сумочкой на локте, которая прикрикнула на ребят и даже хлопнула каждого из них по голове газетой, они бы еще долго бегали вокруг Николая Ивановича, разворачивая его то к стене, то к окнам. «Какая смелая женщина», — подумал Николай Иванович.

— Вы к директору? — спросила она.

— К нему.

— У вас кто?

— У меня никого. Простите, у меня дочь. — Наступило, кажется, то, о чем предупреждала Люська. Силы начали катастрофически убывать.

— В каком она классе?

— Протест на портфелях.

— Мы с вами по одному делу проходим. Часть родителей уже побывала у Валентина Сергеевича. Я что-то вас не знаю. Вы не ходите на собрания? Жена ходит?

Николай Иванович поднял и опустил брови, что у него равнялось неопределенному пожатию плечами.

— Поступок безобразный, что и говорить, да еще на уроке стажера. Она неопытная, они этим воспользовались. У меня сын, я ему сделала внушение. Вы своей сделали внушение? — Женщина опять начала обмахиваться газетой. Чувствовала она себя свободно — никого и ничего она в школе не боится.

— Сделал внушение. — И Николай Иванович в страхе огляделся, нет ли случайно поблизости Люськи.

— Теперь Валентин Сергеевич сделает нам внушение. Ваша как учится? Как ее зовут?

Как зовут, Николай Иванович умолчал. Женщина хотела повторить вопрос, но в зале показался директор. Он шел торопливой, озабоченной походкой и нес стопу тетрадей, как официанты носят тарелки. То, что это директор, Николай Иванович понял сразу, потому что женщина мгновенно убрала газету в сумочку и пристроилась к идущему с тетрадями.

— Мы с товарищем к вам, Валентин Сергеевич.

— Прошу, прошу. — Короткий знак подбородком. — Догоняйте, у меня еще урок.

Николая Ивановича поймала за рукав откуда-то взявшаяся девочка-букварик. Участливо спросила:

— Вас уже ругали?

— Нет еще. Ты почему не на этом… на привыкании?

— Я хожу на отвыкание. Забыли?

— Что же вы! — крикнула женщина и замахала теперь энергично сумочкой. — Скорее! У Валентина Сергеевича еще урок!