Воскресный день

Старшеклассник погнался за Люськой, но Люська метнула ему под ноги портфель. Старшеклассник споткнулся и едва не упал. Этого хватило Люське, чтобы добежать до угла, завернуть за угол, и дальше она смешалась с толпой.

— Что она себе позволяет! — крикнула Куковякина на все околошкольное пространство. — Надо немедленно принять меры!

Таня допила кисель и ушла. Старшеклассник восхищенно пробормотал:

— Во спринт.

— Люблю эту девочку, — сказала Мария Федотовна тихо, но Куковякина услышала.

— За что?

— За характер.

— Надавала бы ей по губам.

— Для этого ее надо вначале поймать, — улыбнулась Мария Федотовна.

Николай Иванович сидел в отделении милиции за небольшим рыженьким столом в чернильных звездочках и кружках, оставленных мокрыми стаканами. На столе, вниз полями, лежала шляпа Николая Ивановича, а перед ним лежал лист бумаги, и Николай Иванович занес и уже несколько минут держал над листом деревянную ручку. Подобные ручки сохранились в милициях, на почтах, в сберкассах. На столе была и чернильница с многократно разбавленными чернилами. Николаю Ивановичу надлежало дать объяснение своему поступку — почему он обвинен в лжеродительстве, как это случилось. Есть общеустановленный порядок усыновления детей через отделы народного просвещения, через исполкомы, так ему сказал в милиции молодой лейтенант — погоны с трудом закрывали его большие плечи, тщательно подстриженные черные усики украшали смуглое лицо, пуговицы на кителе пронзительно лучились. «Вы, товарищ Ермоленко, — сказал лейтенант, — избрали странный путь». Но разве он избрал?

Он ничего не избирал. «Товарищ Ермоленко, вы обращались в официальные органы?» — спросил и директор школы. «Нет». — «Зачем назвались отцом? Зачем сказали, что были в командировке?» В командировках он вообще-то бывал, он не обманул. Но как было объяснить, что он давно непонятен и необъясним.

В отделении милиции появилась Люська, кинулась к лейтенанту, протянула ему что-то и сказала, задыхаясь от бега и от счастья:

— Освободите его. Поскорее!

Николай Иванович смотрел на Люську — щеки ее горели, куртка была расстегнута, кепка съехала на затылок. Николай Иванович безнадежно сидел над листом бумаги, на одном из пальцев, в которых он держал ручку, растеклось чернильное пятно.

— Я беру его на поруки.

Лейтенант был настроен полностью дружески.

— Вы кто ему?

— Дочь.

— Опять. Но здесь в документе ни слова об этом не сказано, а должно быть сказано. Открываем, вот страничка одиннадцатая, смотрим внимательно и ничего внимательно не видим. Пустота.

Николай Иванович понял — Люська принесла его паспорт.

— Будет сказано. — Впервые, сколько Николай Иванович знал Люсю, она засопела, нахмурилась. — Я недавно его нашла. — Люся показала на Николая Ивановича. — У меня есть свидетели.

В комнату, как по команде, вошли Трой и Кирюша.

— Вот. Они подтвердят, что он замечательно добрый и что я сама его нашла.

Вязаную шапочку Кирюша снял и держал в руках — ему казалось, что так он выглядит мужественнее.

— Скажи, — обратился лейтенант к Люське. — У каждого на лбу написано, кто он такой? У товарища Ермоленко написано, что он замечательно добрый?

— Посмотрите! — воскликнула Люська.

Николай Иванович чернилами, хотя и разбавленными многократно, умудрился испачкать лоб. Лейтенант взглянул на Николая Ивановича и вдруг громко, как будто комната была полна слушателями, произнес:

— Следствие на лжеродителя закрываю!

Николай Иванович так заспешил уйти, что забыл шляпу.

— Бывший задержанный, головной убор?

— До чего она мне надоела, — простонала Люся.

— Бывший задержанный!

Николай Иванович опять застыл.

— Лоб не забудьте вытереть.

Когда Николай Иванович с паспортом в кармане, с вытертым лбом и со шляпой на голове, Люська, Трой и Кирюша, уже в своей шапочке, оказались наконец на улице, то увидели Пеле, привязанного неподалеку за водосточную трубу. Люська отвязала его, и они все отправились вперед на поиски дальнейших приключений. Так это выглядело, во всяком случае, со стороны. И так этого хотелось Николаю Ивановичу.

— Откуда ты взяла мой паспорт? — спросил Николай Иванович Люську.

— Из квартиры. Зоя Авдеевна дала.

— Просто дала?

— Не просто. Я ее сначала убила.

— А как ты ее убила? — весело спросил Николай Иванович. — Достала свой гребешок и… — Николай Иванович цокнул языком — выстрелил из пистолета.

— Нет, — сказала Люська. — Подержи. — Она передала Трою поводок с Пеле. — Я подкралась, размахнулась… — Люська показала, как она подкралась и как размахнулась, — и ахнула ее друшляком.

— Дуршлагом, — сказал Кирюша.

— Дрюшляком. Отстань, надоел.

— Не пугай прохожих, — попросил Трой. Он стеснялся Люськиного темперамента на людях.

— Да, — сказал Кирюша. — На тебя, Люсьена, обращают внимание. Вон, вся троллейбусная остановка смотрит. Дети на санях перестали кататься.

— А ты уже совсем оробел. Люди! Люди!

— Перестань, прошу тебя. Смотрят ведь.

— Она не перестанет, — махнул рукой Трой.

— Мне что теперь… — капризно отвечает Люська. — Меня все равно свезут в тюрьму, в обитель. Кто возьмет на поруки? Дети с санями?

— Я, — сказал Николай Иванович. — Моя очередь брать на поруки.

— Тогда пойдем и отпразднуем твое и мое освобождение.

— Куда пойдем? — ему хотелось быть таким же решительным, как и Люська.

— В «Светлячок», есть мороженое.

В «Светлячке» заняли столик на четверых у окна, недалеко от дверей. Мороженое ели с вареньем и, конечно, с изюмом, называлось — «мягкое». Люськин заказ. Люся потребовала себе еще консервированного компота, ей принесли в высоком стакане.

Еще раз обсудили приключение в милиции.

— Я виновата, — заявила Люся, отпивая из стакана компот.

— Зачем надо было втягивать Николая Ивановича в дело с портфелями? Тем более, мы проиграли, — сказал Трой, прежде всего недовольный собой. — Ошибка была допущена с самого начала: мы были не правы, нас отбирали на физкультурный праздник, а не на простую демонстрацию. Я сел на портфель только из-за тебя.

— Я тоже. А вот при чем тут Николай Иванович? — Кирюша бодро нападал на Люсю, и Люся ему это сегодня позволяла.

— Я вам объяснила.

— Ничего не объяснила. Ты пьешь компот.

— Я хотела доказать, что он за меня полностью отвечает.

— Николая Ивановича надо беречь. — Таково мнение Кирюши. Когда Кирюша говорит серьезно, у него это получается слишком серьезно, и хотелось немедленно поберечь самого Кирюшу.

— Я не берегу Николая Ивановича? — Люся отправила в рот полную ложку «мягкого» мороженого и на лице изобразила удовольствие.

— Едва не засадила в милицию.

— Как засадила, так и освободила! — Люся стукнула ложечкой по мороженому. — Мой Николай Иванович, что хочу, то с ним и делаю. Он сам сказал, что я его дочь. Всему миру!

— Ты определенно распустилась. — Трой сердито мотнул головой.

Николай Иванович втайне был согласен с Люсей: она теперь может с ним делать все что захочет, как и с Пеле. Кстати, где он? И вдруг, к своему невероятному удивлению, Николай Иванович увидел Пеле за окном «Светлячка» прогуливающимся по тротуару на… поводке.

— Э… — только и смог выдавить из себя Николай Иванович. И еще раз: — Э… — И ложечкой показал на окно.

— Что тебя так удивило? — сказала Люся Николаю Ивановичу. — Привязали к поводку длинную веревку. У Троя была с собой. Пеле свободно гуляет, а мы свободно сидим в «Светлячке».

Николай Иванович, приглядевшись, увидел, что от их столика, вдоль стены и дальше к наружным дверям отходит тонкий канатик.

— Теперь и в кино спокойно ходить можно, — сказала Люська. — Всех вас посажу на веревки, как собак в упряжке. Забавно получится.

— Я повторяю: ты определенно распустилась.

Трой кончил есть мороженое и отодвинул от себя вазочку. Настоящий мужчина, по мнению Троя, не должен есть мороженое, пирожные, печенье, ничего сладкого. И когда Трой ел сладкое, он делал уступку своим принципам.