Алое платье

Это хорошо, Алене она нравилась. И Петюнчик к Ире привык, уже не смотрел на нее как на чужую. Не сердился, когда Алена изредка про него забывала, играя с няней.

Интересно, Ире дали роль Лизоньки?

Алена протянула руку и взяла со стула мамин подарок — диктофон. Мама специально купила его. Сказала, что слишком редко видит сейчас Алену. Из-за занятий в институте. И очень сильно по ней скучает.

Ведь когда мама приходит, Алена чаще всего спит. И утром они совсем мало вместе. Алене нужно в садик, а маме на работу.

Так она скоро забудет свою единственную дочь! Ведь Алена растет, а мама не замечает. И как она меняется, не замечает. Не знает, о чем Аленка думает и чем занимается. И очень-очень тоскует. Может, маме бросить институт?

Но они обе знали — нельзя. Лучше потерпеть немного, скоро лето. У мамы начнутся каникулы, а потом и отпуск. Они вместе поедут к морю. Алена никогда его не видела.

Реки видела: в Череповце аж две реки, они делят город на районы и через них перекинуты чудесные, красивые мосты. А вот море… Какое оно?

И мама нашла выход — купила два диктофона. Чтобы они с дочерью не стали чужими.

Алена с мамой решили — они будут вести дневники. Не такие, как вели в старину, а вполне современные.

Тем более, Алена не очень любила писать. Буквы у нее получались корявые, наползали одна на другую, спешила она слишком, что ли?

Но говорить — не писать. Алена с мамой будут надиктовывать, что сочтут важным друг для друга. И для себя.

Алена завтра утром вставит мамину кассету и узнает, что интересного мама видела за день, что слышала и о чем думала. А мама вечером возьмет Аленкин диктофон, и ей покажется, что дочь говорит с ней. Хотя сама Аленка будет спать.

Мама очень здорово придумала!

Аленка помедлила, сознавая ответственность момента. Нажала на кнопку и сказала:

—Мам, ты молодец! Я сейчас лежу, и Петюнчик лежит… Нет, он встал и на меня смотрит. Думает — с кем это я болтаю? А я с тобой. Хоть ты сейчас и на работе. Это даже лучше, чем по телефону, правда? Там можно говорить только по делу, чтобы тебя не отвлекать, я понимаю, не бойся.

Мам, я вспомнила про твой отпуск и про море. На что оно похоже, скажи обязательно. Нет, я по телику видела, не думай. И в книжках на картинках. Но это ведь не то, да?

Мам, если Ира мне померит температуру, и она будет нормальной, я порисую, ладно? Совсем чуть-чуть.

Знаешь, я думаю, море как небо. Если их поменять местами, мы не сразу и заметим. Пока-пока!

                                                ***

Смешная Аленка! Завела дневник и сияет. Несколько раз заставила Иру прослушать единственную коротенькую запись. Потом вытащила запасную кассету и потребовала, чтобы и Ира попробовала отмечать для себя самое-самое важное в жизни. И в сегодняшнем дне.

Может, так и она поймет что-то о себе и других. Только нужно, чтоб все было честно-пречестно.

Ира фыркнула: легко сказать! У нее язык не повернется произнести то, что она в самом деле думает. Одна мысль — кто-нибудь может случайно наткнуться на кассету и прослушать, бросает в дрожь. Аленке-то хорошо, какие у нее тайны? Малышка!

Ира вообще не верила, что кто-нибудь из взрослых смог бы вести дневник искренне. Нет, записывать сами события, чтобы потом умиляться в старости — это пожалуйста. Да и то не все. Соврал, украл, сподличал, предал, разве о таком напишешь? А уж откровенно выворачивать себя наизнанку…

Нет уж! И себе-то порой кое в чем трудно признаться. Гонишь-гонишь мысль прочь, сам себе противен.

И об этом писать?

Или даже говорить?!

Ира покосилась на Аленку, она опять сидела за столом и рисовала. По счастью, температура у малышки оказалась чуть выше тридцати семи, и Наташа разрешила ей подняться. Попросила лишь проследить, чтобы девочка не переутомлялась.

Это за красками-то!

Перестраховщица Наташа — одно слово. Как и все взрослые. Ладно, хоть встать разрешила, Аленке давно наскучило валяться в постели.

Ира повертела в руках новенький диктофон и с сожалением положила на стол. Нет, она не сможет.

Ира криво улыбнулась и попыталась заставить себя ЧЕСТНО сказать кое-что о себе и других. Хотя бы мысленно.

И мгновенно помрачнела: ну и мразь же она! Это что же получается?

«Я завидую Таньке Мишиной. И всегда завидовала, что уж себе врать. Иногда я радуюсь, что она некрасива и злюсь, что другие этого как бы не замечают».

«Мне нравится Сережка Стрепетов. Я хочу, чтобы он тоже наконец обратил на меня внимание».

Ирина побледнела и непроизвольно сжала кулаки. Однако решила раз в жизни быть честной до конца. Пусть с собой! Хотя бы с собой.

«Другие красивые парни меня тоже волнуют. Особенно из старших классов. Например, Олег Огнев. И еще Мишка Караченцев. Только они совсем не обращают на меня внимания. Поэтому я вру себе».

Ира стиснула зубы и призналась: «Если честно, я всегда вру себе. И другим. Как все! И под пистолетом не расскажу никому те истории, что придумываю для себя перед сном. О любви, например. Где я самая-самая красивая и ради меня… Господи, глупости-то какие!»

Ира испуганно оглянулась на Аленку, будто девочка могла случайно подслушать ее бессовестные откровения. Но Аленка спокойно рисовала, и она угрюмо продолжила: «Я выискиваю в маминых женских романах некоторые эпизоды и украдкой читаю. Когда мама не видит. И папа. – Ее уши предательски загорелись. – Интересно, ЭТО в самом деле так, как пишут, или опять вранье? – Ира горестно шмыгнула носом. – Жаль, я ни разу не целовалась. А уж все остальное… Может, я слишком порочна?»

Ира затосковала, осознавая собственное несовершенство.

«Перед другими девчонками и уж тем более перед мальчишками я делаю вид, что парни совсем меня не интересуют. Ни капли! А сама только о них и думаю. Если не занята уроками».

«Что еще? Притворяюсь интереснее, чем есть. После летних каникул вру девчонкам, что познакомилась с та-аким парнем… А потом таинственно замолкаю. – И зло фыркнула. – Они тоже наверняка врут. Кругом вранье!»

Ира только сейчас поняла, что машинально бегает по комнате. Она заставила себя остановиться и сесть в кресло. И продолжила мысленно диктовать на несуществующий диктофон: «Я не знаю, люблю ли я родителей. Иногда кажется — да, а иногда я их просто ненавижу. Мне с ними почти всегда скучно. А когда они начинают учить меня жизни, я бессовестно думаю — неплохо бы стать сиротой. Потому что я дрянь!» 

«Несколько раз я придумывала истории, будто я приемыш, а они мне чужие. Мол, мои настоящие родители совсем другие. Например, папа — английский аристократ, там они еще есть. Он меня находит, и жизнь меняется: замки, круизы, собственная яхта, драгоценности, тряпки умопомрачительные и все такое…»

«Я недобрая. Когда впереди топчется какая-нибудь тучная старуха, мешая пройти, я убить ее готова. И еле-еле сдерживаюсь, чтобы не сказать гадость. Или грубо не оттолкнуть. Хотя понимаю – все мы станем старыми, но как-то не верится. Точнее, верю, но… Лучше умереть!»

Ира тяжело вздохнула, прекращая самобичевание. Покружила по комнате. Села и вяло спросила Аленку:

—Ты собираешься все-все надиктовывать?

—Не-а,— отозвалась Аленка, не поднимая головы, — только то, что захочется.

—А если захочется соврать? Ну, чтобы показаться лучше?

Аленка приоткрыла рот. Сунула в чашку с водой кисть и обернулась к няньке.

—Это как?

Подумав, Ира осторожно сказала:

—Когда я шла сегодня к тебе, мне какая-то бабка с костылем весь тротуар перегородила. Так я ее чуть в спину не ударила. — Ира торопливо добавила: — Я знаю, что это плохо, но это правда.

—Но ведь ты же не ударила, — удивленно протянула Аленка.

—Но хотела!

Обе девочки, и маленькая, и большая, некоторое время молчали. Спокойно лежащий в ногах Аленки пес вдруг завозился. Сел и укоризненно уставился на Иру. Потом положил тяжелую голову Аленке на колени и негромко заскулил.

Аленка печально улыбнулась ему и признала: