Танатос

— Значит, вы не перкуссионист, а фотограф, так?

— Совершенно верно.

— Тогда я ошиблась. Никогда не следует полагаться на свою память, так что извините меня, пожалуйста; но как, вы сказали, вас зовут?

— Казама. Пишется как «Казе» — ветер, и «Ма» — простор.

— Ах, так вы господин Казама… я и не помню, чтобы Накамура я звала по имени, я, видите ли, вообще никогда не обращаюсь к людям по имени; я говорила: «учитель», «Кейко Катаока», да, я звала ее Кейко, но это случалось крайне редко, поначалу я практически не разговаривала с ней, я никогда не требовала от других, чтобы со мной разговаривали, но когда учитель оставался со мной и с ней, кого он выбирал, а? Скажите мне откровенно, честно говоря, я сомневаюсь в своем ответе.

Рейко ничего не помнила о том человеке, которого звали Накамура. Для нее его как будто и не существовало. Все, что непосредственно не касалось ее или Язаки, было ей безразлично.

— Однажды я накричала на учителя, это случилось непосредственно перед нашим разрывом, до этого я никогда не возражала и не спорила с тем, что он говорил, но в то время я была влюблена в одного паренька и чувствовала себя очень сильной; в конце концов мы с ним тоже разошлись, иногда я думаю, что он был для меня всего лишь средством, чтобы освободиться от учителя, впрочем, это не важно… Однажды, когда мы занимались любовью с учителем, он, кончая, произнес имя Кейко, я не была уверена в этом на все сто, но все же сказала об этом, тогда у нас все шло сикось-накось, поскольку учитель догадался, что у меня есть любовник, а как он смог догадаться? Ну, в любом случае он догадался бы днем позже, так вот, я сказала своему приятелю, что не жила совместно с учителем, разве что когда мы путешествовали, а тут учитель стал названивать мне буквально каждый вечер, а ведь я уже жила вместе с приятелем, так что мне пришлось попросить его не отвечать на телефонные звонки; когда я звонила домой откуда-нибудь, я ждала до трех гудков, а потом вешала трубку. Смешно, не правда ли? Короче, я предупредила своего друга, да, он был всего на два года младше меня, но так как до него я все время проводила с учителем, мне казалось, что он очень молоденький; учитель вот-вот должен был догадаться, мне было очень страшно, и, поскольку в один прекрасный день все-таки это произошло, мне пришлось открыться учителю, пока дело не дошло до каких-нибудь глупостей; когда учитель позвонил, я сказала своему другу, чтобы он ответил и сразу же передал трубку мне, учитель, ясное дело, спросил: «Эй, Рейко, а это что за тип?» — «А, учитель, это всего лишь мой друг пришел проведать меня», потом молчание, учитель все тотчас же понял, а мне доставляло удовольствие, что он попсихует малость; ну а дальше пошло: «Ты живешь с ним, а? спишь с ним? и тебе нравится, да? он уже трахал тебя в задницу? а какую позицию вы предпочитаете?», а я ответила: «А вы кричите мне в ухо имя Кейко, когда кончаете», и на все его вопросы я реагировала только так, что, мол, вы из тех, кто выкрикивает имя другой женщины, занимаясь любовью, вот и докатились до таких пошлостей, и тут учитель удивился: «Неужели это правда?» Теперь я могу рассказывать об этом со смехом, теперь это только приятное воспоминание, но иногда я спрашиваю себя, а почему я все еще вижу это, почему я все еще там? и это страшно, не так ли? Ведь на этот вопрос не может быть ответа, учитель заставил меня страдать чуть ли не до смерти, но сейчас, когда я думаю об этом, мне становится ясно, что в те времена я не задавала себе вопросов без ответа; мне нравилось, когда учитель говорил: «Рейко, есть два типа людей: те, кто живет, умея любить себя, и те, которые проводят свои дни, не любя себя»; когда учитель сказал мне это, я подумала, что в Париже, наверно, я встречу кучу таких людей, как он, но так никого и не нашла.

Рейко говорила четким и ясным голосом. Таким, каким говорят ведущие детских телепередач.

Сделать звонок в Японию я мог только из ее комнаты. Телефонная связь на Кубе — дело безнадежное, у меня самого есть дома телефон, но так как это не выделенная линия, специально для иностранных гостей, позвонить куда-нибудь за границу очень проблематично. Впрочем, с местными вызовами не лучше.

— Я воспользуюсь вашим телефоном, — произнес я.

— Конечно, прошу вас, — раздалось с веранды.

С моря налетал сырой ветер. Я набрал номер, но сигнала не было.

— Не говорите ей, что я здесь, просто спросите номер учителя.

— Так точно.

Наконец в трубке послышались гудки. Я насчитал их восемь.

— Алло. Катаока на проводе.

Ничего себе голосок. Барышня явно не в настроении, а тут еще трескотня и ни черта не слышно.

— Да вы что? — удивилась Кейко, расслышав слово «Куба». Настроение ее от этого, правда, не улучшилось. — Я все равно не понимаю, что вы там мне рассказываете, кто вы такой?

Слышно было ужасно. Связь на Кубе вещь ненадежная, разъединять могут без конца. Моя семья живет в Нагано, и мне не раз случалось перезванивать, когда я разговаривал с матерью. В конечном счете плохая связь начинает нервировать вашего собеседника первым.

— Меня зовут Казама, я фотограф, работаю на Кубе.

Рейко смотрела на меня через стекло веранды. Ее силуэт казался расплывчатым, поскольку стекло покрылось налетом от постоянных брызг и солнечных лучей. Если бы кто-нибудь зашел тогда в комнату, то, увидев Рейко, несомненно принял бы ее за привидение.

— Я не знаю вас.

Тон Кейко становился все более и более неприятным. В телефонных помехах было нечто символическое. Это все равно что разговаривать с Рейко: нужно постоянно думать о том, что сказать вначале, как продолжить и что ни в коем случае нельзя говорить. Нудное, утомительное занятие.

— Я звоню вам, потому что кое-кто говорил мне о вас.

— И кто же? Господин Язаки.

Я подумал, что неплохо было бы получше узнать, что представляет собой Кейко, но теперь было поздно. Получить какую-либо достоверную информацию от Рейко, повидимому, невозможно. Она не то что о других, она и о себе самой не имеет объективной информации.

— Господин Язаки? — произнесла Кейко, и тон ее голоса сделался подозрительным.

Пока я беседовал с ней, в голову пришла мысль, что я не имею никакого опыта общения с людьми ее круга, разве что с Рейко. «Ах вот как? Вы звоните с Кубы? Да… Вы друг господина Язаки? Надо же! О, я давно уже его не видела… Номер телефона? Минуточку, э-э, да, сейчас продиктую, вам есть чем писать? Пишите… вот, пожалуйста…» Так, без церемоний, говорили бы со мной мои приятели. Рейко смотрела на меня с усталым видом. Я не заблуждался насчет того, что эта Кейко в свое время была лучшей подругой Рейко, но наивно полагал, что поскольку та уже бывала на Кубе вместе с Язаки, то это имя возбудит у нее сладкие воспоминания. Глядя на Рейко и одновременно слушая Кейко, я повторял про себя: «О, сборище идиотов!» Я понимал, что они приезжали сюда не как туристы с рюкзачками, сэкономив на своей небольшой зарплате.

Голос Кейко Катаоки мучил меня нещадно. Я начал жалеть, что купился на призывы Рейко, чувствовал себя бессильным перед Кейко, которая разговаривала со мной таким тоном, я не мог ответить ей тем же.

— Да.

— Вы сказали, что вы фотограф. Это правда?

— Да.

— Вы снимали его?

Ее голос и манера речи словно бы говорили: «Вы можете врать все, что вам угодно, но я-то все понимаю».

— Господина Язаки?

— Да. Вы фотографировали его?

— Нет.

— Тогда что же вас связывает?

— Мы знакомы.

— Повторите-ка, как вас зовут?

— Казама.

— Еще раз говорю, я не знаю вас. Мне захотелось повесить трубку.

— Вы дадите мне номер телефона господина Язаки? Некоторое время Кейко молчала.

— Кто вы на самом деле?

Мне стало так нехорошо, что засвербело в носу. Первый раз женщина разговаривала со мной подобным образом. Эта манера речи била точно в цель, и я почувствовал стыд, отвращение к себе, апатию и беспричинный страх — короче, что-то в этом духе. Казалось, что меня застукали за попыткой скрыть какое-то постыдное действие. Я находился словно под гипнозом и вдруг понял, что, сам того не желая, сижу на полу у кровати. Какое-то мгновение мне казалось, что я не Тору Казама, фотограф, выдающий себя за другого, а страшный злодей. «Кто вы на самом деле? Говорите правду! Мне все известно!» — вот что слышалось мне. Мною овладело странное чувство вины, словно мне вот-вот должны были объявить смертный приговор.