Шесть мессий

— Как любопытно, — тихонько произнес Иаков.

Азиат сел на табурет между декорациями, у его ног лежали вторые, более длинные ножны, идентичные по оформлению первым: черный лак и серебро. Незнакомец осторожно положил ножны рядом с мечом, расположив их так, чтобы они лежали зеркально под одним и тем же углом.

— Дай-сё, — сказал азиат. — Большой и маленький. Катана, вакидзаси, — добавил он, указав на меч, а потом на нож.

— Понятно.

— Он называется «кусанаги». — Незнакомец проворно наклонился и поднял меч. — «Косец».

— Почему?

— Согласно легенде, он принадлежал Сусаноо, богу грома; он высек этот меч из вершины горы с помощью молнии. Однажды Сусаноо отправился на охоту и не взял его с собой; меч разгневался и порубил все деревья до одного и даже былинки на острове. А ведь в Японии так мало деревьев… — Он умолк, закрыл глаза и побледнел.

— Так он действует сам, этот меч? — спросил Иаков.

— Хоноки, — пояснил японец, пробежав рукой по поблескивавшим ножнам. — Твердая древесина, они вырезаны из последнего дерева, которое срубил этот меч. Самэ, рыбья кожа — из кита, которого убил Сусаноо. Хабуки — воротник, предохраняет клинок от затупления. Этот крючок пристегивает клинок к рукояти — бамбук, мэкуги. Металлические заклепки, что прикрывают крючок, — мэнуки.

По лицу мужчины струился пот, пальцы дрожали.

«Он рассказывает об этом, как будто медитирует, — решил Иаков, — старается не заснуть, быть настороже. Может быть, для того, чтобы остаться в живых».

— А это как называется? — осторожно поинтересовался Иаков, указав на эфес.

— Касира.

— А это? — спросил он, указав на пластину, прилегавшую к ножнам.

— Цуба. Отделяет клинок от рукояти.

Японец вытащил меч на несколько дюймов, чтобы показать Иакову гарду цубы — металлический эллипс в полдюйма толщиной с оксидированной красной патиной; внешнюю поверхность покрывала искусная гравировка с изображением огненных птиц: одна поднималась, а другая падала в стилизованные языки пламени.

— Это феникс, — пробормотал Иаков, пораженный тем, сколь изысканным может быть смертоносное оружие.

— Феникс, — подтвердил незнакомец. — Название города. Он слегка склонил голову в ту сторону, откуда шел поезд.

— Феникс — символ того, что можно упасть и подняться снова, — сказал Иаков. — Восстать из пепла.

— Это долгий путь.

Азиат пожал плечами, словно ссылаясь на собственное плачевное состояние, снова положил меч рядом с его товарищем и слабо, прерывисто вздохнул.

— Насколько серьезно вы ранены, мой друг?

— Пуля. Попала в спину. Под левое плечо.

— Хотите, я осмотрю рану?

— Ты лекарь?

— Почти, — ответил Иаков. — Я священник.

Глаза блеснули, лоб нахмурился в сомнении.

— Ты? Священник?

— А что? Не похож?

— Да, ты не похож на священника.

— Я раввин, это все равно что священник, только вера другая, — пояснил Иаков, спуская китель с его плеча. — Где вы научились так говорить по-английски?

— У священника, он был католик.

— Что ж, священники бывают разные.

Засохшая кровь пропитала грубую повязку на его спине, свежая темная кровь продолжала сочиться из ее центра.

— Я тоже священнослужитель, — сказал человек.

— Вы буддист?

— Синто.

— Стало быть, вы японец.

— Ты слышал о синто?

— Я читал об этом и встречался со священниками синто из вашей страны в прошлом году в Чикаго. С какого вы острова?

— Хоккайдо.

— Те люди были с Хонсю. Синто означает «путь богов»?

Иаков размотал повязку и открыл рану; японец слегка вздрогнул, когда последний слой муслина оторвался от корки засохшей крови. Чуть ниже лопатки находилось маленькое круглое отверстие. Чистая рана: никакого покраснения или инфекции.

Пуля вошла в спину, прошив мышцу, скользнула по ребру и вышла сбоку груди: выходное отверстие, побольше входного, находилось двумя дюймами ниже. Дышал раненый нормально, легкое должно быть в порядке.

— Ты можешь поблагодарить богов за то, что не находишься сейчас среди них, — заявил Иаков, забыв на момент о собственных слабостях. — Нам нужно что-нибудь, чтобы прочистить эту рану.

— Алкоголь.

— Вам повезло, впереди целый вагон с актерами. А откуда взялась эта повязка?

Японец указал на рулон хлопчатобумажной материи, находившийся в сундуке неподалеку.

— Да здесь прямо лазарет.

Иаков достал ткань из сундука и начал складывать повязку.

— Расскажите мне о том священнике, который научил вас английскому языку…

— Он жил при нашем храме. Американский миссионер.

— Приехал, чтобы обратить вас?

— Кончилось тем, что мы обратили его; он так и остался жить там.

— Услуга за услугу. Я, пожалуй, схожу за алкоголем, — заявил Иаков, но уходить не стал — как бы чего не вышло. Ведь неизвестно, достаточно ли доверяет ему этот человек, чтобы позволить уйти? Похоже, да, доверяет. Он даже не обернулся.

— Где ты прочитал о синто? — спросил японец.

— В одной книге из моей домашней библиотеки, переведенной на английский, конечно. Я не помню названия…

— «Кодзики»?

— Да, кажется, так.

— А где ты видел эту книгу?

— Один из синтоистских священников подарил мне ее в прошлом году в Чикаго; он сказал, что это самый первый ее перевод.

— А ты видел другой экземпляр? — спросил японец, вдруг повернувшись к нему лицом, с чрезвычайно напряженным видом. — На японском?

— Нет, — ответил Иаков, но этот вопрос оставил у него странное чувство; на задворках его сознания что-то складывалось воедино, хотя что именно, ему пока было не определить.

— А что?

Человек уставился на него странными матовыми глазами.

— Подлинник «Кодзики», первая книга, был украден из нашего храма.

— Я так и думал, что вы это скажете…

26 сентября 1894 года

Сегодня утром ровно в одиннадцать часов наш поезд отбыл — американцы просто помешаны на пунктуальности. Мы путешествуем на «Выставочном экспрессе»— его пустили в прошлом году, чтобы обеспечить транспортное сообщение со Всемирной ярмаркой. Расстояние до Чикаго в восемьсот миль мы преодолеем за двадцать часов; это невероятно само по себе, но еще больше удивляют удобства этого чудо-поезда. Он просто роскошен. В этой стране все определяет борьба за доллар потребителя: больше, быстрее, крепче. Нет конца этой гонке, но что поделаешь: в стране без особой истории мысли граждан неизбежно устремляются к будущему, созидаемому сегодня.

По мере продвижения на север нас сопровождают широкие плесы реки Гудзон; поезд только что миновал окраину города, за которой нас встретило такое буйное, блистательное разнообразие осенних красок, какому никогда раньше не случалось тронуть мою душу. Если Создатель нашей вселенной — художник, то, расписывая эти леса, Он воистину опустошил свою палитру. Все оттенки красного, от багрянца до киновари, все тона фиолетового, золото и янтарь — все это вспыхивает и переливается в ярких лучах теплого солнца. Майор Пепперман, наш неутомимый хозяин, назвал этот великолепный сезон «индейским летом». И правда, глядя на такое чудо природы, легко представить себе ее детей, индейцев, живущих под сенью этих лесов, — правящих каноэ, стреляющих из лука, карабкающихся по отвесным скалам, окаймляющим побережье.

Я только что покончил с утренней корреспонденцией — письмами к Луизе, записками и подарками для детей: куклами для Мэри, великолепным набором оловянных солдатиков для Кингсли; теперь он сможет переиграть американскую революцию и продолжить переписывать историю. Во вчерашней телеграмме Луизы нет никакого упоминания о ее здоровье, это безосновательно заставляет меня заподозрить худшее.

Нью-Йорк чуть не лишил меня сил, и еще несколько дней там, наверное, доконали бы и вовсе. Какой потрясающий темп жизни! Удивительно, что его жители не валятся с ног каждую ночь и не засыпают там, где свалились. И никогда прежде мне не случалось бывать в городе, жители которого настолько уверены в себе, можно сказать, даже весьма самонадеянны в отношении собственной значимости. Возможно, этот город и вправду ждет великое будущее, но они никогда не дадут вам забыть об этом и в настоящем.