Плоть и серебро

И все же это произошло у нее на глазах.

Как Чанг ни пыталась, она не могла не держать между ним и собой осторожную дистанцию. Теперь она никак не могла смотреть на него так же, как при первой их встрече, хотя она знала, что это тяжкий грех против него и против собственного разума. Всего пару часов назад он был всего лишь интересным понятием из литературы. Потом он стал ее последней надеждой, а эта надежда превратилась в такое, от чего по коже бегут мурашки, и губы Чанг сами по себе зашевелились в молитве.

Для Марши ее реакция не была неожиданной — ситуация была очень знакомой. Он неловко пожал плечами, глядя на спокойное и теперь неповрежденное лицо Шей.

Жизнь за любовь. Пусть она живет долго, и пусть ее вторая жизнь обернется лучше, чем обернулась его собственная.

— Очень красивая девочка, — тихо сказал он. — Для устранения всех последствий понадобилась бы серьезная пластическая операция, и нет причин ей жить даже временно обезображенной.

Он посмотрел на часы.

— Я дал ей наркоз, так что она еще часа два будет без сознания. Когда очнется, будет как новенькая — хотя я бы проверил ей слух. Я, гм, рад, что оказался здесь вовремя.

Он подчеркнуто не смотрел на Чанг прямо. Если бы он это сделал, она бы отшатнулась.

Страх, отвращение, резкое неприятие, слепая ненависть — или, как у Чанг, потрясенное благоговение — такое выражение он всегда читал на лицах медиков, в присутствии которых приходилось работать. Всегда.

Одна из стенок того ящика, в который он и другие бергманские хирурги поместили себя сами. Даже те, кто знал все детали Программы, реагировали так же. Самая его суть, не говоря уже о том, что он делал, была вызовом всему тому, что они знали и умели, и то, что он с легкостью выполнял то, о чем они и мечтать не могли, только усугубляло ситуацию. Зрелище бергманского хирурга в трансе пугало их и нервировало, а то, что он отдал руки ради этого умения, сжигало мост между такими, как он, и такими, как они, выставляя его в их глазах опасным маньяком, который изувечил себя, чтобы стать каким-то колдуном-целителем.

Вот это почему-то оставалось без внимания в медицинских журналах. По крайней мере до сих пор. Ничего не говорилось и о том облегчении, которое испытывали эти люди, когда он или один из его тридцати с чем-то коллег отбывал прочь — чаще под давлением, чем по собственной воле. И о том, что никто не хочет иметь их у себя в штате — даже в горящей больнице. Он не смог свыкнуться до конца со своим положением парии, но продолжал к нему привыкать.

Теперь и Эллы нет. Он был готов к этому, но легче от этого не было.

Марши снова пожал плечами — он уже пару лет как перестал приводить доводы в защиту своего дела. И начал натягивать перчатки, чтобы убраться отсюда ко всем чертям и выпить поскорее первый из длинной череды стаканов. Перчатки — это необходимо. Ему никак сейчас не вынести, чтобы на него глазели.

— Кажется, все. — Он окинул последним испытующим взглядом лежащего ребенка, которому только что спас жизнь, жалея, что не сможет видеть, как она очнется. Видеть, как откроются эти карие глаза и улыбнется милое личико.

Но этого не может случиться. Горький опыт подсказывал ему и другим бергманским хирургам, что в этом случае произойдет, и этот урок был хорошо усвоен. Внутри у нее остались воспоминания о его вторжении, что-то вроде странных парапсихологических шрамов. Если она проснется и его увидит, она закричит и завизжит, охваченная ужасом таким острым и примитивным, что это может ее убить.

Они это называли «Эффект Кошмара». В начале программы некоторых пациентов чуть не потеряли, пока не поняли урока.

Доктор Чанг сделала к нему нерешительный шаг.

— Спасибо вам… доктор. — Ее глаза встретили его взгляд и тут же неловко скользнули в сторону. — Я прошу прощения… — Она протянула руку, и лицо ее горело от стыда. — За Эллу. За все.

— Ребенок будет жить, — ответил он. — А только это и важно.

В определенном смысле это было правдой. Это было единственное оправдание бергманской хирургии. Она вернула жизнь этому ребенку и сотням других в отчаянной ситуации.

Он подобрал куртку и тихо вышел, не оглянувшись.

— Вы уже пообедали, сэр?

Марши поднял невидящие глаза на официантку и только через несколько секунд вернулся в здесь и сейчас, в буфет госпиталя Литмена. Сморгнув прошлое, он вгляделся в лицо официантки. Широкое, славянского типа. Синие глаза. Румяные щеки, к высокому лбу прилипла выбившаяся курчавая прядь волос. Быстрая, доброжелательная улыбка.

Она была одна на службе. Он смотрел, как другие посетители буфета командуют ею, как рабыней, и потому старался свои запросы свести к минимуму и делать их мягко.

— А, да, кажется. — Он посмотрел, сколько осталось в бутылке. Кончается после питья на автопилоте. Нехорошо. — Но еще одну фляжку этого прекрасного виски я бы выпил. Когда у вас будет время.

Официантка кивнула, принимая его тарелку.

— Хорошо. Что-нибудь на десерт?

— Почему бы и нет? Что-нибудь шоколадное. По вашему выбору.

— Что-нибудь, наверное, смогу выбрать, — сказала она не слишком уверенно. — Принесу через пару минут.

— Спешки нет.

Она умчалась ответить на чей-то повелительный призыв от другого стола.

Он вытряхнул остатки из бутылки в бокал, задумчиво припал к нему. Еще не так много лет назад воспоминания о последней встрече с Эллой раздирали бы его на части. Сейчас он едва ли даже вздрогнул. Забавно, что делает время — плюс почти пол-литра настоящего виски.

С каждым годом он чувствовал все меньше и меньше. Скоро вообще ничего чувствовать не будет. Состояние, которого он попеременно жаждал и ужасался в те случайные промежутки времени, когда был достаточно трезв, чтобы об этом думать.

Шей Синклер была тогда ребенком тринадцати лет. Теперь у нее, наверное, муж и дети, и только неясные воспоминания сохранились о том, как ее коснулась смерть. Иногда, быть может, кошмары. Он надеялся, что жизнь у нее счастливая.

Спустя два дня после прерванного ужина он взошел на борт звездолета с саквояжем в руке. Войдя в шлюз, он обернулся и посмотрел назад. Его никто не провожал.

От Эллы не было ни слова. И он тоже не пытался с ней связаться. Есть вещи, недоступные его искусству целителя, и так оно и останется.

Доктор Чанг послала ему два сообщения о состоянии Шей. Потеря памяти незначительная. Слабое нарушение слуха уже исправляется. Наиболее серьезными последствиями оказались сильные ночные кошмары, в которых какое-то безрукое чудовище копалось в ее внутренностях, и от этих кошмаров она просыпалась с криком, несмотря на применение седативных средств. Сообщения были очень официальные и написанные тоном спокойного извинения.

Перед самым отбытием он отправил ответ:

ДОРОГАЯ Д-Р ЧАНГ! Я РАД, ЧТО РЕБЕНОК ХОРОШО ПОПРАВЛЯЕТСЯ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ ЗНАЛИ, ЧТО В СЛУЧИВШЕМСЯ НЕТ НИКАКОЙ ВАШЕЙ ВИНЫ: ВЫ ПРЕНЕБРЕГЛИ БЫ СВОИМИ ОБЯЗАННОСТЯМИ, ЕСЛИ БЫ НЕ ОБРАТИЛИСЬ К ЛЮБОЙ ДОСТУПНОЙ ВАМ ПОМОЩИ, А ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО МЕЖДУ МНОЙ И ЭЛЛОЙ, БЫЛО, ВЕРОЯТНО, НЕИЗБЕЖНО. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ЭТО ПОСЛУЖИЛО ДОБРОМУ ДЕЛУ.

НО ПРОШУ ВАС, БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ В ВАШЕЙ ЗАВИСТИ. ЛЮДИ ВРОДЕ МЕНЯ — НЕУДАЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ. ВРАЧ ДОЛЖЕН СЛУЖИТЬ ЛЮДЯМ, А НЕ ПРОСТО БЫТЬ УСТРАНИТЕЛЕМ ИХ БЕДСТВИЙ, КАК Я И МНЕ ПОДОБНЫЕ. ПРИ ВСЕХ МОИХ КАЖУЩИХСЯ ПРИОБРЕТЕНИЯХ Я ПОТЕРЯЛ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ. МНЕ УЖЕ НЕДОСТУПНА ТА ДРАГОЦЕННАЯ СВЯЗЬ С МОИМИ ПАЦИЕНТАМИ, КОТОРАЯ ДЕЛАЛА МЕНЯ ТЕМ, ЧЕМ Я БЫЛ, — А ИМЕННО, ХОРОШИМ ВРАЧОМ. ЦЕЛИТЕЛЕМ.

Я СЛЫШАЛ, ЧТО ВЫ ГОВОРИЛИ, И ЭТО БЫЛО НЕВЕРНО. ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ ЦЕЛИТЕЛЕМ, И ВАШЕ ИСКУССТВО НЕ УСТАРЕЕТ НИКОГДА.

ЭТО Я СТАЛ ВСЕГО ЛИШЬ МЕХАНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ.

ПОВЕРЬТЕ МНЕ, ЭТО СОВСЕМ НЕ ОДНО И ТО ЖЕ.

Оказавшись в шаттле, Марши плюхнулся в кресло, и в висках запульсировали красные удары головной боли. Пока он искал в поясной сумке снотворное, от которого все больше и больше зависел, к нему подошел стюард шаттла, держа в руках объемистую коробку в фольге.