Страница 12 из 163
А если нет — наказать его можно будет всегда…
Чтобы стать доктором богословия и получить право преподавать во всех университетах, Р. Бэкон должен был выдержать диспут, который продолжался двенадцать часов — с утра до вечера. Он давно уже владел искусством логики, держал в памяти сотни цитат и теперь во всем блеске готовился показать себя. Истекал последний час, доктора и бакалавры сменяли друг друга каждые полчаса, а ему нельзя было выпить даже глоток воды. Но он разбивал вдребезги все аргументы прославленных богословов, повергая их в изумление, и потому его назвали «удивления достойным».
Вернувшись из Парижа, брат Роджер не внял увещеваниям генерала Ордена, и вскоре о нем стали распространяться слухи, в которых не последнюю роль играла монастырская башня. Будто по ночам монах-чернокнижник занимается в ней колдовством, вызывает дьявола и ведет с ним беседы. Другие шептались, что Р. Бэкон варит в своих ретортах золото, в чем ему, конечно же, помогает сатана. Третьи заявляли, что золото тут ни при чем, и в монастырской башне монах готовит зелье, чтобы опаивать им доверчивых людей. Слухи эти расползались по всему Оксфорду, и суеверные горожане стали с опаской поглядывать на францисканский монастырь и обходить его стороной, чтобы не навлечь на себя беды.
Р. Бэкон пытался оправдаться, что не занимается в башне ничем предосудительным: он только проводит опыты и занимается алхимией, но ведь это не богопротивное дело. Однако Д. Ф. Бонавентура ничего не хотел слушать и был тверд в своем решении: монаха следует наказать. В 1257 году Р. Бэкона вызвали в Париж, и он обрадовался, думая, что на суде ему дадут возможность защищаться, а уж тогда он докажет свою правоту. Но его не собирались судить, ведь Орден был призван не судить, а исправлять прегрешения, и Р. Бэкона заточили в каморку — темную, как могила: пять шагов в длину и три в ширину. Низкий потолок над головой, под ногами — глиняный пол, холодно, тесно, темно. От утра до утра проходила вечность, а за стенами темницы вставало и заходило солнце, пели птицы, проплывали облака, на ночном небе появлялись созвездия. Шли дожди, потом снега, потом снова дожди… Р. Бэкон ощупывал свое лицо: больше становилось морщин на лбу, резче обозначились складки у губ, шершавела кожа… Из обители его не выпускали, но он чувствовал, что происходит в мире. Приезжали и уезжали инквизиторы, ветер доносил запах гари, и ему казалось, что он слышит вопли сжигаемых еретиков и чувствует страшный запах горелого человеческого мяса.
Покаяние длилось уже четыре года, а потом ему разрешили иметь книги, но под строгим надзором, и дали пергамент. И Р. Бэкон стал скупо, убористо исписывать листы, которые потом несли на проверку и выскабливали с них все, что находили сомнительным. Зато после этого Р. Бэкон мог давать их другим братьям В заточении он написал свои размышления о семи ступенях, ведущих к познанию истины, и несколько трактатов. «Похвала математике», «Перспектива», «О радуге», «О врачебных ошибках»… И хотя каждый лист пергамента был на счету, ему удавалось утаить наброски, которые он делал для своего будущего труда о всеобщей науке.
В заточении Р. Бэкон написал и свое главное сочинение — «Большой труд», а под ним крупными буквами приписал: «увещевание». Да, это будет именно увещевание — руководство, содержащее главные человеческие знания и указывающее путь к постепенному преобразованию всех основ. Справедливый папа Климент IV может очистить мир и церковь, нужно только знать пути к Истине, а их откроет наука. Основой основ в познании мира Р. Бэкон считал опыт:
Без опыта ничего нельзя познать с уверенностью. Опытная наука необходима исследователю, подобно тому, как корабельному плотнику необходимо знать искусство судовождения, чтобы построенные им корабли могли плавать, а оружейнику — владеть оружием, чтобы выкованные им мечи годились в дело и стрелы попадали в цель… Опыт позволяет отделить истинное от ложного во всех науках. От небрежения опытом проистекают чудовищные заблуждения…
В своем сочинении ученый-философ рассуждал также о математике и грамматике, географии и гидрографии; любопытны его суждения о музыке, климате Земли, медицине… Не случайно «Большой труд» Р. Бэкона называли энциклопедией того времени. Последняя часть «Большого труда» — «Моральная философия», где Р. Бэкон утверждал: «Во всем, что касается морали, христиане упали в сравнении с древними. Мы погрязаем в бездне пороков, и одна только милость Божья может нас спасти». Если папа своей властью поможет развитию наук, то многое будет достигнуто не только в изучении природы, но и в делах нравственности, ибо под благородным влиянием знаний люди переменяются к лучшему.
Пока переписчики переносили сочинения Р. Бэкона на вылощенный пергамент и срисовывали многочисленные чертежи, он написал «Малый труд», в котором разобрал ошибки в переводах Библии, рассказал об алхимических опытах, о происхождении вещей из элементов и многом другом. А потом еще создал и «Третий труд», в котором изложил краткое содержание двух первых — на тот случай, если папа Климент IV не сможет сразу прочесть все. Свои сочинения Р. Бэкон отправил в Рим и стал ждать ответа и избавления.
Утвердясь на престоле, папа смог наконец-то вступиться за ученого, повелел освободить его и впредь ни в чем не притеснять. Р. Бэкон решил вернуться в Англию, но папа забыл прислать ему денег на дорогу, и весь путь 300 миль монах прошел пешком, питаясь подаянием и ночуя там, где застанет ночь: в городах, на сельских подворьях, в крестьянских хижинах, а то и просто в лесу… В 1267 году брат Роджер вернулся в Англию, добрался до Оксфорда и направился в монастырь. Он шел по узким улочкам, радуясь встрече с городом, где провел лучшую часть своей жизни. Никто не обращал на него внимания — мало ли монахов бродит по Оксфорду! А имя Р. Бэкона, некогда возмутившего спокойствие горожан, за 10 лет его отсутствия стерлось из их памяти.
В Англии к нему был приставлен брат Бернар, да и другие не оставляли философа в покое. И все же он начал новый труд — «Руководство к изучению философии», в котором снова писал о пользе знания и необходимости изучать мудрость древних и развивать науки. Но хотел сказать и о другом — о корыстолюбии многих духовных пастырей, общем невежестве, падении нищенствующих орденов и т. д. И предупреждал, что долготерпение Бо-жие скоро иссякнет и страшен будет гнев Его, обличал прелатов и самого римского папу.
Через год после возвращения на Р. Бэкона снова посыпались доносы: жизнь ничему не научила этого монаха, он снова занялся физическими опытами и алхимией, снова день и ночь проводит в монастырской башне. Но это было еще не самым страшным его преступлением! В своих сочинениях он говорит о независимости науки от религии и — о, ужас! — подвергает критике святую церковь, обвиняет ее в невежестве и в том, что она препятствует развитию научных знаний.
Да, он был уверен, что знания дают человеку власть над природой, оказывают помощь врачам, мореплавателям, ремесленникам, земледельцам… В своих сочинениях говорил о создании таких оптических приборов, с помощью которых можно будет видеть и мельчайшие, и самые далекие объекты — «приближать» Солнце и Луну. Писал он и о том, что люди создадут «повозки», которые будут двигаться без помощи животных; лодки, которые смогут плыть без гребцов, и летательные аппараты. Но для этого наука должна постоянно развиваться, схоластика же, обращаясь лишь к высказываниям «великих авторитетов», только топчется на месте. Наука не может руководствоваться одними «вечными истинами», слепым повторением того, что когда-то изрекли мудрейшие из мудрых. Это не означало, что Р. Бэкон совсем не признавал авторитетов, напротив: к выдающимся мыслителям прошлого он относился с величайшим почтением, но указывал, что и их выводы и утверждения следует проверять.
Сочинения Р. Бэкона читали и переписывали, и многие видели в нем обреченного. Да и сам он мог наверняка предсказать свою судьбу, даже не обращаясь к гороскопу. Преследования не прекращались, и в 1278 году философа снова вызвали в Париж, найдя в его трудах 180 еретических утверждений. «Чтобы никто из братьев не имел с ним словесного общения и не читал его трудов», Р. Бэкона приговорили к заточению в одиночный склеп. Философа замуровали в толще каменных стен, и тяжелая дубовая дверь, наглухо закрывая вход, слилась с этими стенами. По утрам скрежетал засов, в приоткрывшуюся дверь просовывалась рука с хлебом и ковшом воды, и снова каждый день был похож на вечность…