Страница 33 из 39
— В самом деле, — повторила она, — когда же это было?
— В гимназии...
— И вы до сих пор помните?
— До мельчайших подробностей.
— Когда же именно? Где?
Он рассказал ей, когда и где, какой был вечер, кто из присутствующих в нем участвовал. С тех пор, признался он под конец, где бы он ни был («Где бы я ни был, не забыть мне никогда», — тихонько напел он слова песни), каждый раз, когда ему доводится танцевать это танго, он танцует его с ней... «В воображении...» — добавил он с улыбкой.
После танго они выпили шампанского и условились говорить друг другу «ты», как тогда. Тогда, сознался Панайотакопулос, он посвятил ей стихотворение, пожалуй даже не стихотворение, а целую поэму. И до сих пор помнит ее наизусть.
— Но мне ты ее так и не отдал!
Нет, отдал. И он опять сказал, когда и где: во время экскурсии, он мог бы назвать ей точно и день и час.
Волнами веселья всплескивались вокруг радостные краски и звуки, и Мери беспечно отдавалась забавной игре, вернувшейся вдруг из юности... И то, что пальцы Панайотакопулоса все крепче переплетаются с ее пальцами, а другая рука поднимается все выше и блуждает по ее обнаженной спине, не раздражало и не настораживало, заслоненное воспоминаниями, окрашенное в неназойливые, безобидные тона. И Мери не придавала этому значения: в конце концов, он в городе проездом, сегодня здесь, а завтра уедет... И вдруг услышала, что с отъездом он пока не решил и ждет. Чего же? О!.. Ждет приказа,..
— Приказа, — повторил он шепотом, и то, что он хотел ей сказать, Мери поняла сначала по его движению, по тому, как он приподнялся на цыпочки, чтобы приблизиться к ее уху. — Жду, что скажет мне один человек... Как пожелает она...
Они пустились в путь по другому маршруту, но дорога уготовила им неожиданный поворот.
— ...Как скажешь ты, — продолжал Панайотакопулос, и его движения становились все порывистее, подчиняясь другому ритму, не совпадавшему с медленным ритмом танца.
Мери огляделась по сторонам, и ей показалось, будто то, что происходит между ними, не остается незамеченным. Она почувствовала замешательство.
— У меня кружится голова...
Панайотакопулос притянул ее к себе.
— Итак, я остаюсь. Из-за тебя. Только из-за тебя.
Он сказал это ровным голосом, как о чем-то решенном: трудная стадия восхождения осталась позади, и это последнее уточнение открывало легкую для путника дорогу по отлогому склону.
— Я чувствую... Как бы это тебе сказать... У меня такое ощущение, будто я взлетел высоко-высоко...
И Мери вдруг вообразила его на трибуне перед вокзалом, вспомнила, как он гонял их взад и вперед, размахивал руками, поднимался на цыпочки, вытаскивал из кармана блокнотик и отдавал приказы. И та и эта ситуация представились ей комичными.
— А что, если вы заблуждаетесь, господин Панайотакопулос?
— Заблуждаюсь? Это исключено!
— И все же...
Он будто не расслышал ее слов и продолжал танцевать с прежним увлечением, но вдруг резко остановился и сказал, глядя ей прямо в глаза:
— Имей в виду, я никогда не предпринимаю ничего, если не уверен, если не знаю заранее...
— Вот как? Значит, уверены?
— Абсолютно! — И он снова повел ее в танце.
— Любопытно, как же вы это себе представляете?
— Есть у меня кое-какие мысли...
— Например?
— Подробности завтра...
Ничего подобного история еще не знала: Мери нервничала и горячилась, а ее партнер выглядел совершенно невозмутимым... Как только кончился танец, Панайотакопулос покинул ее и теперь снова стоял с мэром. Раза два он взглянул в ее сторону, как будто бросил с высоты привокзальной трибуны: «Завтра... К этому вернемся завтра...» «Дура! Дура! Дура! — с ожесточением ругала себя Мери, танцуя уже с другим. — Какая бестолковая... Какая...» И глазами искала Панайотакопулоса, но нигде его не находила. «Ушел!» — подумала Мери, досадуя, что позволила опередить себя и не ушла раньше. Надо было уйти сразу, посреди танца, как только начались эти излияния. Как глупо она себя вела!
Однако Панайотакопулос был здесь, в зале. Музыка смолкла, и, направляясь к креслу, Мери услышала, что ее зовет Теодорос Яннувардис.
— Не хочу, — отмахнулась она в ответ и упала в кресло. — Хватит. Я устала и больше не танцую.
— Нет, нет, — не унимался Яннувардис. — Иди сюда.
Наступил час, когда веселье не течет уже полноводной рекой, а струится мелкими ручейками, разбегающимися во все стороны и постепенно иссякающими, как все прекрасное в этом мире. Многие ушли, кое-кто прощался у выхода, большой зал заметно опустел. Несколько пар еще кружились, но уже без прежнего подъема. Все возвращалось в русло будничной приземленности. Танцевать больше не хотелось.
— Да нет, не танцевать, — сказал Яннувардис, подходя и поднимая Мери с кресла. — Пойдем, ты нужна нам для кворума.
В углу вокруг Панайотакопулоса собрался их выпуск, почти все, кто остался в городе. Панайотакопулос держал речь, и по выражению лиц Мери поняла, что разговор был нешуточный.
— Ну ладно, — прерывая Панайотакопулоса, сказал Спирос Яннатос. — На сегодня хватит... Много чего мы тут наговорили, но непримиримых разногласий у нас как будто не было...
— Так ли? — усомнился Панайотакопулос. — Молчание порой бывает острее разногласий...
— Да будет тебе, Динос...
— Послушайте-ка лучше меня! — вмешался Теодорос. — Послушайте, что я вам предложу! Давайте завтра соберемся все вместе, посидим, потолкуем. Только чур — на другую тему... Этому разговору все равно нет ни конца, ни края... Разве нам нечего вспомнить? Мери, твое участие просто необходимо...
— Непременно, непременно, — подхватил кто-то.
Сама Мери не успела ответить ни «да», ни «нет».
— Прекрасная идея, — заговорил Панайотакопулос, — и я охотно поддержу ее, но при одном условии! и ты, дорогой Яннувардис, и ты, Яннатос, и ты, и ты... придете на эту встречу в мундире. Как мы, я и Мери... Только при этом условии.
— Ну, знаешь ли... Я предложил посидеть да поболтать... Разве не заманчиво, черт возьми, на часок-другой перенестись в детство?
— Да полно вам, ребята, — примирительно сказал Спирос Лебесис. — В мундире так в мундире! Почему бы нет? Пусть Динос распорядится, пусть нам дадут это самое обмундирование. Лично я ничего не имею против.
Раздался смех. Слова Лебесиса приняли за шутку.
— Ну а если кое у кого еще сохранилась форма бойскаута?
— Вот видите! — обернулся к мэру Панайотакопулос. — Я же вам говорил! Не наш мундир, а форма бойскаутов! Пожалуйста, доказательства налицо. Что же касается завтрашнего дня, — вернулся он к прежней теме разговора, — то я и Мери будем заняты по делам службы. Мери пригласила меня посетить детский лагерь, и я охотно согласился, это мой долг... Детский лагерь — прекрасное начинание, мы обязаны его поддержать...
— О да! — подхватил мэр. — Ты увидишь, Динос... То, что сумела сделать госпожа Папаиоанну...
— Наслышан, наслышан...
Она понимала, что попала в ловушку и что сейчас один из тех критических моментов, когда нужно действовать, действовать немедленно. Но как? Ничего подходящего на ум не приходило.
— Завтра, господин Панайотакопулос... К сожалению, я...
— Да... Знаю. Но другого свободного дня у меня не будет. И я задерживаюсь только для этого...
«Кретин, идиот! Какая наглость!» Возмущение душило ее и мешало собраться с мыслями. Вполне отчетливо Мери сознавала только одно: никуда она не поедет. Ни за что! Кто бы ей ни приказал — хоть все диктаторы мира! Нет! Она не поедет!
И только позднее, ночью, у себя дома, негодуя на свое легкомыслие и перебирая в уме фразу за фразой, она вдруг обнаружила нечто весьма существенное. «А-а-а-а! Вот оно в чем дело!..» И Мери стала припоминать все сначала, и там, где раньше стоял «икс», сейчас вставало найденное ею число, ключ к загадкам, которые до сих пор не разгадывались. Теперь она понимала, почему этот господин, смешной и жалкий, сумел добиться, чтобы она приняла его всерьез, сумел смутить ее и вызвать замешательство, чего с Мери не случалось в других, по-настоящему сложных ситуациях. Конечно, в первые минуты она вела себя опрометчиво, что правда, то правда. Но главная причина все-таки в другом. Что-то другое вооружало его этой чудовищной самонадеянностью. Под конец он сказал ей прямо: «Я никогда не предпринимаю ничего, если не уверен, если не знаю заранее...» Что же он может знать? «Фигляр, ничтожество! Жалкое ничтожество!» Ну нет, она этого так не оставит!