Пыль дорог

Менестрель только насмешливо хмыкнул, окидывая взором всю эту сутолку и суматоху. Привычный к долгим странствиям, он практически забыл, каково это — домашняя суета.

Кентавра, остановившись подле одного из очагов, огляделась по сторонам, раздумывая, нужно ли еще кем-нибудь покомандовать. И взгляд ее упал на замершего в дверях Найрида. Девушка одним прыжком преодолела расстояние, разделяющее ее и менестреля, случайно сбив копытом стоявший на столе кувшин с молоком. Поваренок, месивший в этот момент тесто, испуганно булькнул и принялся отгребать в сторону итоги своей трудовой деятельности. Получалось плохо.

— Ты кто такой? — мрачно поинтересовалась повариха, похлопывая по ладони тяжелой скалкой.

— Менестрель,— не стал скрывать Найрид.

— А здесь что делаешь?

— Гуляю,— улыбнулся он.— Я выступаю на ужине у хозяев замка, вот, жду.

Кентавра положила скалку на стол:

— А чем докажешь?

Найрид с улыбкой перебросил гитару со спины на грудь:

— Что исполнить для вас, прекрасная госпожа?

— А что ты можешь? — хихикнула кобылка, ковырнув пальцем столешницу.

Еще одна улыбка:

— Ради ваших прекрасных глаз я достану даже звезду с неба.

Девушка вспыхнула как маков цвет и опустила глаза. Найрид поймал заинтересованный взгляд поваренка, отложившего в сторону тесто и прислушивающегося к диалогу, и заговорщицки подмигнул ему. Мальчишка расплылся в ответной улыбке.

Кентавра вскинула голову, хотела сказать что-то еще, но тут она заметила, что большая часть поварни, вместо того чтобы заниматься своими делами, с интересом наблюдает за ее разговором с менестрелем.

— Так, это что такое? — хлопнула она в ладоши.— Продолжаем работать! Продолжаем!

Поваренок поспешно уткнулся взглядом в тесто, а девушка вновь повернулась к менестрелю:

— Ты голоден?

Найрид усмехнулся, проведя ладонью по черным как смоль волосам:

— О прекрасная госпожа, вы просто читаете мои мысли! Наверняка у вас в роду были великие шаманы!

Повариха только хмыкнула, задумчиво наматывая локон на палец.

А уже через пару мгновений перед Найридом, поставившим гитару возле стены, как по волшебству появилась тарелка.

Пока менестрель неторопливо поглощал кашу, обильно политую густым соусом, словоохотливая кентавра успела поделиться с ним последними новостями. Рассказала и о том, что третьего дня видали и слыхали на надвратной башне настоящую баньши — поймать, правда, не успели; и о том, что рыбы в водоемах да зверя в лесах стало меньше — не дай духи предков, голодный год начнется; и о том, что по недавнему указу сюзерена Септиана всех пойманных воров, грабителей и мошенников будут казнить на рассвете, по холодку — ну и правильно: сегодня поймали, а завтра — уже, без суда и следствия; и о том, что шаманы Великой степи два дня назад предрекли бурю людскую — черт их знает, что имели в виду...

Менестрель слушал, не пытаясь вставить в сбивчивую речь кухарки ни слова, впрочем, ему бы и не дали.

Под вечер менестреля позвали в главный зал. Найрид вышел на середину комнаты, окинул взором залу, стены которой были увиты цветочными гирляндами. Дамы — в платьях с тугими корсетами, мужчины — в богатых костюмах.

Менестрель провел ладонью по гладкой обечайке гитары и тихо шепнул, почти коснувшись губами головки грифа:

— Не подведи, родная.

Так Найрид не играл давно.

В последнее время музыка стала работой: настоящее вдохновение приходит редко, намного чаще пальцы касаются струн по старой памяти, когда тебе, по большей части, безразлично, каков будет результат. Да, оплошать не хочется, но, с другой стороны, ошибешься пару раз — и что с того? Если не останавливаться, разве кто заметит, что палец вместо пятой струны ударил по четвертой и вместо «ля» сыграно «ре»? Небольшую фальшь слушатель навряд ли уловит.

Сегодня же все было не так. Играть надо было по-настоящему, иначе и не скажешь. Играть — как в последний раз. Играть — словно вокруг нет никого и ничего. Только музыкант и гитара.

И музыка.

Гитара пела одна. Найрид предпочитал работать без аккомпанемента — да и вряд ли бы кто стал приглашать музыкантов для помощи какому-то бродячему менестрелю,— но и этого было более чем достаточно.

Выступление началось с тихой, несмелой мелодии. Менестрель словно вспоминал, каково это — держать гитару в руках. Короткий перебор, аккорд. А вслед за этим — короткий удар по струнам, резкий бой.

В зале никто не танцевал, но в этот момент каждый увидел изящную фигуру, кружащуюся под звуки музыки, вскидывающую руки к небесам. Все увидели языки пламени разгорающегося костра, коня, встающего на дыбы, почувствовали запахи расцветающей весенней степи.

Магии не было — Найрид с презрением относился к тем, кто, не умея играть, пытался заменить отсутствие способностей банальными иллюзиями,— впрочем, она была и не нужна.

Отзвучала гитара, смолкли последние звуки. На секунду повисла тишина. А в следующий миг огромная зала взорвалась аплодисментами. Бродячему музыканту рукоплескали все: и дамы, небрежно обмахивающиеся веерами, и мужчины, неспешно цедящие дорогое вино, люди и гоблины, тролли и кентавры.

Найрид покрепче перехватил узкий гриф гитары и склонился в глубоком поклоне. Склонился, чтобы услышать долгожданное:

— Проси любой награды, менестрель!

Музыкант выпрямился и, не отрывая взгляда от хозяина дома, тихо произнес:

— Мне не нужны деньги, милорд. Я прошу подарить мне жизнь того мошенника, которого поймали сегодня и должны казнить на рассвете.

Каренс Дрей лежал на охапке перепрелой соломы, закинув руки за голову и не отводя меланхоличного взгляда от потолка. Сколько осталось? Часов восемь-девять, не больше, а потом... Интересно, что полагается за мошенничество в этой части Гьерта? Веревка или топор? В ближайшее время придется узнать.

Темный эльф вздохнул и перевернулся на бок, скривившись от неожиданной боли — стражники хорошо знали, куда и с какой силой бить. По влажной стене пробежал, чудом не скользя по мокрым камням, небольшой паук. Мошенник только скептически хмыкнул: интересно, каких мух он рассчитывает здесь выловить?

Взгляд наткнулся на небольшую лужицу, скопившуюся в дальнем углу. Нет, что ни говори, а не заботится местный правитель о своих заключенных. Вот так помрет Каренс от какой-нибудь заразы, и никакой показательной казни не получится.

Хотя о какой показательности можно сейчас говорить? Все произойдет на рассвете, и вряд ли найдется хоть один идиот, который попрется на площадь в такую рань. А впрочем, чем черт не шутит. Вот будет радость для местных представителей Бубновой гильдии: даже дети знают, что наибольшее количество краж происходит, пока зеваки с открытым ртом наблюдают за казнью преступника.

За спиной пронзительно заскрипела открывающаяся дверь. Мошенник бросил короткий взгляд через плечо: неужто решили покормить смертника? Пытаться бежать бессмысленно: тюремщики не заходят в камеры по одному —

это только в дамских романчиках побеги совершаются легко и быстро, да и ребра болят так, что хоть волком вой.

— Встать! — пророкотал голос из-за спины.

Каренс перекатился на другой бок, закусил губу, пережидая вспышку боли, окинул пренебрежительным взглядом тролля-охранника, подошедшего к заключенному ближе всех (еще двое замерли в дверях камеры), и презрительно фыркнул:

— Зачем это? Казнить меня будут на рассвете, а сейчас,— короткий взгляд в окошко под самым потолком,— ночь только наступила. Так что я лучше полежу.

Проглотить такое оскорбление от находящегося в заведомо худшем положении тюремщик не мог. Он размахнулся, чтобы пнуть лежащего ногой в бок, но тот перехватил ногу в воздухе, дернул на себя и с радостью услышал глухой стук — охранник попробовал пол головою на твердость.

Увы, но насладиться плодами небольшого триумфа заключенному не дали напарники упавшего. Несколько ударов, заставивших скорчиться на полу от боли,— и уже через несколько мгновений мошенника со связанными руками и мешком, накинутым на голову, выволокли из камеры.