Страница 2 из 16
На голых руках женщины выступили мурашки от холода.
— Хозяйка запрещает пускать в дом чужих людей, — говорит она и хлопает дверью.
Слышно, как с той стороны брякает запор.
— Царица небесная… — крестится бабушка и устало опускается на каменную ступеньку.
Настенька выпятила нижнюю губу, собираясь зареветь.
— Поедемте лучше обратно, — просит она.
Стало холодно, и мне очень захотелось к нашей большой печке с обломанной вьюшкой.
2. "ТОЛЬКО ВАС ТУТ НЕДОСТАВАЛО!"
Через полчаса мы добираемся до ближайшего перекрёстка и там садимся в трамвай. Какие-то люди помогают нам поднять тяжёлый саквояж на переднюю площадку.
В трамвае тесно, но на остановках влезают новые люди. Трамвай не ждёт, пока все сядут, а несётся дальше и дальше. Мелькают по сторонам высокие дома, вывески, витрины магазинов.
— Бабушка, а бабушка, куда мы едем? — ноет Настенька.
— Молчи, не приставай!
Стоять неудобно. Все толкаются. Нас с Настенькой оттеснили в угол, и я только слышу, как бабушка ругает кого-то:
— Креста на тебе нет!..
Наконец выбираемся из трамвая. Прямо на нас из-под арки дома выезжает подвода, гружённая ящиками.
— Милый, это Филаретова заведение, ай нет? — кричит бабушка возчику.
— Его пока. — Возчик натягивает вожжи, и лошадь останавливается.
— Внучка моего не слыхал ли тут? Кременцов Митрий, лётом нанимался? Из нашей деревни все сюда в извозчики нанимаются.
— Митрий? — Мужик чешет под шапкой. — Это который на Скорпионе ездил? Или, постой, на Вороне? Кременцов, говоришь? Нет, то Лепёхин Митрий. Погоди, на Лысом-то кто у нас?..
Показывается ещё одна подвода. Чернявый, похожий на цыгана парень идёт рядом с телегой.
— Кременцов Митрий в Красную гвардию поступил, — с готовностью отзывается он на бабушкины вопросы. — Неподалёку в казармах стоят, давайте подвезу. Всё одно мимо поеду за солодом.
Он складывает вещи на телегу и сажает Настеньку на узел.
Телега грузно катится по мостовой. Тяжело ступают на булыжник копыта лошади.
— У нас тут такое поднялось — только держись! — весело рассказывает парень. — Митрий ваш с хозяином не поладил, ушёл.
Телега останавливается у кирпичных ворот. Под деревянным грибом стоит часовой с винтовкой. Он кажется очень суровым. Но он добрый. Он помогает парню сложить наши вещи под грибом: сам покараулит, никуда не денутся. Он показывает в глубину двора, где у казённого здания толпятся солдаты.
— Там у них митинг. Идите!
На нас и здесь никто не обращает внимания. Все слушают человека в кожаной куртке. Он возвышается надо всеми, и похоже, что просто-напросто ругает стоящих перед ним солдат, как маленьких школьников:
— Вы что же думаете, прогнали царя и теперь можно спокойно хлебать щи и чувствовать себя героями? Думаете: всё теперь устроится само собой, по щучьему велению? Помещики и буржуи сами принесут вам на блюде и землю, и мир, и власть? Как же, держите карман шире! Они только и глядят, как бы погнать вас снова в окопы, на фронт!..
Он продолжает говорить, и солдаты в ответ поднимают над головой стиснутые в руках винтовки.
Широкоскулый молодой парень в солдатской шинели забрался на кирпичную ограду.
— Правильно! — кричит он, махая шапкой.
Бабушка подходит к нему и тянет за полу:
— Митрий! Ты, что ли, это?
Здоровое, сияющее лицо солдата сначала выражает досаду: кто это мешает ему? Но в следующее мгновение он виновато спрыгивает на землю:
— Бабушка Василиса! Да как вы сюда попали?
Бабушка только хмурится:
— Не молод ли ты ещё — за ружьё-то схватился?
— Все схватились, не один я. Без этого теперь не обойдёшься!
— Времени терять нельзя! — гремит на весь двор голос человека в кожаной тужурке. — Или сегодня мы их, или завтра они нас. Обуховский завод, Трубный, Патронный, Путиловский, солдаты Волынского полка, Гренадёрского, Семёновского, матросы из Кронштадта, Гельсингфорса заняли в городе боевые позиции! Пора! Пусть штык решит судьбу революции!
Все, гремя сапогами, бросились к выходу.
Митрий нетерпеливо переминается с ноги на ногу:
— Наша сотня строится. Сейчас на плацу перекличка начнётся. Не вовремя вы приехали, бабушка Василиса.
— Да была бы я одна, другое дело. Видишь, ребятишки при мне, — говорит бабушка.
Тут только Митрий замечает нас с Настенькой.
— Чьи это, бабушка Василиса?
— Елены Владиславовны, учительницы, помнишь её? В покров схоронили…
Бабушка неожиданно отворачивается и глядит в тот угол двора, где никого нет.
Митрий озадаченно трёт себе шею.
— Эх, — говорит он, — наша красногвардейская сотня уходит. Пора мне: дело военное.
Молчаливый пожилой солдат в мятой шинели и сильно стоптанных сапогах стоит в стороне от других.
— Серафимов, — окликает его бабушкин внук, — проводи, браток, моих к хозяйке, где мы с тобой квартировали. Я ворочусь, видно будет, что делать.
— Шагом марш!.. — нараспев командует пожилой рабочий в зимней ушанке.
— Ладно, — соглашается солдат, — отведу, не беспокойся.
Красногвардейцы, сохраняя строй, уже выходят в распахнутые ворота.
Митрий на бегу занимает своё место в шеренге и машет нам на прощание рукой.
Ещё минута-другая, и плац перед казармами пустеет.
Вслед за солдатом Серафимовым мы тоже идём к воротам.
Но где же красногвардейцы? Только сейчас они шагали впереди по улице, а теперь все куда-то исчезли.
Часовой делает нам знаки и хитровато подмигивает:
— Давайте сюда, в сторонку!
— Что случилось? — удивляется Серафимов.
— Юнкера[2] пушки поволокли из Павловского училища. Сейчас мимо пойдут. Подальше давай ребят-то, не высовывайтесь… Вон Малинин идёт, командир. Ещё подайся за ворота. Слышишь, что ли?
Наступая друг другу на ноги, мы пятимся за ворота, но и отсюда нам видно, как по опустевшей улице неторопливо шагает рабочего вида человек в зимней ушанке, — он только что подавал команду во дворе. Теперь он молча поглядывает по сторонам. Это Малинин.
А у домов вдоль стен и в подворотнях прячутся красногвардейцы. Так вот почему их не видно на улице!
— Без команды не выскакивать! — предупреждает Малинин. — Все чтобы разом!
— Едут! — приглушённо кричит кто-то.
Слышны топот копыт и стук колёс по булыжнику.
Из-за угла разворачиваются и выезжают на середину улицы запряжённые попарно лошади. Все невысокие, одномастные, со стрижеными гривами. Они тянут за собой пушки. Две не очень большие пушки, но, должно быть, тяжёлые: в каждое орудие впряжено по шесть лошадей.
Вся улица наполняется тревожным грохотом. На лафетах, на стволах пушек и на зарядных ящиках сидят молодые офицеры в новеньких шинелях с золотыми каёмками на красных погонах, Это, должно быть, и есть юнкера.
Позади всех на рослых, гарцующих конях едут двое верховых: маленький желтолицый поручик в короткой кавалерийской куртке и щеголеватый высокий юнкер с усиками на красивом смугло-румяном лице.
Внезапно раздаётся пронзительный свист. Это свистит сам Малинин. Он засунул два пальца в рот, и его серьёзное и уже немолодое лицо приняло вдруг озорное выражение.
И тотчас со всех сторон понеслись нестройные и неразборчивые крики. От домов и из подворотен разом, с какой-то стремительной яростью выскакивают солдаты-красногвардейцы и бросаются на юнкеров.
В одну минуту они стаскивают их с лафетов и с орудийных стволов прямо на мостовую, ловко хватают под уздцы испуганных лошадей.
Бабушкин внук Митрий схватил за повод рослого коня, на котором сидит поручик.
— А ну, слезай, ваше бывшее благородие! Наездился небось! — добродушно говорит он.
Оглушительно хохочут красногвардейцы.
Один из удирающих юнкеров подлез, оказывается, под железные ворота, но зацепился хлястиком шинели и теперь смешно болтает ногами, стараясь отцепиться.
2
Юнкер — воспитанник военного училища, будущий офицер.