Страница 6 из 16
Конечно, Бальдр, беззастенчиво выбалтывал военные тайны, однако не в компании, а только наедине с Марикой. Ей он доверял безусловно, поскольку мечтал со временем на ней жениться. Марика замуж не хотела, однако дружбой с Бальдром дорожила и доверенные ей тайны хранила свято. К тому же Бальдр рассказывал об «Энигме», «Бомбе» и всяких таких вещах таинственным шепотом на ухо Марике, а чтобы говорить о военных секретах вот так… практически во всеуслышание…
Эти двое, Хорстер и Торнберг, теперь не просто беседуют — они, чудилось девушке, ведут между собой некое сражение. Как любит выражаться отец: имеет место быть схватка умов.
Интересно, что делать Марике в такой ситуации? Притихнуть и наблюдать? Задать еще пару вопросов?
Пожалуй, придется… Хорстер что-то слишком уж яростно сверкает глазами, а профессор, напротив, принял чрезмерно безразличный вид. Понятно, что оба до невозможности раздражены. Не переросла бы схватка умов в реальную драку! Как бы их остановить, этих интеллектуальных петухов? Разве что с помощью самого испытанного оружия — обычной дамской глупости…
— Пожалуй, этот ваш Гаурико был поистине необыкновенный человек, — качает головой Марика с самым что ни на есть наивным и восторженным видом. — И астролог, и криптолог…
— Да, истинный представитель эпохи Возрождения! — соглашается Торнберг. — Пьетро Аретино, Леонардо да Винчи, Лукас Гаурико, да и тот же Мишель де Нотр-Дам, известный нам как Нострадамус, — они были не просто разносторонними личностями, но и воистину гениями. Титанами мысли! И, как подобает высшим существам, обожали загадывать загадки пигмеям — людям обычным. К числу таковых пигмеев они относили не только лавочников или трактирщиков. Отнюдь нет! К примеру, короли и королевы чтились ими лишь постольку, поскольку являлись более или менее щедрыми подателями земных благ. А стоило руке дающего оскудеть, как астрологи преисполнялись презрения к прежним благодетелям и норовили сквитаться с ними. К примеру, Гаурико, о котором мы уже не раз упоминали, прекрасно знал, что христианнейшая королева Екатерина Медичи исполнена ревностной страсти искоренить всех протестантов во Франции и за ее пределами. Гаурико был оскорблен тем, что Екатерина откровенно предпочла ему Мишеля Нотр-Дам и именно его сделала придворным астрологом, а вовсе не Гаурико, который, между прочим, некогда составил гороскопы для семейства Медичи и предсказал Джованни Медичи, будущему папе Льву Х, что он станет главой католической церкви, а юной Екатерине Медичи предрек, что она сделается королевой Франции. Опять же именно Гаурико первым, еще раньше Нострадамуса, предсказал, когда и как встретит смерть супруг Екатерины, Генрих II. Но его заслуги были забыты Екатериной. Чтобы расквитаться с неблагодарной королевой, Гаурико решил зацепить ее самое уязвимое место — женское любопытство. Он распустил слух, будто знает, как навеки избавиться от врагов короны и папского престола — гугенотов. Мол, ему известно, так сказать, окончательное решение вопроса! Да, — замечает Торнберг как бы в скобках, — у каждого времени свой вопрос, который нуждается именно в окончательном решении : у кого еврейский, у кого-то — протестантский… Гаурико уверял Екатерину: существует-де рецепт, совершенно алхимический, воздействующий на человеческую природу. Эти сведения Гаурико частично открыл в полной редакции гороскопа Екатерины, опубликовав этот гороскоп в том самом четвертом томе своих сочинений, о котором мы уже говорили. Однако там было больше намеков, чем конкретных рекомендаций. Подлинный «рецепт» он открыл Екатерине. И назначил день, когда надобно готовить сие лекарство: 24 августа 1572 года. Накануне сего дня во Франции и разразилось событие, известное в истории как Варфоломеевская ночь. Оно было первым шагом по исполнению рецепта Гаурико. Однако окончательного решения добиться так и не удалось: король Карл IX, испугавшись, что чернь, раздразненная пролившейся кровью, выйдет из повиновения, остановил бойню, в которой сначала сам принимал живейшее участие. Этим он подписал себе смертный приговор, и Екатерина, давно мечтавшая видеть на французском троне своего второго сына, Генриха Анжуйского, быстренько приложила руку к уничтожению слишком слабого, с ее точки зрения, но законного короля Карла. Однако время уже было упущено, так что Екатерине оставалось только сокрушаться, что количество умерщвленных гугенотов не достигло требуемого числа и рецепт Гаурико остался не воплощенным в жизнь.
— Господи, — с отвращением произносит Марика. — Какое счастье, что этот рецепт утерян!
— Почему вы так думаете? — искоса взглядывает на нее профессор. — Он существует! То есть бумажка с непременной перечеркнутой буковкой R в верхнем углу,[6] может быть, и не сохранилась, однако существует человек, который вполне мог бы этот рецепт заполучить, если бы только захотел. Он хранит его в глубинах своей памяти, только не отдает себе в том отчета…
— Как так? — озадачивается Марика. — Я не понимаю. Вы хотите сказать, рецепт спрятан в каких-нибудь старых бумагах, а человек, о котором вы говорите, не может его найти?
Торнберг вновь косится на нее — на сей раз лукаво — и говорит:
— Ага, я тоже зацепил вас, как Гаурико — Екатерину Медичи? Зацепил вашу ахиллесову пяту — женское любопытство? Ну так позвольте еще немного поинтриговать вас, милая Марика.
Он берет карандаш, вытаскивает из середины рукописи чистый лист бумаги, мгновение размышляет, а потом вдруг начинает рисовать какие-то фигурки и знаки, причем делает это так же легко и просто, как если бы писал набор фраз по-немецки, и даже не готическим шрифтом, а обычной скорописью.
— Как легко у вас это получается! — в восторге восклицает Марика.
— Знаете, что сказал однажды Бетховен, когда кто-то восхитился той скоростью, с какой он испещряет страницу нотными знаками? «Я бы скорее написал десять тысяч нот, чем одну страницу буквами!» — вот что сказал композитор, — не отрываясь от работы, улыбается Торнберг. — С нотами у меня нелады, слуха нет никакого, однако криптография — одна из тех специальностей, в которой я кое-что смыслю.
На листке возникают новые и новые знаки. Марика видит фигурку лежащего человека — однорукого и одноглазого, чей живот перечеркнут крест-накрест, видит знаки, похожие на птиц, непонятный крючок, что-то вроде дерева, шестиконечную звезду, очень напоминающую позорную звезду Давида, цифру 13, свастику в треугольнике, затейливый крест, схожий с четырехлистником или Железным крестом, наградой рейха…
— Что это значит? — вдруг восклицает Хорстер, брезгливо тыча пальцем в звезду Давида.
Торнберг, увлеченно исчеркавший своей невнятицей чуть не половину листка, останавливается и дерзко смотрит на «просто Рудгера».
— Ну-с, — говорит он насмешливо, — я полагаю, что господа, которые в Германии занимаются «окончательным решением» так называемого еврейского вопроса, дорого дали бы, чтобы получить этот… этот ключ, который я изготовил, следуя семиотическому почерку Гаурико, к его рецептам, некогда данным Екатерине Медичи. Однако боюсь, что в невежественных руках сей ключ воистину станет ключом от ящика Пандоры. Поэтому прошу прощения!
Торнберг аккуратно складывает исчерканный листок и прячет его в карман своего просторного пальто. Вновь включает фонарик и углубляется в рукопись.
Хорстер нависает над ним, и Марика видит, что его буквально трясет от возбуждения.
— Вы пошутили, профессор? — резко спрашивает он. — Вы шутили, когда говорили о возможности «окончательного решения»? Все-таки при чем тут Екатерина Медичи? Я, например, не вижу параллели между гугенотами и евреями!
— Ах, не видите? — спокойно переспрашивает профессор. — Ну что ж, это большое несчастье для тех и других. А я вижу. И господа Раушнинг, Гербигер,[7] я полагаю, видели. Вообще говоря, вам бы тоже следовало видеть… если вы и в самом деле тот, за кого я вас принимаю.
6
Так в старину врачи помечали рецепты.
7
Эти лица принадлежали к числу основоположников расовой доктрины третьего рейха.