Стужа

— Думаешь, я таки умру? — спросил Хавард.

— Нет, — ответил Гест. — В это я вообще не верю. Но почему ты сказал, что хочешь креститься?

— Не знаю, я ведь и не боялся.

— Значит, ты веруешь в Бога Отца и в Белого Христа?

— А ты?

— Я верую, — сказал Гест, правда чуть помедлив. — После того, что было в Йорвике, я знаю, что сила Божия беспредельна, раз Он способен воспользоваться даже столь безбожными людьми, как Эйрик и конунг Кнут, то Он везде и во всем, независимо от того, видим мы Его или нет.

Хавард улыбнулся:

— Опять ты говоришь о другом, будто не желаешь истолковать мои видения.

— Верно, — кивнул Гест, — не могу я их истолковать.

В середине зимы произошли два события, которые вновь изменили отношение Геста к ярлу. Они стояли на подъемном мосту, который соединял замок с дорогой, ведущей к мосту через Трент; оттуда открывался вид на город и на замерзшие земли на западе. На башне запела труба, и на площадь перед ними вылетел конный отряд — Эдрик Стреона со своими людьми.

Эдрик спешился, пал на колено, с привычной иронией в движениях, и без обиняков сообщил, что Ухтред убит, в междоусобице с местным нортумбрийским хёвдингом, неким Торбрандом сыном Харальда.

Ярл даже бровью не повел.

— Эта новость нужна не мне, а конунгу Кнуту. Немедля скачи в Нортгемптон, я уверен, он щедро тебя наградит, если, конечно, никто не опередит тебя. Но скажи мне, кто этот Торбранд — большой человек или маленький?

— Он важный человек и был в королевском замке, когда Ухтред принес конунгу клятву верности, как и он сам.

Эйрик кивнул и сказал, что припоминает его.

Едва Эйрик с отрядом уехал, как дозорный на башне опять затрубил в трубу, на сей раз указывая на северо-восток: на правом берегу Трента появился новый конный отряд, более восьми десятков человек, как прикинул Гест, и в тот же миг он увидел, как ярл побледнел, на нем просто лица не было. Между тем предводитель отряда остановил коня и о чем-то заговорил с караульным у ворот, а тот обернулся и взмахнул копьем, словно в ознаменование важного события.

Незнакомец поскакал дальше, уже в сопровождении всего десяти воинов, и остановился перед ними. Это был Хакон, сын ярла, по обыкновению роскошно одетый. Выглядел он не намного старше, чем в тот последний раз, когда Гест видел его в Нидаросе, только пополнел, чтобы не сказать разжирел, губы кривились в жесткой усмешке.

— Не поздороваешься со мною, отец? Ты не рад? — произнес он, поскольку Эйрик молчал. — Впрочем, это все равно. — Хакон спешился и пал перед отцом на колени. — Мы пришли в бесславии. Олав сын Харальда изгнал нас из страны.

Эйрик, по-прежнему бледный как полотно, поднял сына на ноги, они обнялись.

— Что ж, этого надо было ожидать, — сухо произнес ярл. — Ведь мы оставили страну без власти и без воинской защиты.

Хакон смотрел на него как ребенок.

— В один день, — спокойно продолжал ярл, — я потерял свою прежнюю страну и получил новую. Кнут сделал меня ярлом Нордимбраланда.

Три монахини и дряхлый монах, стоя на небольшом возвышении, печально воспевали хвалу небесам при свете трех факелов, пламя которых искрилось на золоченом, в человеческий рост, распятии из испанской Каталонии и великом множестве блестящих латунных канделябров.

Перед ними на почетном месте восседал Эйрик ярл, сложив руки на коленях, недвижный, седовласый, но с виду годов на десять моложе своих пятидесяти прожитых зим, рядом с ним — сын, Хакон, толстый, краснощекий, да еще и со страдальческим выражением на пухлой физиономии, и его мать Гюда, она несмело улыбалась, положив руку сыну на плечо. На протяжении вечера он сделает несколько неуклюжих попыток стряхнуть ее руку.

За спиной у них стояли Даг сын Вестейна, бывший йомсборгский викинг Торкель Высокий, пестрая группа тингманов, ближние люди Хакона, сопровождавшие его из Норвегии, и Гест, который все последние дни только диву давался, с каким спокойствием ярл воспринял утрату отчизны, родной земли, власть над коей унаследовал, но и заслужил в легендарной битве при Свольде и коей благоразумно правил твердой рукою все пятнадцать лет, что был верховным ее потентатом.

Но этот вечер знаменовал и что конунг Кнут сделал его преемником Ухтреда, предоставив куда больше привилегий, чем имел его предшественник.

Местный клирик, поклонившись собравшимся, отслужил короткую мессу, прочел молитву и благословил нового государя, несколько раз красиво осенив его крестным знамением, а затем вместе с монахинями и стариком-монахом покинул высокий сводчатый зал. Запыхавшиеся слуги внесли столы, щедро уставили их яствами и напитками. И на сей раз Эйрик противу обыкновения не сидел молчаливый и грозный во главе стола, а с улыбкой расхаживал среди гостей, приветствовал каждого, беседовал со всеми без разбору, пил, как другие, но не напоказ.

Однако около полуночи он отвел в сторону сына и Торкеля Высокого, послав призывный взгляд также и Гесту, и велел им пройти в соседний покой, где Хакон ночевал и хранил те немногие вещи, какие сумел прихватить с собой из родных краев.

Как только дверь закрылась, отрезав взрывы смеха и гул голосов, праздничная улыбка ярла исчезла, на лице вновь появилось грозное выражение; смерив взглядом каждого, он чопорно произнес, что прежде всего хочет поблагодарить Торкеля, проделавшего долгий путь из Нортгемптона с посланием от конунга, и тотчас перешел к делу, каковое и побудило его просить конунга, чтобы весть о новом его ранге привез именно Торкель.

— Я хотел потолковать с тобою наедине. Ведь мы встречались раньше. На Хьёрунгаваге.[107] И расстались далеко не друзьями.

Торкель, едва ли не с детских лет прославленный воин, не без причины снискавший еще и прозвище Лошадиная Морда, хмуро кивнул и переступил с ноги на ногу.

— Теперь мы оба последовали за конунгом Кнутом в Англию, — продолжал ярл. — Каждый со своим войском и по отдельности, на расстоянии, таково было мое желание, ибо я тебе не доверяю — памятуя о Хьёрунгаваге и потому, что ты много лет держал сторону Адальрада.

Торкель и на это согласно кивнул.

Был он в Эйриковых годах, высокий, худой, сутулый, с веснушчатыми ручищами, болтавшимися возле колен, одет скорее как состоятельный бонд, а не как один из могущественнейших военачальников конунга. Под началом Торкеля находилось около двух тысяч ратников, и конунг — втайне — посулил сделать ярлом и его тоже, возможно как раз над Восточной Англией, как только Ульвкель будет разбит. Судя по выражению его лица, он вполне понимал ярлову недоверчивость, однако, как он сказал, не мог не признать, что после битвы в заливе Хьёрунгаваг Эйрик проявил поразительное великодушие и пощадил многих из его, Торкеля, друзей, наперекор воле собственного отца, Хакона ярла. Стало быть, мстить Торкелю не за что, и он полагает важным сказать об этом.

— И я не Эдрик Стреона, — напоследок добавил он.

Но ярл на это обронил:

— Жаль. Потому что в случае с Эдриком мне, по крайней мере, ясно, чего от него ждать.

Повисла неловкая пауза, и Торкель воспользовался ею, направив беседу в несколько иное русло:

— Я знаю Восточную Англию. И знаю Ульвкеля. И мои соглядатаи разосланы повсюду, так что я для тебя наилучший соратник. Сюда я прибыл по приказу конунга, однако с охотою отправлюсь назад к нему по твоему приказу, коли так надобно.

Эйрик сел в кресло у окна, провел ладонями по резным подлокотникам, вытянул ноги и некоторое время неотрывно на них смотрел, зажмурился и внезапно устремил взгляд на сына, с нетерпением ожидавшего случая вмешаться в разговор.

— Мой сын, — с расстановкой произнес ярл, вновь глядя на Торкеля, — нынешней осенью был изгнан из Норвегии Олавом сыном Харальда. По его словам, Олав успел подчинить себе почти всю страну и намерен стать конунгом над нею. Что ты об этом думаешь, ты же много лет ходил с Олавом в морские походы.

107

Хьёрунгаваг — залив, где Хакон ярл и Эйрик ярл сражались с йомсвикингами.