Двойной узел

Назавтра вся банда собралась на смолокурне. Чибис был краток:

— Моя бывшая краля теперь счетоводом на хлебокомбинате работает, знает, куда и когда любая машина с хлебом пойдет. И на железной дороге друзья есть. Остались. Любой товар куда надо переправят. Поняли, нет?

— Как рассчитываться будем? — прогудел Офоня.

— Натурально. На золотишко. Половина — нам, половина — посредникам и тем, кто сбывать будет.

— Боязно, Чибис, — вздохнул Мухомор. — Сам понимаешь, рыск-то какой!

— А ты не дрейфь! — зашипел тот. — Нам главное — что? Чтобы по нашей области ни одна буханка не разошлась, здесь-то шнырять здорово будут. Ну, за это я гарантию даю. И чтобы никаких следов! Решайте теперь.

— Да чего там, — отвечают, — давай! Только голыми руками разве?

Чибис достал из шинели наган, отдал Мухомору.

— А у тебя, Ряха, — говорит, — свой вроде есть.

Через два дня Чибис зашел к Мухомору.

— Отворот на Хмелятскую дорогу знаешь? Так вот: завтра в десять вечера чтобы все там были!

— Собрались мы на другой день у отворота. Глядим: Чибис в шинелишке солдатской притопал, в пилотке — полный камуфляж. Объясняет: это, мол, на психику давит, когда солдат машину останавливает. А второе — мало ли, следышки какие останутся — пускай они тогда солдата ищут! Наганы у нас проверил, свой поставил на боевой взвод. Наказал нам, как и что делать надо, и на дорогу вышел. Минут через десять фары замаячили. И так мы все это дело гладко своротили: остановилась машина, а мы с Офонькой с обеих сторон на подножки — прыг. И — в ухо! — наискосок, чтобы друг друга и Чибиса не задеть — рраз!

После того тихо все, мирно: пробовал было я к Чушке подлезть, куда они хлеб свезли, да он только усмехнулся: «Любопытный ты чего-то стал, Мухомор». Видно, разговор у них с Лехой был. Неделя прошла — опять ко мне Чибис заходит: «Собирай банду». Собрались мы в том же самом месте, и — все как по писаному, только баба шофером на этот раз была.

После этого раза, правда, зашевелились оперы, зашныряли по всем подворотням, ко мне участковый два раза приходил: как да что. Догадался я: судимых проверяют.

Опасно стало. Как-то Нинка ко мне приходит. Так и так, мол, Генко сказал, чтобы Чибис с ним да Офонькой рассчитывался поскорее, холодно стало, на юг подаваться думают. Золотишко нужно. Ладно, говорю, передам. Чибис назавтра заявляется. Рассказал я ему про Ряхину печаль, он и толкует: «Да я и сам уж так думаю, завязывать пора. Только вот что, ребята: надо завтра еще раз это дело сладить. Трехтонка, ЗИС-5, с хлебом идет — большой навар должен быть! Так что ты уж передай ребятишкам».

Вышли мы вечерком на дорожку, а погода жидкая, мозглявая была — жуть! И тут-то все дело и приключилось. Останавливает Чибис машину, а она на него прет и прет, обороты сбавила сначала, а потом — чих! чих! — но не останавливается, идет. Я сбоку на подножку заскочил, шофера снял, а Офоня замешкался, видать. Полыхнуло, повалился он навзничь. Парень в форме, что в него стрелял, только навстречу Чибису извернуться успел — Чибис его и хлопнул. Заметались тут мы, про милиционера и забыли, только Леха успел Офоне нож в спину сунуть. Чушка за рулем сидит, белый весь, зубы чакают, никак дверцу захлопнуть не может. А Чибис — спокойный, однако! — скалится на него: «Ну, если ты теперь меня не туда увезешь — смотри! Да крепко своей культяпкой орудуй, вишь, машина мощная, три тонны. А вы, — это уж нам, — в смолокурню ступайте, мы скоро подъедем. Эй, Мухоморина! А ну, давай сюда свою „пушку“, пригодится она мне». Удивился, но наган ему отдал. Он по плечу Чушку стукнул, они умчались. Ряха мне и говорит: «Слушай, а зачем он у тебя наган взял?» А я откуда знаю? Наган-то его, он ему и хозяин. «А мой наган, что у Офоньки был, где?» — спрашивает. Ползали мы по грязи, ползали — так и не нашли ничего. Я теперь так думаю: пока мы вокруг машины суетились, Чибис оружие прибрал потихоньку. Поплелись мы по грязи в смолокурню. За всю дорогу ни одного слова не сказали: тяжко было. Пришли туда, развалились по углам. Где-то через час машина загудела, встала. Заходят Чибис с Петром. Леха бутылки вынул. «Садись, шпана, будем дело обмывать! И Офоню, царство ему небесное, помянем». Расселись мы кругом, Чибис чуть поодаль сидит, разливает. Выпили по два стакана — и как прорвало всех: материмся, ругаемся, друг на друга скалимся. Вдруг Ряха говорит: «Ты, Чибис, зачем моего кореша убил? Не прирезал бы ты его, жил бы он да жил себе, неуж я не выходил бы? И еще вопросик: как ты теперь со мной расчет будешь держать? И Офонькину долю мне отдавай. Теперь! Теперь отдашь! Завтра уйду я отсюда». Глянул я — ох, неладно получается! Давайте, мол, ребята, по-мирному это дело решать будем. Ты, Чибис, теперь весь наш навар между нами поделишь, свою долю возьмешь, и разойдемся. Он с собой у тебя, я зна-аю. А он завыл, отползать начал: «Я, я все сделал!» Тут уж мне самому кровь в башку шибанула. Ребя, — рычу, — в ножи его! А Чушка подобрался весь, и на Леху — прыг! Вдруг грохнуло, дым пошел. Проморгался я, глядь: лежит мой друг Чушка на полу в крови, а Чибис возле двери стоит враскорячку, и наган в руке. «Троньтесь только! — кричит, — враз конец свой найдете!» Притихли мы с Геном, — не шуточки, когда смерть на тебя черной дыркой уставилась. Выскочил Чибис из избушки, дверь сразу — раз! — запором заложил. Мы, как дикие, заорали, вскочили — давай дверь вышибать. Минут десять ее ломали. На свежий воздух выскочили, побежали в сторону города. Задохлись, пошли потихоньку. Дотопали до города, он и говорит: «Ну, прощай, Пашка! Пошел я. Ухожу утром! А Чибис все равно свое от меня получит…»

Как понял Семакин, после развала банды страх Мухомора перед возможным расстрелом был настолько неистов, что он находился в состоянии, более близком животному, чем человеческому существу. А когда Филимонов начал свою охоту за ним, Мухомор совсем обезумел: купил у старых дружков паспорт на чужое имя, поехал в Алма-Ату, где, не остерегаясь, стал лазить по карманам. Он понял: отсидеться теперь можно только за решеткой.

Освободился Чертулов после войны, вернулся в родной город. Нинкины соседи сказали, что ее уж два года, как посадили за растрату. Мухомор решил затаиться. Пристроился дворничать, потому как жилье дают. Вот так и живет.

— Ну, что еще: Ряха в шестьдесят пятом меня сыскал. Нашел тут, по старым связям. Посидели, поболтали. Он больно старый, матерый стал, в морщинах, весь, но силешка была.

«Мне, — говорит, — теперь главное — Чибиса разыскать, должок с него получить. Тогда заживу-у я. Где-то поблизости должен он был осесть. В области, пожалуй. Волком по ней пробегусь — все равно сыщу!» На другой день собрался, поехал Чибиса искать. Каждую рожу, мол, проверять буду!

Через два года получил я от него письмо из заключения. Не успел, дескать, от тебя уехать — опять влип! Припаяли за разбой десять лет. Худо, пишет, мне здесь теперь, Мухомор, старею я, желудок болит, поди, и не выйду больше. Ну, ты про Леху не забывай, ищи, ищи его, где-то он там рядом с тобой ходит. И мою долю себе возьми. Приду — тогда отдашь, а не приду, так забирай! И все такое прочее. А года два примерно назад узнал я, что помер, значит, Ряха. В заключении. И Чибис мертвый на карточке у вас числится. А я вот живу все, ничего со мной не делается…

Мухомор замолчал. За окном синело. Бутылка с вином была пуста — Мухомор успел выпить ее всю и теперь сидел, трудно дыша и подмаргивая воспаленными глазками.

Филимонов резко поднялся со стула. Мухомор вздрогнул, снизу вверх посмотрел на него и осклабился — обнажились желтые, прокуренные корешки зубов.

— Я теперь об одном жалею, — глухо сказал Филимонов, — а именно о том, что я тебя тогда, в сорок третьем, не прихлопнул. Если бы знал… Сам бы под пулю пошел, а тебя бы не было, гада! — Пошли отсюда! — махнул старик Семакину.

На улице Филимонов остановился и протянул: