Те десять лет

Хрущев отреагировал мгновенно. Он встал и подчеркнуто громко проговорил: «Запомните, товарищ Серов, КГБ — это глаза и уши партии». Не знаю, возможно, эта политическая «пикировка» не очень была замечена гостями Кириленко, я запомнил ее хорошо.

В октябре Жуков улетел в Югославию. Его пребывание там, какие-то демарши, заявления продолжали раздражать Хрущева и, вероятно, стали предметом обсуждений среди членов Президиума ЦК. Множились разговоры о тех или иных проявлениях самовластия Жукова. Говорили, что, просмотрев готовящийся к показу фильм о параде Победы, Жуков приказал переснять эпизод своего выезда на белом коне из Спасской башни Кремля. На аэродроме перед вылетом в Югославию сказал провожавшим его военачальникам: «Вы тут посматривайте, правительство не очень-то крепко стоит на ногах…»

Дело было, конечно, не только в слухах, хотя, как известно, их появление всегда по-своему закономерно: нет Дыма без огня. Кто-то раздувал этот огонек, напускал дыму. Я близко наблюдал многих высокопоставленных военных — отношение к Жукову было неоднозначно. Наверное, во многом проявлялась ревность к его военной славе. На Пленуме ЦК не чурались «проехаться» по поводу его близости к Сталину, умелом использовании настроений Верховного в личных целях. Рассказывали, что Жуков непременно хотел первым войти в Берлин, хотя войска его фронта застряли на Зееловских высотах, и тем притормаживалась общая динамика сражения.

Много горьких слов услышал Г. К. Жуков. Ему ставились в вину грубость, нетерпимость, безжалостность к солдатам, офицерам, генералам. Трудно судить, насколько искренни были выступавшие. Мне запомнились последние сказанные Жуковым фразы: «Когда Сталин снял меня с работы и отправил в Одессу командовать округом, я считал это несправедливым. С упреками в мой адрес на этом Пленуме я согласен».

Освобождение Г. К. Жукова с поста министра обороны и члена Президиума ЦК (министром был назначен маршал Р. Я. Малиновский) было воспринято как акт стабилизации. «Сильный человек», со склонностью к гипертрофированному самомнению, беспокоил новое руководство ЦК. Трудно ответить на вопрос, было ли обосновано это беспокойство.

Отставной маршал Жуков стал более досягаем для критики. Спустя некоторое время маршал Чуйков затеял дискуссию с ним по поводу возможностей более раннего взятия Берлина и окончания войны уже в феврале 1945 года. Правда, перепалка эта быстро угасла.

Уход Хрущева с политической сцены мало изменил «отставное» положение Жукова. Даже похороны маршала прошли с минимальной торжественностью, хотя и закончились традиционным митингом на Красной площади. Брежнев не приблизил к себе Жукова, хотя тот в своих воспоминаниях и говорил о Брежневе (невероятно, чтобы маршал Жуков искал встречи с полковником Брежневым на фронте. Упоминание об этом в книге — безусловно, уступка обстоятельствам). Полковнику Брежневу уже мерещился собственный маршальский жезл. Жуков не дожил до апофеоза «Малой земли», награждения Брежнева пятью звездами Героя, орденом Победы, присвоения ему маршальского звания. Миновала его эта бесстыдная эпоха…

Образ выдающегося военачальника Великой Отечественной войны Георгия Константиновича Жукова с каждым годом вызывает все большее уважение в народе. Но людей-ангелов не бывает. Жуков оставался человеком, и, наверное, таким и надо запомнить его, ничего не утаивая, не наводя, даже из добрых побуждений, хрестоматийный глянец.

Тайна — важная методологическая особенность функционирования сталинской административно-бюрократической системы. В пору Хрущева многое оставалось в тайных хранилищах, а то и вовсе не документировалось. Того или иного события, решения могло как бы не быть.

Не знаю, не уверен, есть ли точная запись о трагическом происшествии лета 1962 года, случившегося в южном городе Новочеркасске Ростовской области, в тех местах, которые некогда обозначались как земля войска Донского. Там в первой неделе июня возникла весьма острая ситуация — вслед за уличными беспорядками произошло, по сути, кровавое побоище.

Все началось с весьма прозаической истории. На местном заводе повысили нормы выработки и… цены на котлеты в заводской столовой. Возмущенные рабочие потребовали объяснений. Директор, вышедший к толпе, хамски отчитал «бунтовщиков» и пригрозил вызвать милицию. Страсти накалялись. Несколько подвыпивших рабочих были отправлены в отделение милиции. Пришло известие, что одного из задержанных в комнате предварительного заключения убили. Волнения охватили весь город. Местные власти еще пытались справиться с ситуацией своими силами, но события явно выходили из-под контроля. Толпа захватила ряд важных городских учреждений, начались пожары. Генерал Олешко, начальник гарнизона, командир танковой дивизии, ввел в город войска. Первые залпы, выпущенные в воздух, оказались роковыми. На деревьях сидели мальчишки и подростки, наблюдавшие за волнениями. Многие пули нашли цели.

Дело начало приобретать зловещий характер. О событиях в Новочеркасске доложили Хрущеву. Помню, он стал рваться туда, хотел сам объясниться с горожанами, утихомирить страсти. Его едва отговорили. Пришлось более честно доложить о размахе волнений. Военные беспокоились, что часть новочеркасских уголовников пробьется к ростовским тюрьмам и тогда обстановка еще более усложнится. В Новочеркасск вылетели члены Президиума ЦК партии Микоян и Козлов.

Я видел кадры кинопленки, снятые во время новочеркасских событий. Они производили ужасное впечатление.

(Хрущеву их, по-моему, даже не решились показать.) Танки и бронемашины буквально заполонили городские улицы. Это начала действовать армия генерала Плиева. Войска окружили город. В первые часы не удавалось оттеснить толпы в дома. По самым отчаянным группам пришлось открыть огонь. Матери с детьми на руках рвались под гусеницы танков. Южная русская вольница показывала свою силу.

Только на вторые или третьи сутки удалось несколько нормализовать обстановку. Было задержано немало «бунтовщиков».

Известия о событиях в Новочеркасске просочились на Запад. Однако сообщения западных газет носили либо чисто сенсационный характер, без всякой опоры на факты, либо представляли их чуть ли не как восстание против Советской власти. Скорее это был взрыв ярости в защиту человеческих прав и достоинства.

Не скажешь, что случившееся вовсе не задело ум и совесть не только Хрущева, но и тех, кто знал подробности того, что произошло в Новочеркасске. Однако ни Хрущев, ни руководство того времени не захотели их серьезного анализа.

Ограничились скорым уголовным процессом над небольшой группой зачинщиков. Громкий и многолюдный процесс выявил бы масштабы событий, а этого явно не хотели. О событиях в Новочеркасске постарались забыть как можно скорее. Никто из журналистов не отважился начать подробное расследование. Не скажешь, что Новочеркасский бунт не потряс газетчиков, но легче всего было принять официальную версию: грубость директора, своеволие милиции, уголовники, возбудившие толпу, и прочее. Если в чьих-то душах и зрели более серьезные и глубокие оценки — их выход на страницы печати был невозможен. Долго нас учили ничего не видеть, ничего не слышать. И, как следствие, не знать. Цель оправдывает средства — эти удобные постулаты охраняли нервную систему многих лиц. Надо сказать откровенно: спасительная формулировка или, скорее, философия бытия существовала и во мне, и во множестве моих коллег, отнюдь не безразличных к правде. Очень трудно было «выдавливать из себя раба».

Думаю, что Хрущев извлек для себя уроки из событий в Новочеркасске. Во всяком случае, он сам говорил, что выражать недовольство — неотъемлемое право людей. «За это право, — говорил Хрущев, — народ платил даже жизнью при Сталине, тысячи поплатились тогда жизнью, сидели в тюрьмах и лагерях. Их было около десяти или более миллионов».

События в Новочеркасске ставили Хрущева в двойственное положение: он чувствовал, что хамство и бюрократизм могут предельно обострять взаимоотношения «верхов» и «низов». В душе он ненавидел аппаратчиков, которые порвали всякую истинную связь с народом, но, с другой стороны, Хрущев становился все более обязанным аппарату, тем, кто умело ликвидировал нежелательные инциденты и умело их замалчивал.