В рясе смертника

«Девятка» Анатолия остановилась возле новой кирпичной шестнадцатиэтажки.

– Седьмой этаж, квартира двадцать пять, – прощаясь со мной за руку, сказал журналист и посмотрел на наручные часы. – Скажите Димке, что я позже позвоню, ближе к вечеру. Пусть держится. Хотя это гораздо легче сказать, чем сделать…

– У тебя есть дети, Анатолий?

– Да, сын. Но ему только два месяца, – натянуто улыбнулся парень. Он бросил взгляд на слоненка, понимая, почему я задал этот вопрос.

– Передай это ему от меня, – я протянул Толику пакет с купленной для пропавшей Лизы игрушкой. – Подрастет – будет играть.

– Я все понимаю, отец Павел. – Вздохнув, журналист принял подарок и положил его на сиденье. – Спасибо.

– Тебе спасибо. Храни тебя господь.

В еще чистом и лишенном наскальной живописи подъезде пахло обойным клеем и краской – дом был совсем новый, малолетними вандалами пока не освоенный. Поднявшись на нужный этаж, я позвонил в квартиру. Некоторое время за дверью стояла напряженная тишина, потом быстро щелкнул замок, дверь распахнулась, и я увидел на пороге Анжелику Гай. Наши глаза встретились. На ее опухшем от слез, болезненно бледном, но по-прежнему красивом лице сначала промелькнуло недоумение, но в следующий миг девушка со стоном бросилась мне на шею и громко, отчаянно разрыдалась. Я осторожно погладил ее по длинным и золотистым, как у моей покойной Вики, волосам и как мог попытался успокоить:

– Тише, девочка, тише. Все будет хорошо, вот увидишь. Она обязательно найдется…

Боже, как мне самому хотелось верить в то, что я говорил!

В прихожую вышел коренастый парень в бронежилете поверх камуфляжной куртки и черной каске-сфере, с автоматом «АКСУ» в руках. Спецназовец, судя по всему дежуривший в квартире на случай неожиданного визита гонца от похитителей, увидев меня, заметно расслабился.

– Ну успокойся. – Дав девушке время справиться со слезами, я чуть отстранил ее и посмотрел ей в глаза. – Все будет хорошо, ты мне веришь?

– Да, – вытирая покрасневшие от слез, чудовищного нервного напряжения и бессонницы глаза, кивнула Анжелика, увлекая меня в квартиру. – Вам, отец Павел, я верю. Просто я так боюсь за нее! Ведь уже третий день пошел, а о Лизочке ничего не слышно! Мама в больнице с сердечным приступом – никак не может себе простить, что оставила ее одну во дворе.

– Здравствуйте, батюшка, – сухо кивнул спецназовец. – Проходите, я пока закрою дверь.

Из прихожей мы с Анжеликой вошли в гостиную. Несмотря на приоткрытое окно, в комнате серыми слоями висел плотный, хоть топор вешай, табачный дым. Дима Нагайцев с землистым, постаревшим сразу на десять лет неподвижным лицом сидел на стуле возле усыпанного пеплом журнального столика, на котором, кроме радиотелефона с определителем номера и записывающим устройством, стояли пепельница, доверху заполненная окурками, пустая на три четверти литровая бутылка водки и пузатый коньячный фужер. Тут же валялись открытая пачка «Мальборо» и золотая бензиновая зажигалка. У стены, рядом с тумбой телевизора, выстроилась целая батарея пустой водочной тары.

– Димочка, отец Павел приехал… – Всхлипнув, Анжелика снова упала мне на грудь и тихо заплакала. Нагайцев медленно, словно заржавевший робот, повернул голову и несколько секунд тупо смотрел на меня совершенно пьяными, невидящими глазами. Мне показалось, что в его состоянии невозможно адекватно воспринимать действительность, но я ошибся. Отвернувшись и устремив гипнотизирующий, молящий о чуде взгляд на жестоко молчавший телефон, Дмитрий на удивление четким голосом произнес:

– Хотел сказать вам, отец Павел, «добрый день», но, увы, это неправда… Сегодня страшный день. И вчера был страшный день. И позавчера тоже был страшный день. Боюсь, теперь для нас с женой все дни будут такими. Вопреки всем вашим церковным трактатам порой ад настигает людей уже при жизни… Единственное, что я хочу понять, – чем мы заслужили такое проклятие? Чем?!

– Вы не заслужили его, поверь. А отчаяние – один из тяжелейших смертных грехов, – сказал я, с тоской понимая, как дико и банально древняя библейская истина звучит в этих стенах, насквозь пропитанных страхом и отчаянием. – Пока человека не нашли, он жив. И ваша девочка тоже жива.

– Я не миллионер, не крестный отец мафии и не политик. – По-прежнему неотрывно глядя на телефон, Нагайцев взял со стола бутылку, наполнил фужер до краев и залпом выпил. – Но, даже если на миг представить себе, что Лизу похитили с целью выкупа, почему они не предъявляют никаких требований уже семьдесят часов?! Так не бывает… Если до вечера никто не заявится, то охрану снимают… Верно, лейтенант?

Спецназовец угрюмо кивнул и вернулся назад в прихожую, где сел в кожаное кресло возле двери, положив автомат на колени. Судя по выражению его лица, он искренне сочувствовал постигшему эту семью горю, но приказ есть приказ.

– А если похитители не позвонят до послезавтра, то снимут с телефона вот эту записывающую херню, – продолжал журналист, прикуривая сигарету. – В переводе на русский это означает – конец! Вы понимаете, отец Павел, – конец!..

Нагайцев опять повернулся в мою сторону, и я увидел, что по его щекам текут и теряются в кудлатой бороде слезы. Губы его дрожали, руки сжались в кулаки до белизны в костяшках, сломав зажатую между пальцев сигарету.

Анжелика молча подошла к мужу, подняла с уже прожженного в нескольких местах ворсистого паласа тлеющий обломок сигареты и положила его в пепельницу.

– И все же для отчаяния еще слишком рано, – сказал я и добавил: – Извините, я оставлю вас на какое-то время. Мне надо поговорить с лейтенантом.

Анжелика кивнула, а Дмитрий даже не шелохнулся, снова неподвижно застыв в клубах табачного дыма. Я вышел в прихожую и плотно прикрыл за собой стеклянную дверь.

– Года полтора назад я читал статью про вас в «Невском репортере», отец Павел, – сообразив, что я хочу задать ему пару вопросов наедине, спецназовец заговорил первым. – Вы тот самый настоятель с Каменного, бывший десантник? Или я ошибся?

– Не ошиблись. Я действительно служу в церкви при тюрьме для пожизненно осужденных, – сухо подтвердил я. – Но сейчас речь не обо мне… Скажите, лейтенант, вы в курсе обстоятельств похищения девочки?

– Более или менее, – пожал плечами парень.

– В таком случае мне хотелось бы узнать об ее исчезновении в деталях, – понизив голос так, чтобы меня не услышали несчастные родители пропавшей Лизы, сказал я. – Надеюсь, в разговоре со священником вы не станете ссылаться на тайну следствия и у вас есть что добавить к рассказу Анжелики. Вы ведь слышали его…

– Да, кое-что есть, – подумав, кивнул лейтенант. – Не все так безнадежно. Есть одна зацепка – показания свидетеля, продавца в коммерческом киоске на углу. Приблизительно в то же самое время, когда пропал ребенок, продавец заметил, как со двора через сквозной подъезд одного из домов вышел высокий длинноволосый тип в потертых джинсах. Он нес спящего ребенка, по описанию схожего с исчезнувшей девочкой… У тротуара ждал темный джип. Патлатый с девочкой на руках сел на заднее сиденье, и машина уехала. Продавец, дедок-пенсионер, марку иностранной тачки назвать не смог, ну и номер, разумеется, тоже не запомнил. Зато он заметил, что на двери багажника, на том месте, где у большинства джипов обычно крепится запаска, у этой машины запаски не было – только пустая крепежная рама. И еще киоскеру показалось, что во время ходьбы длинноволосый слегка прихрамывал.

Невидимая железная рука крепко сдавила мою шею корявыми пальцами, перекрыв доступ кислорода. В висках глухо застучал пульс, по спине пробежала волна холода. Не далее как вчера вечером я не только в самом прямом смысле столкнулся с черным джипом, у которого на двери багажника отсутствовала запаска, но также имел сомнительное удовольствие поближе познакомиться с его пассажирами, одним из которых был как раз высокий и худой лохматый сатанист с перевернутым распятием на груди, в черном джинсовом костюме и к тому же – я тоже мельком обратил на это внимание – слегка прихрамывавший. Впрочем, хромота не сделала этого подонка менее опасным. Если бы не спецназовская выучка, гнил бы я сейчас в тех придорожных кустах.